Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 12, 2012
Штудии
Елена ЗЕЙФЕРТ
О ДВУХ СТИХОТВОРЕНИЯХ КОНСТАНТИНА БАТЮШКОВА, КОТОРЫЕ СЧИТАЛИ ОДНИМ ТЕКСТОМ
Вы не замечали, что в «золотом веке» русской поэзии много стихотворений с пометой «отрывок» в названии — к примеру, «Невыразимое. Отрывок» Василия Жуковского, «Осень (Отрывок)» Пушкина? Эта помета — жанровая. Отрывок как жанр существовал наряду с элегией, балладой, посланием, идиллией.
«В журналах можешь ты, однако, отыскать/ Его отрывок, взгляд и нечто», — говорит Репетилов в «Горе от ума» Грибоедова… Такие названия были активны в критике. А в лирике, как видим, жил другой отрывок.
Первые сведения о нем как о жанре обнаруживаются у критика Николая Полевого в «Московском телеграфе». В своей рецензии на «Пиитическую игрушку, отысканную в сундуках покойного дедушки Классицизма» он пишет: «Разве более лада в удалых посланиях, туманных элегиях, разрывчатых отрывках, какими душат нас теперь во имя романтизма? Советуем г. М. увеличить свою “Пиитическую игрушку”, составить отделы для идиллий, элегий, отрывков, разбойничьих песен, баллад: дело нетрудное!».
У отрывка — свое лицо. Его визитная карточка — авторское указание на фрагментарность в названии, пометы «отрывок» и «из…». Отрывок любит пропуски текста — строки точек, которые всегда многозначительны. Подчеркнуть отрывочность можно, к примеру, и начальными или финальными неполными строками либо многоточиями, а также холостыми, оставленными без рифмопар строчками.
Художественное время отрывка открыто в вечное, художественное пространство — в бесконечное. Отрывок поднимает темы искусства, творческого познания мира, высокой гармонии, рисует образ исключительного героя. Финал стихотворения почти всегда оптимистичен. Этот жанр появился в романтическое время и вместе с романтизмом ушел, под хлесткое сопровождение пародии.
Зная, что отрывок — жанр, можно разгадать ряд загадок русской лирики. Например, одну тайну, освященную несчастной любовью Константина Батюшкова к фрейлине Анне Фурман.
В лирике Батюшкова обнаруживается интересный случай, когда одна поэтическая мысль живет в двух жанровых формах, в заглавиях обозначенных самим автором как «отрывок» и «элегия». Речь идет о стихотворениях «Воспоминания. Отрывок» и «Элегия» («Я чувствую, мой дар в поэзии погас…»). В 1815 г. Батюшковым была написана элегия «Воспоминания», затем переименованная в «Элегию» (в ней 90 стихов). Ее первая часть без трех строк (55 стихов плюс введенные в новый текст первая и последняя строки точек) вошла в сборник Батюшкова «Опыты в стихах и прозе» под названием «Воспоминания. Отрывок». Полный текст стихотворения впервые был опубликован в книге «XXV лет. 1859–1884. Сборник, изданный комитетом общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым». В современных изданиях публикуется либо только полный текст стихотворения «Элегия», либо только сокращенный текст под названием «Воспоминания. Отрывок», либо и полный и сокращенный тексты как самостоятельные произведения под названиями «Элегия» и «Воспоминания. Отрывок».
Среди литературоведов бытует мнение, что это две редакции одного стихотворения, а не два самостоятельных текста (так считают Н. Фридман, И. Семенко, В. Кошелев). В. Кошелев в своей монографии «Константин Батюшков. Странствия и страсти» не делает различия между этими двумя текстами, цитируя стихи 63–68, 72–78, 87–90 «Элегии» как строки из стихотворения «Воспоминания. Отрывок», в нем отсутствующие.
В сборнике «XXV лет…» 1884 года, кроме «Элегии», напечатано еще одно стихотворение Батюшкова, и публикация их снабжена следующим издательским примечанием:
«В бумагах В. А. Жуковского, разобранных его сыном Павлом Васильевичем, нашлось несколько стихотворений К. Н. Батюшкова, до сих пор неизвестных в печати.
Первое из этих стихотворений представляет собой первоначальную редакцию пьесы “Воспоминания”, находящуюся во всех изданиях сочинений К. Батюшкова, но редакцию интересную преимущественно тем, что она содержит в себе окончание пьесы. Окончание это, начиная со стиха 59‑го, до сих пор не было в печати, а между тем оно существенным образом дополняет смысл всего стихотворения; опущение этих заключительных стихов в прежних изданиях объясняется чисто личными причинами: элегия содержит в себе историю несчастной любви поэта».
Из этого примечания не совсем понятно, считает издатель «Элегию» и «Воспоминания. Отрывок» разными текстами или же рассматривает их как две редакции одного стихотворения.
