Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 11, 2011
Фазир Муалим. «И так далее». — M.: Лаборатория деловой графики, 2010
Фазир Муалим, по собственному признанию, знает и любит родной, лезгинский, язык, но на русском заговорил к 12-ти годам. Этот факт не случаен — ибо для начала нужно отметить, что автор представляет срез поэтики, особенности которого обусловлены языковым билингвизмом. В стилистическом плане эти особенности включают в себя неожиданность языковых сочетаний, создающую впечатление «эффекта перевода»; стремление к этнографически «колоритной» метафоре; на просодическом уровне это — особая напевность и специфически восточная музыкальность интонировки, заклинательная ворожба рефренов. Даже при беглом чтении как представленной подборки, так и книг Фазира, бросается в глаза рифменная искусность (свойственная отнюдь не всем русским по национальности авторам) и ритмическая вариативность: в его творчестве можно встретить и восточные формы (газель, рубаи), и верлибры, и силлаботонические размеры.
Свое творческое кредо автор выразил на задней стороне обложки упомянутой книги: стихи как «молитва и способ познания» и вера в «Ученичество» (в скобках подчеркивается синонимичность которого «Учительству»). Эти принципы, проистекающие из увлечения суфизмом, определяют уже содержательные особенности поэтики Муалима: молитвенную искренность и налет дидактизма. Последнее — отнюдь не синоним назидательности: стихи предстают как средоточие накопленного жизненного опыта. Поэтому органично смотрятся у него переводы из Хайяма — как живой диалог с восточным классиком. Не случайно выбранный автором псевдоним — «Муалим» — в переводе с лезгинского означает «учитель».
Примечательно еще вот что: «Бог — у разбитых сердец» (согласно суфизму). И — более того: «Имя и боль на моем языке/ имеют одно звучание» (согласно объяснению автора, «на лезгинском «имя» — «тIвар», а «боль», «причинять боль» — «тIар». Но произносятся почти одинаково, а для постороннего уха даже неразличимо»). Из параллели «мир — страдание» вырастает самоидентификация «Великий Сирота» (так называется первая книга Фазира, и недаром название подборки — «Добровольное изгнание»), а приверженность суфизму влияет на другой немаловажный мотив стихов Фазира Муалима: поиск Учителя, стремление унаследовать духовное знание от старшего товарища. Лирический герой находится в поиске Знания — но в процессе сам делится с собеседником зернами полученных знаний. Надо отметить, что знание понимаемо скорее чувственно, чем логически: поэтом постоянно оговаривается зазор между чувствуемым и рационально познаваемым. Недаром одно из наиболее часто повторяющихся слов в лексиконе поэта — «сердце».
Я выбираю твое сердце
Из всех из ста
Имен и слов.
Так появляются проблески оригинального, истинно поэтического взгляда на мир и на свое место в нем:
Теперь, ну скажем так: на склоне
Мне хочется страстей и страха.
Налей мне истины, мой друг, налей
И облачи во плоть из праха.
И позови по имени, как встарь,
И снова обреки на плаху…
Смотри: из праха созданная тварь
Пытается избегнуть праха.
Метафора дороги, свойственная творчеству Фазира и положенная в название его последней книги, имеет концептуальную обоснованность, — как в смысле личной судьбы поэта, так и суфийской передачи Знания от Учителя к Ученику. Одновременно она указывает на недоговоренность некоторых отдельных фрагментов: стихи тяготеют к цикличности, к собранности в единую мозаику. Многие из них напоминают виньетки, разрозненные мысли; они не то чтобы не дописаны, но подразумевают продолжение, остающееся в авторском затекстовом пространстве. В такие моменты складывается впечатление эпистолярности интонации и разговора с собой, словно бы записываются не вполне еще оформившиеся жизненные наблюдения (определение Фазира Муалима — «неспелые страницы»), — для дальнейшего их обдумывания и развития. Поэт кажется обрывающим себя на полуслове, словно боясь зафиксировать «не поспевшую» мысль в ее непродуманности, процессуальном движении.
А гордыня — это то, что не может существовать в принципе, потому
— это игнорирование Бога. То есть несуществующая вещь, невозможная,
категории «необходимого бытия», по Араби. То есть нечто такое,
недопустимо, но оговаривается, типа: Ах, если бы нам тоже…
Такая форма подачи художественного материала, однако, нисколько не умаляет его стилистической и смысловой ценности: мысль, явленная в развитии и ожидаемом продолжении, позволяет проследить свой путь вместе с автором. Рядом с «виньетками» у Фазира встречается немало целостных, сюжетно и композиционно завершенных стихотворений (см., например, «Когда он называет меня своим другом…» или «Отец построил дом одноэтажный»).
Поэтический универсум Фазира Муалима двойственен: философемы в нем не стоит воспринимать буквально, поскольку каждая из них может быть понята противоположным образом. Как молитвенная искренность органично соседствует с недоговоренностью (проистекающей, вероятно, от ощущения ответственности за каждое слово), так и личное страдание и личное несовершенство не отменяют, а только, кажется, подчеркивают единственность и неповторимость отдельного человека. Мир людской не лишен пороков — но как обобщенная субстанция гармоничен. Чаще всего мотивы гармонии возникают в обрамлении утреннего пейзажа — восход солнца воспринимается как свидетельство незыблемости и предрешенности миропорядка.
В эпиграфе из Дж. Руми, предпосланном подборке, говорится: «Я сказал своему сердцу: “Как поживаешь? Оно ответило: “Увеличиваюсь, потому что, ей-богу, я — дом его образа». Фазир Муалим, разговаривая с Сердцем и персонифицируя его, получает Знание, передает его читателю и сам перевоплощается в Знание. Ответом ему — читательская благодарность.
Борис КУТЕНКОВ