Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 11, 2011
Рецензии
Алексей Григорьев. «Рыбы». — М.: ООО «Адвансед Солюшнз», 2010
Поэт Алексей Григорьев живет в Москве, ему 38 лет. Печатался в «Литературной газете», «Вечерней Москве», журналах «Дети Ра», «День и Ночь», «Волга», «Арт ШУМ», многочисленных поэтических сборниках, в сетевых изданиях «Сетевая словесность», «Вечерний гондольер», «Новая реальность», «45-я параллель». Финалист конкурса «Заблудившийся трамвай» (2011). Несмотря на все это, остро чувствуется незамеченность автора — ввиду отсутствия критического разговора о его стихах. Стихи, как мы убедимся, разговора заслуживают.
Название дебютного сборника Григорьева «Рыбы» (М.: ООО «Адвансед Солюшнз», 2010), поначалу кажущееся тривиальным, определяет сквозной сюжет книги. Это именно попытка запечатлеть рыбий мир, что подчеркнуто и пространственной детализацией («под крышечкой небесного бисквита/кипит себе в кастрюльке общепита/теплушечный удушливый мирок»), и мотивами проплывания, и — главное — мучительным поиском соотношения между сказанным и недоговоренным. На обложке сборника изображены две рыбы, смотрящие в разные стороны. Мир, увиденный зрением рыбы, уподобляется «перевернутой чаше», — в роли которой выступает метафора страдания. Переживания лирического героя, однако, вполне человеческие: горечь житейского разрыва, поиски работы, связанная с перечисленным и не только субдепрессия, — для повествования обо всем этом находится по-мужски ироничный, даже бодряческий тон, создать который в равной мере помогают и бытовизмы, и — напротив — лексическая архаизация.
А жизнь вся тут, и все мы здесь,
И пиво есть в серьезных колбах,
И наплевать на зло и жесть
И даже суку Мадлен Олбрайт.
И фитилек горит, горит,
И воск течет за бога ради,
И все, конечно, отболит
И заживет до первой свадьбы.
Декорации заведомо удалены от реально происходящего, но через них (будь то встреча с палачом или переосмысление песни о трех танкистах) вполне просвечивает авторская эмоция и лирическое «я», да и нет намерения их скрыть, — так, слегка подретушировать, чтобы не выглядели слишком назойливыми. В итоге получается конфликт между структурированием неспокойного внутренне пространства — когда вода переливается через край — и стремлением разрушить безразличие этого пространства, когда оно излишне застывает.
Почти декабрь, время оно,
Двенадцать дня, плюс три тепла,
Бредет старушка по району
В рутинных поисках стекла.
И дальше все предельно ясно:
Догнать ее, зайти правей
И топором с размаху хряснуть
По бесполезной голове.
И удивленно вздрогнет тело —
Мол, за какие за грехи?
А что прикажете мне делать,
Когда не пишутся стихи?
В большинстве стихотворений художественный эффект достигается «затишьем перед бурей» — очерчиванием ситуации внешнего спокойствия, грозящем обернуться неожиданной бедой, и его внезапным разрушением. Спокойствие подчеркивается «уютностью», обманчиво-милой домашностью предметного ряда.
Что случится, мне видится именно так:
Зазвонит телефон — кто-то спутает номер нечаянно,
Ты напишешь письмо, закипит электрический чайник,
И часы отчеканят свой самый обычный тик-так.
До беды остается (примерно) еще полчаса.
Пустоглазый октябрь в небе мажет икону без лика,
Я еще не ушел — уничтожим прямую улику —
Сложим втрое листок и отправим письмо в небеса.
Для лирического героя это монотонное перечисление предметов служит средством самозаговаривания, убеждения себя в спокойствии обстановки. Правда, тут есть опасность некоторой предсказуемости: в середине или финале очередного текста, композиционно построенного схожим образом, уже ждешь упоминания «беды», «тикающей мины» или чего-то семантически близкого. В результате прием обманутого читательского ожидания, на который делалась ставка, оборачивается своей противоположностью. Лучшие стихотворения книги стремятся к сюжетной целостности, сочетаемой с парадоксальностью: так, в одном из них чрезвычайно удачно выглядят совмещение религиозных аллюзий («в день родительский — субботу») с метафорой Отца и Сына, перенесенные на реалистическую почву:
В этом парке на рассвете
Без охраны — налегке
Президент Д. А. Медведев
Ходит с розою в руке,
Дарит встречных виноградом,
Отпускает им грехи,
И меня — больное чадо
Он полюбит за стихи,
Денег даст и даст работу,
Купит серого кота —
Пожалеет идиота —
Он ведь тоже сирота…
Эмоция, пытающаяся вырваться из-под контроля, заключена, как в стены аквариума, в крепкие, версификационно и просодически безупречные размеры, среди которых преобладает пятистопный ямб. Вспоминаются слова Мишеля Уэльбека о версификации как «мощном инструменте внутреннего освобождения». В целом — сборник производит впечатление традиционности (в самом хорошем смысле) и одновременно — индивидуальности авторского голоса.
Борис КУТЕНКОВ