Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 6, 2011
Союз писателей ХХI века на карте генеральной
Виталий Молчанов
СТРУННЫЙ МЕТАЛЛ
Негоциант
Может с каждым случиться — тяжелой рукой неудача
Тюкнет в темя разок, отключая тебя на года,
Чтоб, скатившийся вниз, ты дошел до голодного плача
На обочине жизни, почти до петли, и тогда —
Как факир из цилиндра — умело, расчетливо, споро,
Из кармана судьбы вдруг достанет счастливый билет
Некто в темном пальто, в мятой шляпе коммивояжера,
С перевернутым перстнем, скрывающим факсимиле.
Раскатаешь губу, взгляд надолго прилепишь к оправе
Ледяных кругляшков, запечатавших прорубь стекла:
«Валуны твоих бед измельчатся в спасительный гравий.
Ну, cмелей, дурачок, мчись вперед, закусив удила,
Выбивая копытом не искры снопами — монеты,
Ты теперь бизнесмен, получивший невиданный грант.
Я прошел сто дорог, продавал по дешевке советы,
Но нашел, что искал», — и представился: «Негоциант».
Может с каждым случиться — бедром прикоснется фортуна,
На колени запрыгнет и станет лизать языком,
Чтоб по лестнице вверх ты поднялся красиво, гламурно,
Обрастая полезными связями впрок, и потом —
Как факир из цилиндра — умело, расчетливо, споро,
Из кармана судьбы вдруг достав неоплаченный счет,
Некто в темном пальто, в мятой шляпе коммивояжера,
С перевернутым перстнем, нахмурясь, к тебе подойдет:
«Ты весьма преуспел — вид вальяжный, шикарны обновки,
На широкую ногу торговля, хвалю за талант,
Но остался должок, подпиcать нужно капелькой кровки
Под печатью моей — видишь, выжжено: «Негоциант».
Память вспять поплывет — по течению быстрому лодка,
И дырявым корытом причалит, ломая корму.
Ты кивнул, соглашаясь, подачку сжимая неловко:
— Крестик снять свой облезший?.. Да, да, непременно сниму.
Пески
Вплетая в тину ветра хлопья пены
С верблюжьих морд, текут пески пустыни.
Расколются египты, карфагены,
Как соком переполненные дыни,
Упав с прилавка пьяного торговца,
Посмешища восточного базара.
Бугристым лбом в Магриб луна упрется,
И повернется колесо сансары,
Вновь насыщая молоком и медом
Бурлящий человеко-муравейник.
«Берите все, я подожду с расчетом», —
Торговец молвит: «Мне не надо денег,
Зачем они?.. Опять пески пустыни
Текут, не спят в тягучей тине ветра.
Вы, зерна, нaполняющие дыни,
Посев мне дайте будущего щедрый…»
И вспыхнет взгляд, как лампа Аладина,
Когда пресмуглость стран тысячелице
Тенями ляжет на чувяки джинна:
«Взращенному придет пора разбиться».
Cкупо плакала осень
Скупо плакала осень в неполный бокал,
Прижимая к глазам тучи скорбный сатин.
«Закрываю кафе… Я за лето устал, —
Мне сказал подошедший старик-армянин.
И еще он промолвил: «Послушай дудук,
Как страдают по близким, кого не вернуть».
Скупо плакала осень — не громко, не вслух,
А мотив проникал острым лезвием в грудь.
Сотрясались от плача руины души,
Так срывается с круч родниковый поток,
Превращается в сель, собирая гроши
Капель слез дождевых в миллионный оброк.
Скупо плакала осень… Шипела листва,
Словно змеи проснулись от быстрых шагов:
«Не догонишь — ушла, круче нет волшебства,
Чем испить пресный яд предстоящих снегов».
Встать бы, стол отшвырнуть онемевшей рукой,
Смыт с которой загар злым дождем добела,
Побежать и вернуть… Змей шипящий конвой
Проводил и улегся опять у столба.
— До свиданья, вернее, до лета, старик.
Вот тебе, дорогой, за вино и дудук.
…Скупо плакала осень — не в голос, не в крик,
Как мужчина, с любовью простившийся вдруг.
* * *
Пейзаж портретом обернулся «ню»,
Упали с веток снежные бретели.
«Год задолжал за осень январю», —
Так снегирям сказали свиристели:
— Нагрянул рано изувер-мороз,
Лед превращая в гипс на переломах.
Ушел ноябрь лечить сопливый нос,
Спасаясь от зимы в местах укромных.
Вороны грустно подтвердили: «Кар», —
Декабрьский дождь загнал бедняг под крыши.
