Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 6, 2011
Интервью
Игорь Викторович Панин родился в 1972 году в Тольятти, детство провел в Воронежской области. В 1979 году переехал с семьей в Грузию, в Тбилиси. Окончил среднюю школу и Тбилисский государственный университет, факультет филологии. С 1998 года проживает в Москве. Поэт, критик, в настоящий момент — редактор отдела поэзии «Литературной газеты». Автор нескольких сборников стихов, публиковался в журналах «Дети Ра», «Континент», «День и Ночь», «Крещатик», «Нева», «Дружба народов» и др.
Игорь ПАНИН:
«Стихотворчество сродни алкоголизму»
— Игорь, только что вышла Ваша книга стихов «Мертвая вода» в издательстве «Вест-Консалтинг». Она уже поступила во все крупнейшие магазины Москвы. Это успех, потому что поэзию большие магазины берут крайне неохотно. Так что поздравляю! Как долго готовилась, составлялась эта книга?
— Изначально я рассчитывал издать ее в «Русском Гулливере» у Вадима Месяца, затем в «ОГИ» у Максима Амелина. В обоих случаях переговоры ни к чему не привели, и тут я вспомнил про «Вест-Консалтинг». И очень благодарен этому издательству и непосредственно Вам за книгу, выпущенную быстро и качественно. Ну и, разумеется, за ее распространение. Я прекрасно знаю, как трудно продвигать на книжном рынке современную поэзию, и то, что мой сборник продается в крупнейших магазинах Москвы, не может не радовать. Это действительно успех — и издателя, и автора. Саму книжку я готовил не так долго, выбором текстов особо не заморачивался; в нее вошли практически все стихи, написанные за последние 5 лет. Меня ведь трудно отнести к плодовитым поэтам — сочиняю долго и мучительно. Предисловие к книге написал Дмитрий Быков, Катя Рубина ее проиллюстрировала, Всеволод Емелин и Сергей Шаргунов прислали отзывы для обложки. Всем этим людям я также хотел бы выразить свою благодарность. Все-таки не каждый день книжки издаешь…
— «Мертвая вода» — это которая по счету книга?
— В общей сложности четвертая. Первые две у меня вышли еще в Грузии, в 96 и 97 годах. Потом, после переезда из Тбилиси в Москву, я издал здесь небольшой сборник в 98-м году. А в 2000-м я совершенно перестал писать, вернулся к творчеству только через шесть лет, в 2006-м. С тех пор и сочиняю потихоньку. Эти стихи отличаются от тех, что я писал в девяностые. Но и от тех не отказываюсь — есть довольно приличные тексты, за которые не стыдно, и которые я, вероятно, включу в следующую книгу, наряду с новыми.
— А разве это возможно — вот так взять и бросить писать?
— Выходит, можно. У меня получилось именно так. Причем, я даже не могу толком объяснить причин. Не было смертельных обид, знаковых разочарований. Я к тому времени уже успел заявить о себе, публиковался в журналах, газетах, включался в какие-то антологии, выступал на различных мероприятиях, меня буквально силком затащили в Союз писателей России, в котором вроде бы числюсь и по сей день (хотя ни разу не платил взносов и не удивлюсь, если меня давно исключили). А ведь я тогда никого не знал, никаких связей или покровителей в литературном мире не имел, приходил, что называется, с улицы, но на меня обращали внимание. Как говорится, судьба была ко мне благосклонна. Сотни авторов, мечтающих покорить Москву, пропадают здесь, теряются, спиваются, а у меня все шло хорошо. И вдруг я замолчал. И — должен сказать — мне это понравилось. Я снова стал смотреть на мир глазами обычного человека. Мысли о собственной гениальности или бездарности больше меня не терзали. Я просто жил, работал, женился, разводился, читал книжки, смотрел телевизор. Но в 2006-м вдруг что-то во мне шевельнулось, и я, как больной, на время позабывший о своей язве, с горечью вынужден был констатировать: ничего не ушло, это во мне, продолжение следует. Вот оно и последовало. Вообще, у меня и до этого были периоды, когда не писал по полгода, по году. Но стихотворчество сродни алкоголизму — можно уйти в «завязку», крепиться, продержаться довольно долго, а потом вдруг…
— Дайте определение поэзии.
