Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 10, 2012
Рецензии
Анастасия Каменская. Глобус. — Тверь: Триада, 2011
Мир — это глобус в натуральную величину, — с этой парадоксальной фразы началось мое знакомство с первым сборником стихотворений тверской поэтессы Анастасии Каменской, названным соответственно: «Глобус», то есть — уменьшенный мир. Уменьшенный — до каких пределов? До отдельно взятого человека, до его внутреннего космоса и «глобуса». Как быть тогда с целым миром? Все просто. На сцену выходит второй лирический герой — Творец. В этой нехитрой, в общем-то, параллели (божественное — человеческое) Каменской есть что сказать. И чтение ее стихов, если уйти от некоторой скупости формы и средств художественной выразительности, занятие интересное.
Позиция Бога
Это стихи познания и созерцания, они — самодостаточны. Им не требуется читатель. И даже — автор. Они живут по законам мироздания и равноудалены от сущего. Основа поэзии — космическая, божественная. Лирический герой — Бог. Земля для него — «бессмысленный опус», а если будет на то Его воля, то выжжет нас ничтоже сумнящеся и: «… посмеется, черт возьми, / над всемогущими людьми». Этот космизм, возведенный в абсолют, проявляется во многих произведениях небольшой книжки стихов. Сентенция: «Бог есть любовь», наложенная на сомнения отдельно взятого индивидуума (или нас всех?) — «А если Бога нет?» самоопровергается весьма зримо: «А если нет Его, / кто даровал мне крылья за спиною?» И тут же мир окутывается печалью, проникнутой бессмысленностью сущего, возможно, ошибкой, допущенной в момент творения (даже так!):
Он где-то ошибся в начале.
Чего-то не смог. Оттого
весь мир состоит из печали.
Бездонной печали Его.
Листая книжку, можно найти еще немало обращений к Творцу, причем, складывается впечатление, что Каменская в мире своей лирики отождествляет себя с Ним. Это справедливо, поскольку каждый — Создатель своего внутреннего мира. Но не прорывается ли этот внутренне-интимный мир за пределы поэзии, не распространяется ли кроме зарифмованных строк? Мироздание, космизм, божественная суть тесно переплетаются со своей оборотной стороной — обычным человеком. Аналогия вполне представима. Мир — внутренний или внешний — входит во взаимодействие и конфликт с отдельной единицей бытия или творения — человеком. На этом конфликте и построен сборник. На одной чаше весов — божественная сущность, грустящая от изъянов мира и винящая в этом себя, подчас воспринимающая свое творение как игру, эксперимент. Не так ли бывает в космосе отдельно взятого человека, когда он видит изъяны в себе, не может их побороть, поскольку они были допущены давным-давно и привели к, казалось бы, необратимым последствиям? Когда поступки стали следствием целого комка развивающихся после событий? Или — стоит попробовать? Если так, надо обратить внимание на вторую сторону нашего глобуса — на человека.
Позиция человека
Он — человек. Он — обезличен. Не всегда удается понять, кого имеет в виду автор — себя, знакомых, вообще человечество, да это и не важно — мы говорили, что стихи Каменской не нуждаются в читателе. Важен факт, ситуация, и — самое важное — последствия, не описанные в стихотворении. Это глобальное ощущение недосказанности, отсутствия морали, которую читатель (как со-творец) вправе выводить сам. Или не выводить, удовлетворившись приговором — стихи-де сухи и мысль обрывочна. Это в корне не верно. Потому что лирический герой-человек в отличие от лирического героя-Бога не называет словами того, что чувствует, но — дает ключи, подсказки к пониманию.
Пожалуй, самое «открытое» стихотворение, ключевое в этом ряду, следующее:
Мир очень хрупок и тонок.
Не доверяй его мне.
Жмется глазастый котенок
К серой бетонной стене.
Горький сквозняк захолустья.
Неизлечимая грусть.
Кем послезавтра проснусь я?
Если, конечно, проснусь.
И все. В этом — ключ к лирическому миру поэтессы. Мы видели отголоски этого в грустной печали Творца, мы осознаем болезненно-обреченное состояние одиночества в лирическом герое-человеке. Не в этом ли кроется основная ошибка Создателя? Что человек — одинок? И тут вторая зацепка — если человек одинок, какой смысл ему кричать об этом, какой смысл лить крокодильи слезы? В надежде — что защитят, приласкают и т. д.? Чушь собачья! Это одиночество слабых, а сильные — понимают, что человек одинок всегда, вообще, в принципе. И — как в случае Каменской — познают человеческое одиночество. Познают с некоторым нигилистическим послевкусием, с холодностью врача, скупого на эмоции и восхищающегося моментом познания, где чувства могут проявиться, лишь когда он доберется до основополагающего открытия. В самом деле, к чему кричать и лить ненужные слезы, когда ясно и так: «В конце концов, мой путь прямой: / я прах и возвращаюсь в прах. / Я тороплюсь домой». Нового — ничего, особенно если вспомнить графическое стихотворение Вознесенского о матери и тьме. Но есть представление о жизненной философии автора. Тогда и встает на свое место «глобус». И если кто и встречается на пути протагониста (понятно, что человека, так как герой-Бог обречен на одиночество из-за отсутствия себе подобных), то он, конечно же, такой же одинокий и обреченный: «В непроглядную тьму он глядит напряженно, / этот сумрачный филин в дупле капюшона, / одинокий — такой же, как я — человек». У него тоже есть свой глобус.
Владимир КОРКУНОВ