Последний календарный лист-Икар
На землю пал, растекся… К ночи ближе
Расплаты час, — за осень январю
Год отщелкнет погожими деньками.
В двенадцать ровно снег прикроет «ню»
Дрожащими от похоти руками.
В пещере горного короля
Стон контрабасный — щипки да тычки, все шито-крыто.
Струнный металл полируют смычки мастеровито.
В деках растянуты, жилы дрожат — жертвы на дыбах.
По древесине плывет звукоряд, тонет в изгибах,
Бьется об стенки, сквозь щель напролом рвется к свободе,
Отпартитуренный, острым углом в публику входит.
Низкo по тембру гудят в унисон трости-фаготы:
Тролли в экстазе, мистический сон, темные своды
Келий пещерных, где скрылись миры Эдварда Грига.
Это — безумие, тартарары, пляски в веригах
Леших и кобольдов, гномий оскал — блеск острой стали.
«Горный король!» — сотрясающий зал туш наковален.
Голод ста глоток нельзя утолить комьями грунта:
— Крови христианской желаем испить, дай нам Пер Гюнта!..
…Выключит свет за софитом софит, белой вороной
Музыка к фьордам сама полетит вслед за циклоном.
В снег индульгенций роняя клочки — просто билеты,
Выйдут чудовища, вспыхнут зрачки — не сигареты.
«Вальс» Шопена
Белые клавиши… Черные клавиши…
Кончики пальцев летают — не ставишь их,
В быстром кружении пчел, собирающих вальс
С тонких дощечек, цветов неприветливых,
Что пожелтели на белом заветренно
И поистерлись на черном от маршей и сальс.
Бледной спины оголение камерно —
Великоватое платьице мамино,
В танце неспешно плывут рукава-облака.
Ты — целый мир… Звезды, бусинки жемчуга,
Шею опутали. В жизни застенчива,
Только с Шопеном на «ты» говоришь сквозь века.
Вальс… В канделябрах — знамение-зарево,
Воск на паркете, объятья — все заново:
Слезы востoрга, в окошке — ухмылка Луны.
Вместе в Варшаву немыслимо канули,
Где Фредерик в мое сердце, как в рану, влил
Терпкий бальзам, исцеляющий чувство вины.
Вот же, пся крев, ловелас приубоженный…
К черту рояль! Пчел холодное крошево
Стисну в руках, поцелуями скомкаю рот.
Черные, белые, глупые клавиши
Страстью горят, после — угли пожарища,
Снежные хлопья летающих в сумерках нот.
* * *
на белом листочке
обычном прохладном и тонком
из тысячи первом
расставшимся с братьями в стопке
ни слова ни буквы ни знака ни точки
таинственность чуда
мелькают волшебные ручки
рождаются горные цепи
и снежная кромка
украсит упертые в небо вершины
усилится эхом
безмолвие песни орлиной
стозвучным раскатистым смехом
падет с высоты камнепадом
распорет суровые тучи
рассыплется градом
дождями умоются кручи
и солнце взойдет несравненно
прекрасней и лучше
чем тысячи солнц в дни другие
сижу на скамейке
а ты босиком поливаешь
цветы золотые
из старенькой лейки
забытыми снами
в прозрачном и белом
листочек орел оригами
твоим пахнет телом
и чуть облаками
Зерна
Целует солнце подругу землю, лишь губ касаясь,
И теплым ливнем ласкают почву ладони неба.
Раздвинет поры она и щели, вся раскрываясь,
Певучим хором пернатой стаи попросит: «Мне бы
Побольше ласки — в тягучей неге от поцелуев
Проснутся зерна, птенцы-малютки в гнезде рожденья.
Весна случилась — уходит стужа, ворча впустую,
Бредет на север с котомкой снега в обледененье».
Пылают страстно кипящим медом у солнца губы.
Настанет время — вопьются, выпьют и в пыль иссушат.
Ладони неба быстрей ласкают, и в громах трубы
Призывом громким толкают к встрече людские души.
Друг в друге тая от поцелуев в семнадцать весен,
Любовь земную считаем вечной, и непокорно
Шлем вызов миру, не замечая остуду-осень
И жернов жизни, что перемелет нас, словно зерна.
Бармен
Мои солдаты спят, для них окончен бой.
Висят вниз головой — помыты, не разбиты.
Лишь руку протяни, в нее шагнет любой,
Чтоб дать в себя налить зеленой «Маргариты».
Отточен поворот и выверен наклон,
Из шейкера струя плеснет до края в соли.
