Рассказ
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 6, 2012
Проза
Эмиль СОКОЛЬСКИЙ
ЗА ПОСЛЕДНИМ ПОВОРОТОМ
Сергей Алексеевич закрыл книжку, быстро положил ее на край кровати (понятно было: читал без интереса, или только пролистывал), встал, поздоровался. Представились.
— Да, будем пока вдвоем, — он с бодрой предупредительностью глянул по сторонам, словно стараясь угадать, какое место вошедшему больше по душе. — Кроватей много, устраивайтесь хоть где. А завтра меня уже не будет.
— Уезжаете? — приветливо ответил Виктор, подлаживая сумку под кровать, которая спинкой упиралась в большую беленую печь (можно было устроиться и у окна, напротив Сергея Алексеевича, но Виктор из деликатности не стал тесниться).
— Двух дней мне хватило, — Сергей Алексеевич снова занял полулежачее положение, машинально взял книжку («Как терпеть недостатки ближних», прочел Виктор) и примостил ее на животе. — Больше и не нужно. Для меня, по крайней мере. А вы какими судьбами? Паломник?
Виктор неуверенно повел плечом.
— В некотором роде…
Сергей Алексеевич улыбнулся, под глазами проступила сеть добрых морщинок, он сразу стал уютно-домашним и свойским, хоть легкая бородка и отдаляла его от Виктора: человек из другого мира, из другой эпохи. Впрочем, в монастыре — все другие.
— Понятно, сюда приезжают по разным надобностям. Кто по вере, кто пожить-поработать, заслужить угол, питание… А я потому как стыдно: самый главный у нас в области монастырь, а вот не был, хоть и газетчик, должен бы.
— Решились?
— Мой приятель — хозяин иконной лавки. Давно звал: отдохни, надышись воздухом, напитайся благодатью.
Виктор присел на кровать, положив локти на колени и сцепив пальцы.
— А я вот сам, без приглашения… Учился на архитектурном, и церкви так захватили, что стал верующим. Пожил в трех монастырях, и, вы правы, такую благодать испытал, переродился, понял: жить, как раньше жил, нельзя. Боялся в город вернуться: там все это так легко растерять. Попробуй в людской толчее не раздражаться, не злиться, не осуждать… В церковь пойдешь — восстановишься, но ненадолго, а монастырь… он держит крепко, тишина, свет в душе на много дней сохраняются… Я тоже на чуть-чуть — послезавтра обратно.
— Счастливый вы человек, — Сергей Алексеевич произнес то ли сочувственно, то ли иронично: он уже не улыбался, но глаза по-прежнему щурил. — Я не потому обратно, что напитался благодатью. Виноват, грешный, но вера за шестьдесят лет ко мне не пришла. Что поделать, склад мышления рациональный, и воспитали не в том духе… Теперь ведь столько верующих, трудно поверить, что все искренние… Я не о вас, — Сергей Алексеевич снова по-домашнему улыбнулся.
— Что вы, я и не думал… — Виктор смущенно приподнял локти и снова опустил.
— Саша ехал сюда на машине с книгами и меня забрал. Дома сейчас тарарам, приехали внуки: неуправляемые, носятся, шумят, кричат, жена терпит, а я за две недели, честно сказать, от них устал. Вот тишину и получил. Представьте, устал и от тишины — угнетает! Мирской я человек, эта жизнь совсем не по мне…
Виктор с вежливым пониманием смотрел на Сергея Алексеевича, потом повел плечом, говоря глазами: ничего страшного, есть верующие, есть неверующие; и совсем по-мирски, как бы извиняя, заинтересованно спросил:
— Но не напрасно съездили? Отдохнули? Природа, воздух…
— Конечно, конечно! — уверенно и даже с настроением согласно махнул рукой Сергей Алексеевич. — Как же напрасно. Все так необычно: озеро с трех сторон, леса. Впечатляет. Но только поначалу. Обошел церкви, корпуса, на озеро посмотрел — простор! величие! А вечером подходить к берегу, знаете, жутковато, я два раза перед сном набирал воды в рукомойник, потому что за день всю расходую. К озеру — и скорее обратно. А после восьми тут все вымирает: глухая тишина, и я один на всем свете. В девять крестный ход, трижды идут вокруг церквей, молчание полное. Этот фонарь со свечой… для меня, конечно, бутафория… не проникся, нет, не проникся.
— А на Святое озеро ходили?
— Не дошел, — Сергей Алексеевич сожалеюще развел руками и шутливо-воинственно тряхнул головой: — Но ходил!.. Саша мне давно про него рассказывал: знаете, да? — там святому Антонию крестьянин посоветовал пройти на это место, где мы сейчас, самое красивое в округе, основать обитель. Я, конечно, захотел найти озеро. А поди ж ты, без благословения нельзя. Как послушный гость, иду к настоятелю, он чего-то сомневается, колеблется, потом разрешает, но сказал так: если через полчаса озера не будет, сразу возвращайтесь. В лесу темнеет быстро, можно и пропасть…
— Не нашли? — Виктор произнес скорее утвердительно.