— Не дам. Я не знаю, что такое поэзия. Во всяком случае, четкой формулировки у меня нет. А повторять в тех или иных вариациях сказанное много раз другими людьми, не хочу. Это надо чувствовать. Попробуйте дать определение любви. Все понимают, о чем речь, но у каждого здесь свои критерии.
— Понятно. Кем Вы себя больше ощущаете — поэтом, прозаиком, литературным критиком?
— Прозаиком я себя вообще не ощущаю. Несколько рассказов и недописанный роман — этого недостаточно, чтоб считаться прозаиком. Вот если допишу его, тогда, наверное, буду иметь право так себя называть. У меня и пьеса есть, но мне и в голову не придет прикидываться драматургом. Если же выбирать между поэтом и критиком, то, конечно, первое. Мои критические статьи — это позиция Панина-поэта, его эстетические предпочтения. Стараюсь писать только о том, что мне интересно, что меня задевает. А критиковать ради самой критики — это скучно. Поэтому критические статьи, которые вынужден писать по работе, обычно подписываю псевдонимами. Еще я неплохой публицист, да и журналист не самый последний, но это отдельная тема.
— Что Вам не нравится в современном литературном процессе?
— О, это объемный вопрос, и если бы я решил перечислить все, что мне не нравится, пришлось бы сочинять целую монографию. Вот, к примеру, мне не нравится, что молодые поэты стараются писать «форматно». Еще не освоив в должной мере азов стихосложения, они стремятся писать так, «как модно»: это почти обязательное отсутствие заглавных букв, знаков препинания, эти тексты в формате А4 и т. д. Наивные, они полагают, что являются первооткрывателями, не подозревая, что все это уже было задолго до их рождения. Им привили мысль: глагольная рифма — плохо, составная — хорошо, но не объяснили главного, что в поэзии очень ценится индивидуальность. Никакое стихотворение, пусть оно написано сверхтехнично, не будет жить, если в нем нет выпуклого образа, зримой картинки, авторского голоса. В самом начале девяностых попался мне в руки поэтический альманах «Истоки». Мое внимание привлекли стихи архангельского поэта Александра Роскова. Одно из них начиналось так:
Брел апрель по задворкам России,
Был закат неестественно глуп,
Шли толпою душевнобольные
На танцульки в дурдомовский клуб.
Совсем, казалось бы, простенькое стихотворение, но это только на первый взгляд. Строки эти и имя автора я запомнил сразу. А несколько лет назад случайно обнаружил его в Интернете, написал ему, все подтвердилось — да, тот самый. Прошло 15 лет, а из моей памяти его стихи не выветрились, понимаете? Но в то же время я просматриваю подборки так называемых «подающих надежды» и у меня создается впечатление, что написано это одним человеком. Фамилии можно тасовать как угодно, какая разница, кто автор — Иванов, Петров или Фишберг? Их стихи забываются сразу после прочтения. И сейчас, я считаю, происходит такая массированная атака клонов на литературу. Нередко хорошие версификаторы, но совершенно безликие стихотворцы активно публикуются, удостаиваются объемных критических статей, но они совсем не интересны как личности, как поэты. Пусты. Им не о чем писать, они не знают жизни или не могут ее отобразить. Это обезличивание, унифицирование происходит именно в последние лет десять, с развитием Интернета. В техническом плане авторы ныне взрослеют быстро (благо, компьютер под рукой, необходимую информацию можно найти мгновенно — будь то цитата из Кенжеева или значение термина «метонимия»), а вот с образностью зачастую полный швах. Перечисления модных брендов в текстах, постоянные реминисценции, все высосано из пальца. Однажды я написал об этом:
Сплошь ремиксы, когда не римейки.
Но это же правда. Мне говорят иногда: обрати внимание на на такого-то, он лауреат «Дебюта», его напечатали в «Знамени», а я смотрю и вижу в его текстах те же ремиксы и римейки, все эти ужимки, от которых давно тошнит.
— И в чем же дело, почему так получается?
