Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 2, 2011
Штудии
Лариса ШЕСТАКОВА, Сергей ШЕЛЛОВ
ПОЭЗИЯ И СЛОВАРИ: СЛОВО В ПОЭТИЧЕСКОМ ЯЗЫКЕ
В безбрежном море словарей, справочников, энциклопедий словари поэтического языка занимают скромное место. Зачем же нужны такие словари? На какие вопросы они могут ответить?
Не будем отсылать читателя к научной литературе, где, разумеется, есть ответы на эти вопросы, но там и вопросы могут быть поставлены несколько иначе, да и ответы на них рассчитаны на специалистов. Поэтому мы порассуждаем на эту тему сами. И начнем, пожалуй, с того, что словари языка поэзии могут быть посвящены и одному поэту, и двум, и десяти, и более. Перечни таких словарей и фрагменты из них уже собраны в Антологии, вышедшей в 2003 г. [1] Открыв эту книгу, узнаем, что первый опубликованный в нашем отечестве словарь языка отдельного автора — поэта Гавриила Державина — принадлежал академику Якову Карловичу Гроту. Этот выдающийся филолог, редактируя собрание сочинений Державина, составил словарь «особенностей» его языка. Словарь поэтому неполный, но каждое выбранное для него слово сопровождается примерами и названиями произведений, из которых они взяты. Из множества статей словаря выделяются не вполне обычные по своему содержанию. Например, иллюстрируя «пиитическое» слово восторг строками Державина: Пленил меня восторг святой, Грот приводит для сравнения классические строки Ломоносова: Восторг незапный ум пленил (ода «На взятие Хотина»). А как он подает слово девучки (именно с таким ударением!) из прелестного стихотворения «Шуточное желание» (помните? — Если б милые девицы Так могли летать, как птицы, И садились на сучках, Я желал бы быть сучочком, Чтобы тысячам девучкам На моих сидеть ветвях)? Предваряя реакцию читателя, Грот сопровождает слово любопытным комментарием (с отсылкой к авторитету Даля): «Насмешки над ударением слова девочки не совсем основательны, так как в некоторых местностях, даже кругом Москвы, простолюдие почти без исключения и теперь так говорит. Это подтверждает и Даль, относя такое произношение к числу явлений новгородского наречия». Уже по этим примерам видно, на какие вопросы отвечают словари поэзии: встречается ли слово у того или иного автора, как оно используется одним поэтом и что добавляет к этому сравнение с другими. В сравнительном плане незаменимы, конечно, словари, в которых при каждом слове вырастает целый «куст» из множества строк разных поэтов. Вступая в диалог друг с другом, эти строки обнаруживают многообразные связи, сходства и различия. Чтобы показать это, отвлечемся сейчас от словарей к произведениям отдельных авторов и обратимся к современному «Словарю языка русской поэзии XX века», представленному уже четырьмя вышедшими томами [2]. Для него выбраны десять поэтов — И. Анненский, А. Ахматова, А. Блок, С. Есенин, М. Кузмин, О. Мандельштам, В. Маяковский, Б. Пастернак, В. Хлебников, М. Цветаева. Несмотря на некоторую субъективность этого выбора, согласимся, что масштаб творчества каждого из этих поэтов, говоря словами Сергея Аверинцева, «объективно уже вне споров».
Открывая наугад четвертый том Словаря (а это часть буквы «К», буквы «М» и «Л»), попадаем на слово лестница. Вот что о лестнице говорит Есенин: Звонкий мрамор белых лестниц протянулся в райский сад; словно космища кудесниц, Звезды в яблонях висят. А вот — Пастернак: И день вставал, оплеснясь, В помойной жаркой яме, В кругах пожарных лестниц, Ушибленный дровами. У обоих поэтов лестница рифмуется, но у одного это выглядит достаточно обычно: лестниц — кудесниц, а у другого неожиданно: оплеснясь — лестниц. Цветаева лестницу не рифмует, но у нее слово становится частью яркой образной картины: Так лестницею нисходящей Речною — в колыбель зыбей. Так, к острову тому, где слаще Чем где-либо — лжет соловей… Между прочим, материалы Словаря говорят и о «поэтической частотности» того или иного слова. Так, в этом же томе больше всего примеров на мой и мы, их буквально десятки страниц! А если взять слова полнозначные, то кто из них рекордсмен? Правильно: существительные любовь, люди, мир, море, глагол мочь. Множество примеров к последнему слову начинают символистские строки Анненского с «неразлучными» мочь и хотеть: Кого-то… чьих-то ждешь задумчивых речей И нежной ласки, и в вечерних тенях Чего-то сердцем ищешь… И с тем сном Расстаться и не может и не хочет Душа…
Словарь дает ответы на вопросы, кем из поэтов, когда и что уже было сказано не только о явлениях и предметах, традиционно считающихся поэтическими, — таких, как буря, весна, заря, звезда, лира, небо…, но и о вполне прозаических валенках, грузиле, крюке, лопухе, мазуте, мочалке… Появление и сгущение в стихах самых обычных, даже сниженных, слов дает подчас такой эффект, которого не даст высокая лексика. Многие помнят, что поэтические лопухи, так же, как одуванчик, лебеда — «растут» в афористических строках Ахматовой о стихах: Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда, Как желтый одуванчик у забора, Как лопухи и лебеда. Эти стихи помечены 1936-1960 гг., но, как показывает Словарь, лопухи и стихи Ахматова связала еще в 1912 г.: Когда шуршат в овраге лопухи И никнет гроздь рябины желто-красной, Слагаю я веселые стихи О жизни тленной и прекрасной. Вообще, если учитывать фактор времени и располагать все примеры использования одного слова в хронологическом порядке (как это сделано в рассматриваемом Словаре), можно получить ответ и на такой вопрос: меняется ли со временем «поэтический мир» отдельного слова — его эмоциональный, экспрессивный, вкусовой и т. п. регистр — у одного поэта и у всех поэтов, а значит, вообще в поэзии?