— Саша говорил мне, что там, у озера, стоят кресты, и на них много завязок. С языческих времен поверье: завяжешь платок или полотенце — чаяния сбудутся. Увижу кресты с завязками — значит, я на месте. Так вот, иду-иду, а ни завязок, ни озера.
— Может быть, сбились? Что там хоть за путь? — Виктор придвинулся к кровати Сергея Алексеевича, словно удваивая внимание.
— Да все как будто просто: отсюда, с полуострова, сразу налево. Две деревни — и лес. Прямо, прямо. Ни влево, ни вправо, прямо… По крайней мере, так мне объяснили, так я и шел. Разве что-то забыли уточнить…
— А дорога интересная? — Виктор хотел сказать «красивая», но в голосе могли проступить романтические нотки — постеснялся.
— Да так, ничего, — как бы удивляясь задним числом, ответил Сергей Алексеевич. — Хотите сходить? Угор за угором, по сторонам — озера. Первое — справа, к берегу не подойти, затоплен. К другим, если не лень, можно и спуститься. Но спускаться далеко, угоры высокие, да и вода не всегда видна из-за леса. Воздух чудо, ничего не скажу, а так все однообразно. Ну что — лес он и есть лес. — Сергей Алексеевич провел пальцами по лбу и обратил глаза в пространство, замедляясь в кратком воспоминании. — Обратно шел — солнце светило, потом поднялся ветрище, сразу холод, темно, как перед ливнем. Погода у нас на севере может меняться каждые пять минут! Завтра, говорят, будет то же самое. Так вот — обошлось без ливня, снова солнце и снова ветер, хорошо — успел перед дождем, и как раз к ужину, а его жаль пропускать, кормят вкусно. И часто: кроме завтрака-обеда-ужина еще и полдник. Отец Трифон считает полдник обязательным: пища постная, все должны быть сыты, мыслями на еду не отвлекаться. Я тут монаха спросил: а как же стоять на вечерней службе с полным животом, ведь священный текст не воспринимается? А он отвечает: наш батюшка говорит — с пустым желудком любой воспримет, а вот потрудитесь-ка вникать с полным!
Вечером, на службе в храме, древние плиты которого устилала солома (чтобы не стыли ноги, как-никак осень), Виктор вспомнил справедливые слова Сергея Алексеевича и не сдержал улыбки.
Странное впечатление у него осталось от разговора… Оно как-то нарушало возвышенно-романтический настрой, казалось лишним в уже подступившей вплотную, столь ожидаемой им глубокой радости, сдерживало до дна очищающий душу тихий восторг, который, не оставляя места ничему другому, всегда охватывал его в монастырях… Виктор испытывал легкую досаду при мысли о том, что, попав сюда, в эту обитель, чуждую машинальных повседневных забот и постыдной социальной зависимости, кто-то не принимает всерьез ни благоговейного соблюдения вековых обрядов, ни кроткого безмолвия немногословной, спокойной, предупредительной братии, ни благодати, растворенной здесь в самом воздухе, в озерно-лесной тишине, нарушаемой лишь звоном колоколов, непреклонно-вечным, переливчатым, летящим, — как не замереть при этом звоне, не поднять глаза к небу, не перекреститься с порывистой благодарностью Всевышнему за чудо земного существования, за дар смирения, который дается верой!..
Смирение Виктор сначала понимал только как умение прощать, не отвечать злом на зло, не реагировать на грубость и несправедливость. Но если варишься в котле мирской жизни? Не получалось по-христиански, хоть убей. На помощь пришел старый добрый священник одной из церквушек вологодского захолустья, куда Виктора занесло во время его архитектурно-исследовательских поисков. «Заметьте, как легко мы даем оценки другим людям, — слегка наклонившись к Виктору, мягким баритоном внушал батюшка. — Тот напился, другой не исполнил обещания, третий схитрил. Ну а мы-то сами молодцы, — а как же, конечно! А вот возьмем и поставим себе утром задачу: сегодня — никого не будем осуждать! Но ведь приходим на работу, с кем-нибудь слово за слово — и не сдержимся, кольнем чье-нибудь имя! Так что же получается? Мы настолько слабы, что и ничтожную страстишку не можем в себе побороть? А других-то осуждать горазды!» Вот оно в чем дело, понял тогда Виктор: с осознания того, что мы слабы и нам еще трудиться и трудиться над собой, и начинается смирение. Мы никто и ничто — пока не победим собственных бесов.