— Дело в отношении к творчеству, к задачам, которые перед собой ставит художник. Возьмем — условно — поколение сорокалетних. Я никогда не перепутаю Бориса Панкина с Александром Кабановым, Максима Жукова с Андреем Коровиным, Дмитрия Мельникова с Александром Переверзиным. Это совершенно оригинальные поэты, которым невозможно подражать. Последним из молодых, кто явил такую оригинальность, был Борис Рыжий. Но основная проблема в том, что к этому сейчас мало стремятся. Стыдятся даже этого из «литературной политкорректности»: если я буду слишком ярок и неповторим, то это может обидеть остальных, нет, лучше особо не выделяться, быть как все. Или возьмем те же верлибры. Неумение написать приличную силлабо-тонику и, как следствие, переход на верлибры, выдается за некий бунт, за пощечину общественному вкусу. Вполне понятно, что на этом поле масса шарлатанов, задача которых объегорить себе подобных и под шумок распилить гранты. А тут еще некоторые кураторы наставляют подопечных: пишите верлибры, их легко перевести на другие языки. Они и пишут. Километрами. И того не понимают, что на Западе никому не нужны их поделки. В лучшем случае они опубликуются в «Воздухе» или каком-нибудь коллективном сборнике, а дальше-то что? А дальше — всю оставшуюся жизнь — придется надувать щеки и изображать из себя непризнанных гениев, которые занимаются приращением каких-то там смыслов, непонятных даже им самим.
— Позиция ясна. А что Вам нравится в литературном процессе? Или — точнее — что радует?
— То, что сейчас действительно много хороших авторов. Они не очень заметны, их иногда относят к «лузерам», но, простите за банальность, время все расставит по своим местам. Я думаю, что лет через 20-30 те, о ком сейчас говорят с придыханием, будут прочно забыты. А монографии и книги начнут писать совсем о других людях. С условием, конечно, что в России не запретят русский язык как чуждый большей части населения, состоящего из мигрантов, которых сюда завозят и завозят в несметных количествах.
— Вы редактор отдела поэзии «Литературной газеты». Напечатали много хороших поэтов. Кого еще бы хотели опубликовать?
— Конкретно кого — не задумывался. За последние два года в «Литературке» действительно было напечатано немало замечательных авторов. Что-то приходило самотеком, кого-то мне рекомендовали, а некоторых я сам просил прислать подборки. Хотелось бы чаще публиковать наших бывших соотечественников, проживающих в США, Израиле, Германии. Среди них есть очень серьезные поэты. Давно планируется выпуск приложения к газете с условным названием «Соотечественники», если этот проект будет запущен, то в выигрыше окажутся все — и редакция, и наши читатели, и зарубежные авторы, оставшиеся верными русскому языку и литературе.
— Недавно был объявлен лауреат премии «Поэт» за 2011 год. Им стал Виктор Соснора. Любопытный факт: в 2009-2010 годах Соснора печатался в «Детях Ра» и «Зинзивере». В толстых журналах — нигде больше. Меня эта ситуация в очередной раз удивила. За Соснору проголосовали поэты и литературоведы. Всем известные люди. А журналы его печатают неохотно. Получается, что мнение поэтов и литературоведов не коррелируются с мнением сотрудников редакций толстых журналов. Так?
