Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 6, 2012
Литобоз
Ведущий — Владимир Коркунов
Иронией и литературной игрой (подчас социально-литературной) запоминается публикация кемеровчанина Дмитрия Мурзина в журнале «Крещатик» (№ 2 / 2012) — в рамках представления авторов «Союза писателей XXI века».
Критик и поэт Нина Ягодинцева, оценивая поэзию Мурзина, отметила, что в его поэтике прослеживается «борьба реальности с литературностью». Стоит процитировать одну ключевую, на наш взгляд, реплику Ягодинцевой о книге Мурзина «Клиническая смерть»: «Поэт постоянно дает понять, что “играет” он, если можно так выразиться, на “рыбном поле”, и сражается, в общем-то, “рыбьим оружием”, но только вот игра у него своя: добраться до живого чувства зачастую не благодаря словам, а сквозь них, иногда даже вопреки им, и ощутить ту самую подлинность, которая заведомо отрицается уже в названии книги».
Итак, автор «Клинической смерти», игрок на литературно-реальном поле, Дмитрий Мурзин продолжает «партию» и в «Крещатике», сдабривая ее иронично-повседневными реалиями:
Внезапно замолчали соловьи
Напившись неба, захлебнувшись высью…
— Иванушка, не пей из колеи
Тойотой станешь, хондой, мицубисью!
Но выпало всем сестрам по серьгам,
Аленушку везла калина лада
По всем семи холмам, по всем кругам
По всем развязкам дантовского МКАДа.
Литературная игра, впрочем, не делает набор рифмованных строк — поэзией, но сам по себе поиск иронии на фоне безмерного числа поэтов и поэток, кому и в упор не разглядеть все круги дантовского (МК)АДа, — достоин уважения.
Тем более что и сам Дмитрий Мурзин это понимает и выходит из-за просто рифмованных строк:
бутылка, ломтик огурца
домашнего посола
и запах, будто жгут сердца
просроченным глаголом.
А рядом — совсем не просроченным глаголом — хотя и несовременным, с точки зрения собственно героя, выступает Сергей Арутюнов:
Берегли: кормили-одевали,
Запускали черный метроном,
За полночь стелили на диване,
Оставляли с Богом и окном.
Что они могли? Под каждой крышей
Волны горя мерны, как прибой.
Меркнет свет, и огненный, и рыжий,
Мертвенный, обугленный, кривой.
Вытянулся, словно на кукане,
Рыбий месяц, рабская звезда.
Господи, оскомина какая,
Боже, что за трата естества:
Воздух желт, безумием отравлен,
Словно нескончаемый ожог,
От Москвы до самых до окраин,
С бледных губ до страждущих кишок.
Что ж ты бьешься головой об угол
Стенки, где сияют хрустали,
И так мирно дремлет пара кукол
На краю ничейной простыни.
Помнишь ли, как радость наша блекла?
Нас таких теперь хоть пруд пруди.
Одолжи же мне щепотку пепла
С ладанки на высохшей груди.
И, вроде бы, не сказано ничего конкретного, а тянущая боль рождается внутри, и эти ниточки уходят в советское прошлое — на излет «застоя», в перестроечные годы, где зиждилась надежда. Там и остался арутюновский герой, на этом переломе, уходящий в надежду, но остановившийся на краю ее обрыва.
Арутюнову посвящена и статья Натальи Мамлиной в апрельском номере «Зинзивера». О статье следует сказать отдельно по двум причинам. С одной стороны, ощущается легкая пристрастность в тексте, который ученик (Мамлина) пишет об учителе (Арутюнов). С другой, эта же постановка вопроса, исключая некоторую категоричность, пробуждает чувство благодарности. Не секрет, что в циничном литсообществе едва ли не принято «мочить» учителей/наставников/коллег, с которыми разошелся во взглядах, даже просто отошел в сторону, перестал пить из одного колодца. Сколько негативных статей за последние годы о преподавателях и мастерах Литературного института звучало в прессе — зачастую от их бывших учеников. В этом свете статья Мамлиной — поступок благородный, исполненный благодарности в том самом ключе, который гласит: «Не смейте забывать учителей…»
Приведем небольшой характеризующий фрагмент из публикации: «Неизменным остается человек, вокруг которого совершаются страшные события, свидетелем, а зачастую и участником которых он является, не может не являться, потому что мир не особо и спрашивает, мир ставит перед фактом. Живой, ранимый, добрый человек перед жестокостью мира — это и есть позиция лирического героя Сергея Арутюнова. И не знаю почему, но озлобленность и жестокость мира притягивает к себе куда больше внимания читателя, чем ранимость и беззащитность человека перед этим миром».
