Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 11, 2011
Юрий Коньков. «Лепесток». — M.: Текстура-пресс, 2011
Юрий Коньков родился в 1976 году, живет в Москве. Один из организаторов Лито «Рукомос» (2002). С 2009 года главный редактор сайта «ТЕРМИтник поэзии». Публиковался в журналах «Нева», «Современная поэзия», альманахах и коллективных сборниках.
Отзываясь о первой книге Конькова «Ржаворонок» («Знамя», 2010, № 7), Мария Галина характеризует его как «типичного сетевого поэта», а стихи — как «абсолютно герметичные и самодостаточные». Выбор преимущественно сетевого пространства для Конькова характерен — но, по моим наблюдениям, это связано не столько с особенностями стихов, сколько с отсутствием тщеславия автора и нежеланием пробиваться в «легитимные» толстожурнальные инстанции. Себя автор не очень любит позиционировать, будучи известен московскому литсообществу преимущественно выступлениями на поэтических вечерах. Вторая книга «Лепесток» — словно под стать автору: название не претенциозное, небольшой формат, скромное черно-белое оформление. Намного важнее содержание, выдающее в авторе настоящего поэта — еще находящегося в некотором поиске, но уже имеющего сложившуюся и оригинальную стилевую манеру, в которой этот поиск заложен. Новая книга, по моим наблюдениям, стала некоторым шагом — от герметизма к поиску искренности.
Свое творческое кредо Коньков выразил в стихотворении «Больничка» — одном из открывающих книгу.
Барабанщик хренов — больной мечтатель,
Я сижу в тюрьме в самом южном штате.
Я лежу в больничке — на то и ум —
И письмо пишу в санаториум.
<…>
Так что строчки — ложкой по серым стенам,
Облаками в небе, везде, везде на
Голом теле, на деснах, на радужке,
На надорванном старом дрянном движке.
«Движок надорван» — оттого образы намеренно хаотичны, с трудом прибиваются друг к другу, ритмы неровны. Между словами, по выражению самого Конькова, «большая терция». Оттого идет поиск наиболее точного слова, попытка вырваться из «скорлупы» — основополагающим в книге становится мотив заточения. Наплыв образов компенсируется попыткой уместить их в нетривиальный лирический сюжет: в поэтическом мире Конькова — слегка игрушечном, мифологизированном — есть паровозик из Ромашково, а маленький Пушкин «пьет нефильтрованный взвар…». Этот мир построен по таким законам, что в нем даже «черное небо становится хлебом где-то над Даугавпилсом» (и это в стихотворении про Гофмана). Возможности фантазии и версификации позволяют все, кроме главного, — увидеть автора. Самое значимое слово здесь — «тремор», повторяющееся несколько раз и означающее в переводе с латинского «дрожание, колебательные движения».
Это колебание и сопутствующий ему поиск точного слова выражены лексическими повторами: «мимо, мимо, мимо», а солнце одновременно «сиплое, теплое, редкое». «Стихотворение подобно человеку,— писал Заболоцкий,— у него есть лицо, ум и сердце. Если человек не дикарь и не глупец, его лицо всегда более или менее спокойно». Спокойно и лицо коньковского стихотворения — но это спокойствие обманчиво, и колебания ритма выдают обманчивость этой гармонии, иногда подчеркнутой почти искусственной внешней бодростью:
Мой милый друг, печальные глаза,
Не унывай — недалеко до марта.
Пока зима — но под окошком нарты
И густопсовых лаек голоса.
Разрыв лирического героя с реальностью дает себя знать. Получается, что способ примириться с этой реальностью — это дистанцироваться от нее и художественно преобразовать, мифологизировать. Искусство позволяет превратить любую ситуацию в реальную. Но, несмотря на то, что не всегда явлена авторская мотивация, веришь правоте звука.
За этим звуком, за образом автор и идет прежде всего в большинстве стихотворений; гораздо лучше удаются Конькову стихи, которые можно условно назвать «любовными». Их меньше — но именно в них наполненность чувством создает гармонию звука и смысла, а цельность эмоции позволяет прочувствовать атмосферу, самоидентифицироваться с лирическим героем. Тут есть нюанс — в любовной лирике новое слово сказать сложно, оттого стихи Конькова на эту тему палимпсестуальны, — они базируются на готовых формах: то жанр колыбельной, то аллюзия к Пушкину (причем двойная — к стихотворениям «Ты и вы» и «Зимнее утро»):
Мне снилось: Вы сказали «ты»
И — удивительное дело! —
Вдруг стали мрачные пределы
Янтарным светом залиты
Однако индивидуальное содержание автору внести все же удается — стихи живые, несконструированные, рождающие сопричастность. «Колыбельная», на мой взгляд, — вообще лирический шедевр, написанный с особой трогательностью:
Обнимаю, девочка, засыпай в руках,
Нынче пули меткие мимо мимо мимо
Ночь течет неспешная млечная река
В горьковатых пористых черных берегах
Засыпай, воробушек, засыпай, родимый.
Стихотворение рекомендую найти и дочитать до конца — уверяю, не пожалеете. Песня женщины «чиста» — и мир автора, вторя этой песне, очищается от наносного, фантасмагоричного, начинает говорить чистым голосом. Печать герметизма срывается и, по собственному выражению Конькова, «точное слово простеливает навылет». Пожелаем ему двигаться в этом направлении.
Борис КУТЕНКОВ