Н. Фридман, комментирующий факт появления подзаголовка «Отрывок» и отточий, обращается к строкам Батюшкова из его письма Жуковскому от 27 сентября 1816 г.: «Вяземский послал тебе мои элегии. Бога ради, не читай их никому и списков не давай, особливо Тургеневу. Есть на то важные причины, и ты, конечно, уважишь просьбу друга. Я их не напечатаю». Как видим, в письме Жуковскому Батюшков писал не о намерении сократить текст «Элегии», а о нежелании печатать свои любовные элегии (тем не менее, как уже отмечалось, поэт опубликовал это стихотворение в «Опытах…»).
Кошелев, описывая жизнь Батюшкова, отмечает, что в то время как Гнедич, тоже любивший красавицу Анну Фурман, «до поры до времени скрывал свои чувства» к ней, «сам Батюшков не умел и не хотел их скрывать». Когда Батюшков уехал на войну, «друзья его в переписке своей замечали, что сердце поэта “не свободно”». Вернувшись с войны, Батюшков не встретил со стороны А. Фурман взаимности, и их свадьба не состоялась. Сам Батюшков о своей душевной трагедии писал лишь в письме к Е. Ф. Муравьевой и в стихотворении «Элегия». Но так как, по всей видимости, личная неудача поэта была «секретом Полишинеля», скрывать ее было бессмысленно. И Батюшков не стремился к этому всеми средствами. Он лишь соблюдал элементарную «конспирацию», чтобы оградить себя от излишних пересудов. Это подтверждается следующими фактами.
Как известно, автор и лирический герой нетождественны. Образ лирического героя «Элегии», сложенный мотивами странничества, «осиротелого гения» и т. п., далек от биографического автора. Но «Элегия» «автобиографична», и, может быть, в большей степени, чем многие другие стихотворения Батюшкова, о чем говорит наличие в ней конкретных топонимов «Жувизи», «Ричмон» и др., настолько частных, что автор снабдил стихотворение примечаниями и не преминул восхититься в них приятностью природы описываемых мест. Батюшков мог предполагать, что читатель будет идентифицировать лирическое «я» и автора «Элегии». Но и в этом случае у Батюшкова не было необходимости сокращать стихотворение в стремлении скрыть свои чувства к А. Фурман, так как поэт, щадя свою чувствительность, предусмотрел полную анонимность женского образа в «Элегии». «Отсеченные» 32 стиха включают самые общие сетования лирического героя с обилием элегических клише («счастье мне коварно изменило», «следы сердечного терзанья», «мне бремя жизнь» и т. п.) и отвлеченный портрет элегической красавицы. Структура стихотворения, органично вбирающая в себя «географизмы», не содержит конкретных черт любимой женщины, реального или хотя бы условного ее имени. Поэтическая традиция первой трети XIX в. не практиковала использования в стихотворной ткани реальных собственных имен, но случай появления имени «Эмилия» (прототип — Эмилия Мюгель) обнаруживается в стихотворении Батюшкова «Воспоминание <Полный текст стихотворения>» (подзаголовок поставлен В. Кошелевым). В «Элегии» же Батюшков избежал конкретизации, и именно потому, что уже в первоначальном замысле стихотворения хотел скрыть от возможных читателей болезненно переживаемую любовную неудачу.
На основании этого к версии Н. Фридмана, И. Семенко и В. Кошелева можно добавить еще одну версию: независимо от того, догадывается ли читатель о личности изображаемой в стихотворении безответно любимой женщины, поэт не хотел предстать в глазах читателя несчастным человеком. В обоих случаях остается неясным, почему мнительный поэт исключил из текста «Элегии» 32, а не 28 заключительных стихов, не сохранив стихи 59–62 (назовем этот фрагмент «последним этапом мечтаний»), которые, как никакие другие в «Элегии», выражают уверенность лирического героя в его подруге: «Исполненный всегда единственно тобой,/ С какою радостью ступил на брег отчизны!/ “Здесь будет, — я сказал, — душе моей покой,/ Конец трудам, конец и страннической жизни”». Стремясь не афишировать своих любовных переживаний, поэт мог бы исключить из элегии не только пессимистический финал (стихи 56–90), но и не менее пессимистическое начало (стихи 1–23). Читателю, чтобы догадаться о крушении батюшковских надежд на счастье, достаточно было бы прочитать начало элегии, содержащее строки «<…> туда влечет меня осиротелый гений <…> где счастья нет следов <…> ни дружбы, ни любви» и им подобные. И, в конце концов, желая скрыть от читателей подробности свей личной жизни, Батюшков мог бы, как и намеревался, вовсе не публиковать стихотворения или публиковать его частично, но без пометы «отрывок» и пропусков текста, как бы намекающих на существование полной версии элегии и допускающих всякого рода домыслы.