Читая «Словарь языка русской поэзии XX века», ощущаешь и привычность, традиционность и, напротив, оригинальность звучания не только отдельных слов, но и… букв алфавита. Согласимся, что, например, буква «Ж» имеет в русском языке особую репутацию. В Словаре материалов на эту букву меньше, чем в словарях общего языка, но многие из слов здесь определенным образом отмечены или, как говорят лингвисты, маркированы. Так, просторечное слово жисть встречается почти у всех поэтов, разговорное журить — у Мандельштама, устаревшее разговорное жантильный — у Маяковского, областное жемжурка (пляска) — у Хлебникова. А цветовое прилагательное желтый порождает целый ряд слов, которых читатель не найдет в обычных словарях: желтосерп (Анненский), желтозарный, желтоокий (Хлебников), желтоглазина (Маяковский). Существует, и обосновывается поэтами, учеными и философами представление о том, что поэтический язык — это кладовая ресурсов и потенций национального языка. Как видим, такие потенции способны реализовывать себя в поэзии даже в пределах отдельных букв.
Конечно, слово может попадать в разные позиции поэтического текста. И тут возникают новые вопросы: какие слова включаются в заглавия, подзаголовки, посвящения и т. п.; можно ли увидеть здесь что-то общепоэтическое и индивидуальное? Эти вопросы значимы, так как заглавия, подзаголовки, посвящения и т.п. принято считать сильными позициями художественного текста. И Словарь помогает ответить на них, вводя пометы Загл., Подзаг., Посв. и др. С их помощью, действительно, можно увидеть, как и какие поэты сближаются, например, в выборе заглавий. Словом «Болезнь» называют свои стихи Цветаева и Пастернак (случайно ли?), словом «Жизнь» — Блок, Пастернак и Хлебников. В объемном материале к существительному вечер найдем и короткие заглавия: «Вечер» Ахматовой, «Летний вечер» Блока, «Нездешние вечера» Кузмина, и пространное «Мама и убитый немцами вечер» Маяковского. Такая картина может подтолкнуть к размышлениям и исследователя, и современного поэта.
Интересно, что на большом пространстве Словаря часто встречаешь поэтические фрагменты, где хотя бы одно из «действующих лиц» — реальный человек. Это — персонаж всемирной истории, положительный или отрицательный, великий или малоизвестный, оставивший в этой истории глубокий след или просто повлиявший на судьбу поэтов, представленных в Словаре. Сказанное относится и к другим именам собственным. Приведем на выбор всего три примера с именами Кручёных, Ленинград, Мамай. Эти примеры достаточно показательны (в смысле выбора и роли имен в тексте) для того, чтобы специально их не комментировать: Убийцы нож ховая разговором, Столетие правительства ученых, Ты набрано косым набором, Точно издание Кручёных, Где толпы опечаток Летят, как праздник святок (Хлебников); И в ночи январской беззвездной, Сам дивясь небывалой судьбе, Возвращенный из смертной бездны, Ленинград салютует себе (Ахматова); Хан мой — Мамай, Хлеб мой — тоска. К старому в рай, паперть-верста (Цветаева).
Есть, конечно, и совсем особые вопросы, на которые без словарей поэтического языка, скорее всего, просто не ответить. В самом деле, спросим: а есть ли у кого-нибудь из поэтов случаи использования, например, Боум или Бэмь (читатель может сам придумать любые другие собственные окказионализмы-неологизмы)? Не просматривать же их полные собрания сочинений! В том Словаре, о котором мы говорили, такие слова есть, и принадлежат они Хлебникову. В его сверхповести «Зангези» Боум — это единица звездного языка, означающая разум, «следующий голосу опыта», а Бэмь — одна из единиц языка богов. На поставленные нами вопросы нашлись ответы даже в одном словаре поэтического языка. Если же обращаться к таким словарям в целом, опираться на собранный и представленный в них материал, можно не только делать различные заключения о том, как развивается поэтический язык, что привносят в него разные авторы, но и полнее и богаче почувствовать (а в поэзии это значит — понять!) автора.
Литература:
[1] Русская авторская лексикография XIX–XX веков: Антология / Сост. Е. Л. Гинзбург, Ю. Н. Караулов, Л. Л. Шестакова. М., 2003.
[2] Словарь языка русской поэзии XX века. Т. I–IV / Сост.: В. П. Григорьев (отв. ред.), Л. Л. Шестакова (отв. ред.), Л. И. Колодяжная, А. В. Кулева, В. В. Бакеркина, А. В. Гик, Т. Е. Реутт, Н. А. Фатеева. М., 2001–2010.
Лариса Шестакова — кандидат филологических наук, ведущий сотрудник Института русского языка РАН. Автор многих научных статей и книг. Живет в Москве.
Сергей Шеллов — доктор филологических наук. Автор многих книг. Живет в Москве.