Скорее, Виктор сейчас больше досадовал на себя: за то, что в городе так и не сумел прийти к тому смирению, которым проникался в монастырях. Невелика заслуга: просветляться и очищаться там, где ничто не мешает очищению и просветлению; стоит же покинуть обитель, и очень скоро все идет по-прежнему. И вот к этой досаде и примешивалась досада поменьше, правильнее сказать — смутное чувство неудовлетворенности от встречи с милым, приветливым человеком — должно быть, опытным, внимательным журналистом, — но почему-то не «проникшимся», тяготящимся тишиной, равнодушным к высокому покою монастырского житья; да и Святое озеро для него оказалось всего лишь историческим объектом, поводом для туристической прогулки. Лес как лес, вода как вода… Виктору втайне хотелось, чтобы сосед уехал уже сейчас; слушая почти безэмоциональный рассказ, он невольно прожил с Сергеем Алексеевичем его вечер, его дневную прогулку на озеро (до которого тот, вероятно, не очень-то и хотел дойти); рассказ Сергея Алексеевича Виктор воспринял, что ли, как впечатления среднестатистического паломника, странника, пусть туриста, наконец, и ему хотелось переписать этот рассказ на свой лад от начала до конца, заменив, отменив старый!
До крестного хода оставалось меньше часа. В комнату возвращаться было неохота, а идти больше некуда: темнота наступала стремительно, словно кто-то ответственный в монастыре следил за тем, чтобы вовремя убирать свет. Виктор задержал взгляд на озере (оно стало черным и густым, как жижа), и, решив подойти поближе, осторожно, почти боязливо, ступил на мосток, будто с наступлением мрака тот мог опасно уменьшиться в размерах. В холодном лунном свете куда-то стремительно утекала нервная рябь; казалось, озеро спешило за ночь выполнить какую-то беззвучную тайную работу, и то, что оно кое-где расслабленно поплескивает у тростника, Виктор услышал позже, когда, нащупав теряющуюся в комковатой вязкой земле тропинку, необъятными, непроницаемо черными огородами пробрался из своего паломнического жилища к пугающе пустому водному пространству, чтобы наполнить рукомойник.
Приближалось время крестного хода; Виктор подошел к собору на пять минут раньше. Стояла такая тишина, словно все вокруг сознавало, что даже случайный звук в эти мгновения недопустим; березы, сосны и высокомерно одинокая ель едва покачивались, словно сдерживая поднявшийся к вечеру ветер.
С десятком человек Виктор трижды обошел скорбно темневшие храмы; шли молча, понуро, и только уверенный, дружный стук каблуков придавал священному обряду странный, до неуместности деловитый характер. «В монастыре много кошек, — вспомнил Виктор слова Сергея Алексеевича, — они иногда участвуют в крестном ходе», непроизвольно улыбнулся и тут же, устыдившись, преувеличенно нахмурился — вернул лицу серьезность.
Рябь на озере не улеглась; две серебристые дорожки, отбрасываемые скудной цепочкой домиков противоположного берега (которые Виктор из-за красоты окружающего пейзажа сначала принял за дачи), перемигивались засыпающими бликами.
«Хождение по двору после девяти не благословляется», — покорно прошептал Виктор один из пунктов монастырских правил и медленно направился к дому. У входа задержался, недовольно всматриваясь в небо, обложенное слоистыми тучами: в лучшем случае будет такая же погода, какая сопровождала Сергея Алексеевича в его неудачном путешествии на Святое озеро. Виктора настоятель тоже предупредил: если озера долго не будет — немедля возвращайтесь…
Монотонные всхлипы дождя, будто не имевшего ни начала, ни конца, уверенно прорывались сквозь сон… В пять утра в комнату зашел высокий, в черном, привратник (в его фигуре было что-то будничное, бесстрастное, непреклонное): ему полагалось будить трудников и паломников к службе.
К полудню дождь успокаивался, однотонно-бледное небо едва заметно серело, а после и расчистилось. Четче обозначились озеро и лесистые берега с короткой линией «дачных» домиков. Самое время в путь!
Быстро остались позади две невзрачные, безлюдные деревни, а с ними — и глубокие, доверху налитые мутной, тщательно взбаламученной водой ухабы. Дорога пошла наезженная, травянистая, упругая. Погода разъяснялась; на короткое время повсюду разлилось и сразу повеяло теплом такое мягкое солнце, словно оно не верило своему появлению, и тут же с запоздалой торопливостью, в сопровождении порывистого ветра, его сменил пасмурный свет.
Озеро справа, о котором говорил Сергей Алексеевич, появилось быстро. Сходящий к нему березово-сосновый лес, казалось, не сумел вовремя остановиться: ринулся в воду, где и застыл.