Так что личные причины сокращения «Элегии» (та, которую отмечают Н. Фридман, И. Семенко и В. Кошелев, и та, которую допускали мы) не были для поэта основополагающими. Во всяком случае, на наш взгляд, они обязательно сопрягались с художественными исканиями Батюшкова. В пользу этого предположения свидетельствует тот факт, что, хотя начальные строки элегии и отрывка совпадают («Я чувствую, мой дар в поэзии погас…»), отрывок открывается строкой точек, указывающей на пропуск текста. Это мистификация. Первая, внелексическая, строка отрывка не указывает на купюры, а выполняет другую, типичную для жанра отрывка, функцию. Такой же смысл приобретает и последняя строка точек. Принципиальным отличием этих стихотворений предстает, судя по их содержанию, тональность тематической композиции — пессимистическая в элегии и оптимистическая, появившаяся после отсечения скорбного элегического финала, в отрывке.
Чтобы доказать, что стихотворение «Воспоминания. Отрывок» не часть «Элегии», а самостоятельное произведение, вышедшее из лона элегии, но имеющее иной жанровый статус, достаточно сопоставить эти тексты. Уже на беглый взгляд обнаруживаются принципиальные отличия: тексты имеют разные названия; в отрывке имеются две, начальная и заключительная, строчки точек, отсутствующие в элегии; отрывок на 3 стиха меньше соответствующего ему элегического текста; имеются лексические разночтения; элегия, в отличие от отрывка, снабжена авторскими примечаниями. В названии «Элегия» заключается указание на жанровую принадлежность. Слово «отрывок» в подзаголовке стихотворения «Воспоминания», как мы предполагаем, также является жанровой пометой. Характерно, что отрывок сохранил первоначальное название элегии — «Воспоминания». Наблюдения над жанром отрывка показывают, что воспоминания в этом жанре не замкнуты в прошлом, а так же, как и мечты, продлены в вечном и, предоставляя лирическому герою возможность ощутить свободу и душевный покой, являются одним из источников его поэтического вдохновения. Лирический герой как в отрывке, так и в элегии оставлен и возлюбленной, и Музой. Но, судя по содержанию обоих текстов, поэтическое дарование сохраняется за героем отрывка, в то время как элегический герой вновь не обретает его. И если герой элегии не находит выхода из создавшейся ситуации и впадает в крайнее уныние, то, как мы имеем основания предполагать, лирический герой отрывка, в отличие от предельно разочарованного лирического «я» элегии, обретает утешение в счастливых мечтах и воспоминаниях, проснувшихся в его творческом воображении.
Задумаемся, почему Батюшков не переносит в текст отрывка стихи 59–62, названные нами «последним этапом мечтаний» лирического героя? Этот фрагмент в элегии расположен между пейзажем и крушением всего, «что сердцу сладко льстило», «что было тайною надеждою всегда». Пейзажное описание сложено топонимами («Швеция», «Троллетана») и другими предметными мотивами («скалы», «берега», «села», «кущи» и др.). Изображается предельно конкретный, узкий локус, где лирический герой предавался мечтам о возлюбленной. Отрывок завершается описанием того же ландшафта, но с иными художественными целями: следующий за величавым описанием природы графический эквивалент в отрывке открывает перспективу в вечность и бесконечность, включая художественный мир стихотворения во вселенский масштаб. Если бы Батюшков все же перенес в текст стихотворения «Воспоминания» «последний этап мечтаний», то заключительный стих отточий лишился бы высокой функции воплощения вечности и бесконечности и продолжил мечтания в довольно приземленном свете.
Интересно, что и у А. Пушкина обнаруживается подобный случай. Перебеленный текст стихотворения Пушкина «Ты, сердцу непонятный мрак…», относящийся к 1822 г. и связываемый Б. Томашевским с замыслом большого произведения о Тавриде, получает авторское заглавие «Отрывок». Стихотворение завершается, как часто и происходит в отрывке, оптимистической темой любви к поэзии. Этот текст, как отмечает Б. Томашевский, в 1825 г. «в сильно сокращенном и переработанном виде, с измененным смыслом, послужил для создания элегии “Люблю ваш сумрак неизвестный…”». В 1826 г., по сведениям Л. Фризмана, Пушкин публикует новый текст под названием «Элегия» в «Московском телеграфе». Композиция элегического текста в сравнении с тематическим построением отрывка принципиально изменена. Тема поэзии, в отрывке финальная, здесь перенесена в начало стихотворения. Оптимистический импульс иссякает на 17 стихе, и вплоть до заключительной 28 строки лирический герой сожалеет о том, что, вероятно, «с ризой гробовой» он забудет «мир земной», и, значит, заверения поэтов в возможности навещать из того мира «места, где было все милей», и утешать «сердца покинутых друзей» — лишь «пустые мечты». Как видим, пушкинские отрывок и элегия, созданные на основе одного и того же текста, различаются по эстетической тональности финала — относительно оптимистической в отрывке и пессимистической в элегии.
Отрывок и элегия, как видим, были и жанрами-союзниками, и жанрами-оппонентами.
Елена Зейферт — литературовед, поэт, прозаик, переводчик, доктор филологических наук. Автор многих книг. Публиковалась в литературной периодике России, Казахстана, Германии, США, Украины, Армении, Грузии и др. Живет в Москве.