Однако центральное место в «Зинзивере» занимает вовсе не тема взаимоотношений учеников и учителей (отметим также полемическую статью Арсена Мирзаева «Некоторое количество рассуждений на тему “Говорит ли текст?”»), а публикация, посвященная 80-летию Юрия Влодова, ушедшего в 2009 году. Он находился в арьергарде поэзии, но сумел остаться, не затеряться среди массы безликих. Кирилл Ковальджи очень точно охарактеризовал жизнь и творчество поэта — буквально в нескольких словах кроется суть: «Все хорошие поэты необычны, а Юрий Влодов — особенно. Эта его разительная необычность настолько не в “формате”, что его поэтическая судьба сложилась несправедливо. И в советское время, да и сейчас Юрия Влодова печатают с трудом, чуть ли не в порядке исключения».
Ключевые слова: необычный, особенно, несправедливость, исключение. Публикация в «Зинзивере» — не исключение, а исключающая закономерность. Посмотрел статистику: после смерти стихи Юрия Влодова публиковались в изданиях, входящих в «семью» «Журнального зала» всего один раз — в «Дружбе Народов». Сейчас — вторая посмертная публикация. Такова судьба? А стихи такие:
Приговоренный жить с людьми,
Он чуял смертную усталость.
Ни состраданья, ни любви
В нем не осталось.
Поклажу адскую волок
В цветущий край — в Господни сети.
Над ним крутился ангелок —
Белее смерти.
За миражами райских мест —
Все поспешал, не знаю броду.
И только суковатый крест
Сулил свободу.
В поэтическую игру завлекает читателя Валерий Земских («Футурум АРТ», № 3 / 2012). Игра — поэзия — жизнь — бессмысленны, потому что:
Что с той стороны
Что с этой
И так посмотреть
И этак
Ничего не изменится
Даже если монета
Падая
замрет на ребре
Но ведь и признаться в этом способен далеко не каждый, но: умудренный опытом. И все-таки некий элемент кокетства и, как следствие, игры незримо ощущается. Аннигиляция слова, аннигиляция сути — это тоже метод, благодаря которому — и тут кроется парадокс — рождаются и слово, и суть. Рождаются и строки, исполненные внешней простоты и минимализма, и у Валерия Земских:
Несомненно что-то происходит
Но никто не знает что
Никто не знает где
Кое-кто наивно думает что знает
Большинство и не подозревают
Что сейчас
На этом самом месте
Что-то происходит
Завершая обзор, обратимся и к несколько нетипичному для нас журналу: «Знание — сила». Хотя эта не типичность скорее подсознательная. Научно-популярные журналы (не беря в расчет распиаренно-гланцевые) переживают нечто подобное, что и литературные журналы. Тиражи стремительно падают (упали), среди читателей — остатки верной армии прошлых лет. А сам научно-популярный жанр активно подменяется популярно-научным. На витринах киосков — многочисленные серии «50 фактов о моллюсках» или «100 выдающихся людей Древнего Китая». Но это — псевдоистория, псевдонаука (одному из подобных изданий, посвященных Великой Отечественной войне, в минувшем году дал развернутый анализ на страницах «Волги XXI века» действительный историк и ветеран; естественно, анализ оказался не в пользу глянцевого издания, в котором авторы, спутав, поместили русского партизана в… традиционном немецком облачении).
Перечислить только заинтересовавшие материалы свежего номера «Знания — силы», непросто. Это и статья Александра Волкова о модернизации морей, и любопытный материал Игоря Харичева о колониях пчел (кто бы подумал, что «процедура принятия решений» у пчел «сходна с той, по которой функционируют нейтроны головного мозга человека»?), и исследование Александра Горянина о крепостном праве на Руси, и «библиографический репортаж» Сергея Смирнова о Григории Перельмане и его биографе Маше Гессен (многажды осужденной за книгу об ученом), и экскурс Александра Волкова в мир пещерных медведей, и юбилейная публикация Владимира Калюжного о Юрии Лотмане и, наконец, пожалуй, самый спорный материал номера: Ал. Бухбиндера — об авторстве Библии.
Но главенствует тема номера: «Отечественная война 1812 года». В цикле статей Виктора Безотосного — главный вопрос, волнующий многих историков: была ли война превентивной, кто был настоящим агрессором, и можно ли было ее избежать? Самые горячие головы начинают убеждать, что Наполеон, мол, войны не хотел, а нападение французов спровоцировал Александр I, поправший честь французского народа. Подобные «слухи» Безотосный опровергает: «У Наполеона только в первом эшелоне было сосредоточено 450 тысяч, а во втором — более 150 тысяч человек. Какой военный специалист поверит, что такие силы были собраны французским полководцем для обороны?»
Завершается цикл двумя биографическими материалами о М. Б. Барклае де Толли и
М. И. Голенищеве-Кутузове, в которых прослеживается откровенная апология по отношению к первому из них (Кутузов назван «крупным полководцем»). Не вдаваясь в споры о приоритете, отметим и мифологизацию образа Кутузова в советской литературе: «Фактически Кутузов был возведен в ранг «неприкасаемых», что повредило научному осмыслению как его личности, так и событий Отечественной войны 1812 года». В общем, тут есть над чем подумать.