Дорога забиралась все выше на угоры; одно за другим протягивались с двух сторон широкие и длинные, похожие друг на друга озера в желто-оранжевой оправе прибрежных болот. К ним вплотную подходили березы; за березами, как по приказу, строились сосны, а позади, уже чуждые берегу, мрачно темнели остроконечные ели. Когда листва надолго смыкалась, Виктор угадывал озера по голубоватой, как небо, пустоте, — настолько высоко поднялась усыпанная иголками дорога. Изредка по склону, влажно пахнущему грибами, пятнистому от грязно-белого, похожего на плесень, ягеля к ним сбегали мшистые тропки.
Уже и полтора часа пролетело, а Святое озеро не показывалось — не было тех самых крестов с ритуальными завязками! На каждом повороте Виктор напряженно всматривался вперед, но видел лишь тесный коридор глинистой дороги, гордо-прямые сосны, простоватый, взлохмаченный орешник, праздничные ели да веселые рябины (они кланялись потемневше-красными гроздями). С тревогой Виктор подумал не о том, что, пройди он дальше, его застигнет непроглядная тьма, а о том, что Святое озеро и для него, пожалуй, оказывается недоступным.
Виктор дошел до очередного, уже бессчетного поворота («последний — и назад…»); дальше дорога поспешила под уклон, и… там, на исходе спуска, на ветках берез, забелели завязки: одна, другая, третья!..
«Вот они, вот они…», шептал восторженно Виктор, спеша к цели, еще мгновение назад столь неявной, ускользающей, почти недостижимой; теперь-то он был уверен, что иначе и не могло случиться, что радость движения к этой цели была залогом того, что награда воспоследует, — может быть, не столько непревзойденная красота (ее, этой красоты, достаточно!), сколько глубокая душевная радость от того, что прошел со святым Антонием его путь, мысленно постоял с ним в молчаливом созерцании…
Да, озеро почти не отличалось от всех других озер; просто дорога сошла с угора, деревья расступились — и вот оно, во всю ширь, светлое, спокойное, чистое, на три метра от берега виден каждый камушек; дальний берег длился крутым овражком, угадывался залив — а может быть, пролив, и за сосновой гущей, обсадившей мыс, другое озеро?
Радость Виктора стала спокойней, осмысленней, и он не сразу осознал, что никаких завязок на самом деле над дорогой не было: за платки ли, косынки он принял просветы светло-серого неба, сквозившего среди редеющей листвы берез. Завязки над дорогой были ему видением, знаком: не возвращайся, иди вперед, осталось чуть-чуть! Вот оно, чудо, которое является только восторженному сердцу!.. Может быть, до этого поворота дошел и Сергей Алексеевич — да вернулся, потому что… «не проникся»…
Виктор поднялся на горку, к подножию которой съехала дорога, и в небольшом углублении увидел несколько старых, почерневших деревянных крестов, полускрытых редким соснячком. С крестов свисали, как тряпки, вылинявшие, блеклые завязки разных оттенков… А по другую стороны горки открылось еще одно озеро: скромное, неброское, уютное.
Виктор спешил назад, опасаясь дождя: снова стало пасмурно, разгонялся ветер. Он шелестел, шуршал деревьями, шумел мчащимся поездом, и опавшие листья зарывались в траву, будто бы там пробегал какой-то суетливый зверек. Опять, как в начале пути, все вокруг насквозь пронизало солнце, веселя, расцвечивая, преображая лес, и проглядывавшие за ним озера покоились в наполненном, осмысленно-напряженном, возвышенном молчании.
Невесть откуда наплыли грязно-кисельные тучи, стало холодно. Так же внезапно вернулось солнце — теперь смело-яркое, хоть и по-вечернему слабеющее, — будто для того, чтобы напоследок зажечь озера, — и они горели нестерпимо для глаз.
И снова похолодало… В диковатом озере с подтопленными деревьями вода почернела, потяжелела, стала вязкой, особенно неприветливой. А озеро, обнимавшее монастырь, густо подсинило небо, которое, чувствовал Виктор, готовило какую-то очередную перемену.
Однако Виктор поспел в монастырь вовремя — тогда и разбушевался ветер. Близко подступавший дождь все плотнее штриховал противоположный берег.
…После ужина Виктор снова вышел к пристани. Дождь ушел. Ветер трепал листву деревьев и направлял течение куда-то влево, будто выгонял из него воду, стараясь перелить озеро в другое место.
Эмиль Сокольский — прозаик, литературный критик. Родился и живет в Ростове-на-Дону. Окончил геолого-географический факультет Ростовского государственного университета. Автор публикаций об исторических местах России, литературоведческих очерков и рассказов. Печатался в журналах «Дети Ра», «Футурум АРТ», «Аврора», «Музыкальная жизнь», «Театральная жизнь», «Встреча», «Московский журнал», «Наша улица», «Подьем», «Слово», «Дон» и других. Редактор краеведческого альманаха «Донской временник» (Ростов-на-Дону).