«Мартини» пьет Надин, «Кампари» пьет Нинон,
А жидкий изумруд — зеленоглазка Оля.
Я пью ее глаза, не генерал — халдей,
Чья в бабочке душа и вежливы манеры.
«Опять она с другим!» — давай, работай злей,
У стойки вечный раб, гребец хмельной галеры.
Бокалы бьются вдрызг, из рук бутылка — вон,
В рулетке головы — зеро, и ставка бита.
Мне до звезды Надин, до лампочки Нинон,
Я Мастер, мой коктейль коронный «Маргарита».
Текилы рыжий смех стеклянно спит в горстях,
Дымит во рту бедой изжеванный окурок.
Мои солдаты спят… Покажут в «Новостях»
Трамвайные пути, последний переулок.
«Вот новый Берлиоз», — объявит репортер.
Добавит медэксперт: «Престранно, пальцы — в соли».
И, может, в номерах зеленых глаз костер
На миг зальет слеза у Маргариты-Оли.
Постколыбельная по Экзюпери
За окошком волки воют, на экране бьется Троя,
Счастье жмурится в коротеньких штанишках.
Подрастают баoбабы планетарного масштаба,
Эпилируют побеги на лодыжках.
Чайник кратером вулкана, медным эхом Пакистана
Улюлюкнул: «Приступаю к изверженью».
И, едва проснувшись, Роза шевельнулась безголосо
Грациозной, с четырьмя шипами тенью
Ночь, с горчинкой шоколадку, поделю и брошу в кадку:
— Не скучай, на старом кресле-самолете
Я сломаюсь над пустыней, память ядом в жилах стынет,
Хохоча, на небе звезды хороводят.
Счастье взрослого — ребенок, счастье детское — спросонок
Выпив ласки, задавать всерьез вопросы:
Про планеты и барашка, про любовь и барабашку,
Почему не заплетает мама косы…
Поперхнувшись белым светом, кашлял мир, ветра октетом
Дружно выли, вторя тявканью лисицы.
Троя стала пепелищем, по руинам волки рыщут,
И глаза их — луны, смотрят мертвым в лица.
* * *
Завтра не появится с рассветом.
Парусина влажная зари
Станет темной, и, вразрез с либретто,
Утру наплевать на фонари.
Трюм сменив на палубу-подмостки,
Выйдут, жмурясь, тени сыновей.
Солнце — яркий кончик папироски
Жжет глаза. Кто с Вами, Арти Грэй,
В старомодном замшевом берете,
С черепом в трясущейся руке?
«В Датском королевстве снова ветер
Судьбы бьет, как мячики в крикет.
Нет, не быть!», — в его протяжном вое.
И Ассоль с Офелией летят
В старость, в тлен… Волна седая скроет
Книги — как утопленных котят.
Завтра не появится с рассветом.
«Что ж, помянем», — скажет капитан:
«Счастье с горем, канувшие в Лету
Вместе с нами…»
Занавес. Туман.
Удача
Ты хотел найти удачу — как Иванушка жар-птицу,
На манок твой отзывались только глупые дрозды.
Прилетали и садились, озирались, тусовались.
В их глазах, пустых и черных, — ни искринки, ни звезды.
Ты хотел поймать удачу — как Иванушка жар-птицу,
Хвост прижать, опутать крылья, сунуть головой в мешок,
Чтоб тебя потом жалели, чтоб тебя потом любили
Все и вся без исключенья весь отпущенный им срок.
Ты хотел убить удачу — как Иванушка жар-птицу,
Уничтожить эту лажу из разряда миражей.
И стрелу твою шальную, стиснул ветер как пропажу,
Опустил поближе к жабе у болотных кушырей.
Ты хотел воспеть удачу — как Иванушка жар-птицу,
Но забыл, что в раннем детстве по ушам ходил медведь.
Жаба, квакая про чувства, знала, очевидно, средство
И смогла непринужденно взять и сразу залететь.
Ты хотел забыть удачу — как Иванушка жар-птицу,
Снес в кабак «На курьих ножках» и пропил за сто рублей.
А дрозды клевали жабу — злую дочку Бабки Ежки,
И за это от последней получили дроздюлей.
Виталий Молчанов — поэт. Родился в 1967 году. Председатель Оренбургского регионального отделения Союза российских писателей. Публиковался в журнале «Дети Ра», альманахах «ЛитЭра» (Москва), «Чаша круговая» (Екатеринбург), «Гостиный двор» (Оренбург), «Башня» (Оренбург) и т. д. Живет в Оренбурге. Член Союза писателей XXI века.