Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 9, 2012
Дмитрий АРТИС
Максим Жуков. «луТшее». Стихотворения. —
Москва: Типография «Поэтоград», 2011
Все мы — Пушкины. Александры Сергеевичи. Николай Васильевич Гоголь? Не было такого. Лермонтов претворялся Лермонтовым, но был — Пушкиным. Блок претворялся Блоком, страдал, мучился. Было дело, голодал. Но так и не смог изжить из себя Александра Сергеевича. Умер в расцвете лет. Кудряв и зловещ — вылитый потомок арапа Петра Великого. Есенин играл на гармошке, а ногти не стриг, отращивал, изредка посещал маникюрные салоны, носил цилиндр — Пушкин чистой воды. Осип Эмильевич претворялся живее всех. Прятался под ермолкой, нашли, разоблачили, убили. Убили не Мандельштама. Убили Пушкина. В очередной раз. Пушкин любил Лилю Брик, печатался под псевдонимами Анна Ахматова, Марина Цветаева, переводил Шекспира, получал Нобелевские премии. Он вешался, стрелялся, умирал от инфарктов, топился, прыгал из окон, доживал до глубокой старости. Кто вам сказал, что были Тургенев, Достоевский, Толстой, Шолохов? Их не было никогда. Был только Александр Сергеевич хорошо замаскированный под Тургенева, Достоевского, Толстого, Шолохова. Иосиф Бродский? Не смешите. Тоже Пушкин.
«Я помню чудное мгнове…»
Всегда был, есть и будет только один Пу — это Пушкин. Подойдите к окну и внимательно оглядите улицу. Видите, там, на скамейке небрит и пьян четвертый день лежит и ругается матом человек. Алкоголик в седьмом колене — Пушкин под мухой, а этот, да-да, вот этот, молодой, худой, бледный, вечно голодный, с глазами навыкате, стоит у березки и что-то невнятное бормочет. Не поэт, но Пушкин. Пушкин под кайфом. Женщина с коляской? Он, не иначе: Пушкин в юбке вывез на прогулку Пушкина-младенца. Мальчик на качелях? Опять он. Не верите? Смотрите в оба, а еще лучше — подойдите к зеркалу. Уверяю вас, что никого (кроме ай да сукина сына, в крайнем случае, сукиной дочери, естественно) вы там не обнаружите. Вас нет, но есть Пушкин и это не может не радовать.
Другие дым, я тень от дыма, я всем завидую, кто дым.
Последние двести лет мы живем в состоянии войны с «нашим всем» под лозунгом «Убей в себе Пушкина», ломаем русский язык, пытаемся придать ему второстепенное значение, а он вместо того, чтобы разрушиться до основания, исчезнуть из обозримого настоящего, наоборот, впитывает в себя все новые и новые составляющие, увеличивается в размерах, поглощает окружающую среду, обращается с нами как с игрушками: то поднимает высоко до небес, то втаптывает глубоко в грязь.
и бкувы с турдом соибарлись в совла
В книгу Максима Жукова «луТшее» (Типография «Поэтоград», 2011 г.) вошло чуть меньше пятидесяти стихотворений, написанных в период с конца восьмидесятых прошлого века по начало второго десятилетия этого. Предисловие — Игорь Панин. Третий сборник, выпущенный автором. Первый: «Московские ригведы»: стихи — Москва: «АРГО-РИСК», 1993 г. и второй: «П-М-К»: сборник — Рига: SIA «S-Kom», 2007 г. Три сборника и одна поэма, увидевшая свет отдельной книгой «Поэма новогодняя моя» (М.: Вест-Консалтинг, 2010 г.). Пальцев на одной руке будет достаточно, чтобы пересчитать все его публикации в боле менее значимых литературных журналах, газетах. За двадцать с лишним лет жизни с рифмой в голове, согласитесь, незначительный результат. Есть повод обидеться на весь мир, изойтись соплями и скончаться где-нибудь в далекой провинции после продолжительного запоя. Вроде пока держится, живет, здравствует и, что самое главное, пишет также хорошо и свободно, как писал в уже далекой юности. Конечно, чуть точнее, сдержаннее, мудрее что ли, но по-прежнему ярко, вкусно, легко.
Забористей вина бывает только — речь…
…В этой падшей стране среди сленга, арго и отборного мата до сих пор, как ни странно, в ходу чисто русская речь, и, куда ни взгляни, — выходя из себя, возвращаются тут же обратно, и, как жили, живут и по-прежнему мыслят, — сиречь, если будет то названо жизнью, то названо будет как надо, — с расстановкой и чувством, с апломбом, в святой простоте…
Эдакий старый молодящийся солдат, прошедший огонь, воду, недавно вернувшийся с поля битвы, где воевал (с Александром Сергеевичем, то бишь, с самим собой) за право называться поэтом. Вернувшийся без медалей, на костылях. Впрочем, есть еще порох в пороховницах, карандаш в руке, рифма в голове, надежда на то, что Пушкин выбросит белый флаг, подпишет капитуляцию и можно будет со спокойной совестью переименовывать «луТшее» в «Лучшее», а после, что называется, отдать концы, перебравшись на вечный отдых в другое измерение, оставив этому богатое литературное наследие.
Отсюда твоя начинается быль:
Ни чести, ни славы, ни денег;
Лишь ходит по степи волнами ковыль —
Устойчивый крымский эндемик.
(…)
Как будто бы ты не погиб на войне,
А вышел, как все горожане,
На свет, где огонь разгребают во тьме
Татарские дети ножами.
Одни говорят Ленин, а подразумевают Коммунистическую партию, другие говорят Пушкин, а подразумевают русский язык.
Светлоликим совершенством мне не стать в ряду икон,
Я всегда был отщепенцем, похуистом, говнюком.
Однако все это лишнее. У Максима Жукова нет желания подняться на самый верх и укрепиться в современной литературе в статусе мэтра. Скорее им движет страсть ко всему падшему. Любовь к себе через самоуничижение. Эстетика дна. Хотя, даже там, на дне, ковыряющийся в песочке, использующий ракушки постмодернизма в качестве детских формочек для своих стихотворных текстов, он не может найти столь необходимого внутреннего покоя.
Живя на первом этаже,
Вот-вот опустишься в подвалы:
Ведь на сортирах есть уже
«М/Ж» — мои инициалы.
В глазах чернильная мазня —
Вином забрызганные строчки.
Пришла весна, и у меня,
Как на ветвях, набухли почки.
Задним умом понимаешь, что АС непобедим, русский язык поймает и с возвышенным чувством ответственности перед отечеством изнасилует, поэтому луТЧше поскорее расслабиться и начать получать удовольствие, но передний (не иначе как тоже ум) лезет в драку, подобно задиристому юнцу, и никак не может успокоиться.
Жизнь ушла на покой, под известным углом.
Затянув ли, ослабив ли пояс,
Возвращаясь в себя, кое-как, черт-те в чем,
Ни в былом, ни в грядущем не роюсь.
Жизнь ушла на покой, как слеза по скуле,
Был мороз, был февраль, было дело.
И весь месяц мело, видит бог, в феврале,
Но свеча на столе не горела.
Дмитрий АРТИС