— Наверное. Но если бы за него проголосовали представители толстых журналов, что это изменило бы? Я тут особой разницы не вижу. То, что премии у нас живут своей собственной жизнью — не секрет ни для кого. Вспомните недавний «Русский Букер», в котором скандально победила Елена Колядина с «Цветочным крестом», или как большие премии дружно проигнорировали «Елтышевых» Романа Сенчина. Там многое решается за кулисами. И такой еще момент — у нас принято давать премии к юбилеям авторов. Эта мода пошла с советских времен, но все никак не выветрится. Вот Сосноре сейчас 75, ему и дали «Поэта». А что, раньше нельзя было, года два-три назад? Он разве за последние два-три года написал что-то выдающееся, чем-то поразил собратьев по перу, читателей? И так не только с премией «Поэт». Со многими. Я не отрицаю, что Соснора великолепный автор, но именно то, что данное награждение было приурочено к его юбилею, сводит всю идею премии на нет. Недавно Евгений Минин писал в «Литературной России» об этом, перечислял имена талантливых современных поэтов, задаваясь вопросом: «И что — будем ждать, когда в семьдесят кто-то из них примет старческими руками награду? Что с тобой — Общество поощрения русской поэзии? Им нужна премия здесь и сейчас, чтобы издать книги, чтобы утвердиться в этом несправедливом мире литературы». И ведь он прав на все сто. В начале ХХ века, в тридцать с небольшим, Иван Бунин получил за сборник стихов «Листопад» престижнейшую по тем временам Пушкинскую премию. С тех пор количество премий в России увеличилось в десятки, если не в сотни раз, но много ли мы знаем тридцати-сорокалетних лауреатов, удостоенных крупных наград? Чаще дают пенсионерам «за выслугу лет». Да, дают и действительно достойным людям, но молодым-то от этого не легче. Не всем, к сожалению, суждено дотянуть до почтенного возраста. Иными словами, если бы в наши дни творили Пушкин, Лермонтов, Блок, Гумилёв, Есенин — они попросту не дожили бы до того момента, когда высоколобое экспертное сообщество соизволит присудить им премию «Поэт».
— А Вы себе не противоречите? Только что ругали молодежь, а теперь утверждаете, что она обойдена премиями.
— Ничуть. В первом случае я говорил об определенной тенденции, но вовсе не утверждал, что среди молодого поколения нет талантливых авторов. А потом, по сравнению с пенсионерами-лауреатами даже сорокалетние сойдут за молодых.
— Какие поэты, на Ваш взгляд, наиболее распиарены сейчас и незаслуженно?
— Да массу имен можно назвать. Возьмем того же Воденникова. Это такой Борис Моисеев от поэзии. Его часто сравнивают с Северяниным, но у того был вкус, как это ни странно. Северянин даже белиберду умел подать со вкусом, изящно. А у Воденникова этого нет. И пусть мне долго и туманно рассказывают о некой «новой искренности», которую он якобы проповедует и воплощает собой, но я и сам читать умею, я и сам вижу, что он из себя представляет. А Фанайлова? Когда немолодая уже женщина трехэтажно матерится в стихах, и при этом пишет довольно посредственно, то я тут не наблюдаю бунтарства и смелости, которые ей приписывают. Обыкновенная патология вкупе с авантюризмом. Нужно просто иметь смелость называть вещи своими именами.
— Что ждет русскую поэзию и вообще литературу в будущем?
— Знаете, меня больше волнует вопрос, что случится с Россией. Мы, к сожалению, живем в тяжелейшее время. Может быть, самое тяжелое в своей истории. Убыль населения идет катастрофическими темпами. И сейчас надо в буквальном смысле спасать народ. Вот только кто это будет делать — ума не приложу; пассионариев вывели под корень еще в ХХ веке, новые не народились, а если они и есть, то заняты чем-то другим. И может статься, что к 2050 году русские окажутся в России национальным меньшинством. До стихов ли им будет? Меня умиляют рассуждения о том, что русская литература даст какие-то рецепты выживания, просветит массы и прочее. Все это риторика. Литература, как показывает практика, не может ничему научить и не учит. Помните, как активно в школе штудировали Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Чехова, смеялись над взяточниками, казнокрадами, жандармами. И что же? Откуда взялась эта армия продажных чиновников, жуликов, высокопоставленных милиционеров-оборотней, весь этот бюрократизм, который мы наблюдаем и с которым сталкиваемся постоянно? А ведь это те самые Васи и Маши, Пети и Даши, которые получали пятерки и четверки за сочинения, посвященные образу и характеру городничего в пьесе «Ревизор». И то, что люди сейчас запойно читают фэнтези и детективы, а серьезной литературой не интересуются — очень показательно. Они устали и не видят никаких перспектив в будущем, зачем тогда напрягать мозги? Так что ответ на Ваш вопрос — на поверхности. Сохранится Россия как мощное, культурное государство — таковой будет и наша литература.
Беседовал Евгений Степанов