Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 9, 2010
Интервью
Антон НЕЧАЕВ
Булат Аюшеев: «Я человек бумажный»
Интервью с учаcтником X Международного Фестиваля поэзии на Байкале, поэтом Булатом Аюшеевым.
Булат Аюшеев родился в селе Дырестуй Джидинского района Бурятской АССР. Окончил Иркутский государственный университет по специальности «Филология». Сотрудник журнала «Байкал». Живет и работает в Улан-Удэ.
— Первый вопрос, конечно, о X Международном Фестивале поэзии на Байкале: ты впервые на таком представительном сборище? Поделись впечатлениями: что понравилось (или кто), а что нет?
— Да, в первый раз. Фестиваль для меня и моих друзей, Аркадия Перенова и Юрия Извекова, все равно, что подарок. Многих, благодаря кому я оказался на этом празднике поэзии, я теперь знаю. Свету Михееву назову. Низкий ей поклон, а еще Андрею Сизых, Александре Пожарской, Дроновым, Артему Морсу и всем-всем иркутянам. Фестиваль подарил незабываемые впечатления, новых друзей. Чего же больше желать? Иркутск мне очень понравился: спокойный, просторный, приветливый, особенно запомнились пешие прогулки по нему. Что еще? Набережная Ангары, ночные туманы. Поездка в Усть-Орду, замечательный музей, толковый экскурсовод. Когда ехали по Кругобайкалке, нарочно долго стоял в тамбуре, приплюснув нос к стеклу. Прямо под ногами, далеко внизу, плескалась чистейшая вода. Не понравился на фестивале себе я сам. Читать свои стихи не умею. Волнуюсь.
— Нет ли планов провести что-то подобное в Улан-Удэ?
— Пока это не планы, а мечтания. Хотя у нас есть, что показать. Республика полна всевозможных красот. Совсем другой ландшафт, нежели в Иркутске. Запахи другие. Есть свой литературный пантеон: поэты Дондок Улзытуев, Намжил Нимбуев, прозаики: Чимит Цыдендамбаев, Исай Калашников. Буряты, как и монголы, чрезвычайно музыкально одарены. А какие у нас великолепные художники: скульптор Даши Намдаков, Алла Цыбикова была гениальным живописцем. Ну и, конечно, Бурятия — центр российского буддизма, Иволгинский комплекс дацанов, там хранится нетленное тело Хамбо ламы Итигэлова. Да и бурятская сторона Байкала не менее прекрасна.
— Как вообще литературная ситуация в Бурятии: много ли интересных авторов, как союзы функционируют, объединения? Кто в литературе Бурятии сейчас «самый главный»? И на какое место ты бы определил себя (к примеру, лучший бурятский поэт, гений, Бог слова и т. д.)?
— В Бурятии действуют: отделение Союза писателей России (самое многочисленное), его возглавляет лама, поэт, общественный деятель Матвей Чойбонов, родом он из Джидинского района, это юг Бурятии (кстати, я тоже джидинский, только не сартул, как Матвей Чобонов, а атаган (род такой)); отделение Союза российских писателей, там народу совсем немного; Союз байкальских писателей, к которому приписан и я, там всего человек пять. Ситуация литературная… Ну, что сказать? Как везде, литература настоящая осуществляется как-то сама собой, никакие союзы тут не показатель. Гениев, наверное, обозначает время, а мы что? Литература бурятская советского периода уже отдалилась и воспринимается как нечто обособленное. Работая ответсеком в журнале «Байкал» с 2008-го года, я могу назвать наиболее интересных писателей и поэтов, не застывших, как мухи в янтаре, в прошлом, а живых и развивающихся. Это пишущие прозу сорокалетние Андрей Игумнов и Эдуард Бочкин; тридцатилетние Булат Молонов и Эржена Баторова (наберите эти имена в поисковике); живущая в Москве Мара Маланова, у нее замечательные стихи; улан-удэнка, поэт, родственный по дарованию Ксении Некрасовой, Валентина Цыренова. Вот имена, что сразу приходят в голову. О себе ничего говорить не буду.
— Не скрою, мне понравилась твоя манера чтения, как понравились и стихи… Я ненавижу эстрадность, считаю, что она убивает литературу, литературное понимание жизни… Как ты сам относишься к поэтам-эстрадникам, которых и на фестивале было, увы, большинство? У меня лично постоянно возникает ощущение, когда я читаю их тексты, что пишут они специально для того, чтоб красиво прочесть, исключительно для этого. На бумаге стихи их не смотрятся…
— Да, я человек бумажный, больше того, пишу свои стихи, слыша какой-то иной голос, лучше, чем мой. Для меня стих все-таки есть освобождение от разных, ну этих, аффектов, присущих физическому телу. В то же время я не считаю сие достоинством и тоже хотел бы читать членораздельно и торжественно, как Сергей Гандлевский, «по-шла кру-гом го-ло-ва». Не согласен, что тот же Гандлевский — эстрадник. Просто он гармонично триедин в своих, что ли, трех ипостасях: на листе бумаги, в звучащем слове и в жизни, так мне думается. Я хочу иметь эти три лошадиные силы, чтобы, пока жив, быть хотя бы уверенным, что живу. Вот каждый монгол должен уметь петь три народные песни. Всего три, но превосходно.
— Расскажи немного о языке: что с бурятским языком, каково его состояние сейчас, знают ли его буряты, и много ли русских знает бурятский язык?
— Конечно, тема сложная и болезненная. Хотя официально считается, что бурятский входит в тройку самых стабильных языков Сибири наряду с якутским и тувинским, реальность такова, что на родном языке говорят все больше старики, а молодежь говорит по-русски. Бурятский литературный остался все-таки во многом языком искусственным, потому что не консолидировал в себе все богатство диалектов, а был сложен на основе одного, хоринского, что так же обособило его от всего монгольского мира. И это в ситуации, когда принадлежность к тому или иному роду для нас часто важней, чем собственно титул бурята. Бурятская литература (в основном, это литература советского периода) написана на бурятском языке. Там есть, безусловно, свои высоты. Те же Хоца Намсараев и Дондок Улзытуев. Мне вспоминается одна дискуссия, где прозвучала реплика о том, что современная бурятская литература пишется и на русском языке. В ответ было сказано, что это, мол, русская литература, написанная бурятом. В зале смеялись. Провинциальная русская литература, — добавил кто-то. Поэтому я еще раз отвечу на твой вопрос, Антон, — как бы я себя определил. Я провинциальный русский поэт. Что касается того, знают ли бурятский язык русские, я бы сказал, что да, есть способности к бурятскому языку у русских, но они ни в какое сравнение не идут с татарами, те, немного пожив среди бурятского населения, научаются говорить так, что их просто нельзя отличить от бурят.
— Почему ты сам не пишешь на бурятском (или пишешь?) И перспективно ли писать на нем, издаются ли книги, читает ли кто-то по-бурятски?
— Не пишу на бурятском, но и не делаю из этого трагедии. Если честно, порой сомневаюсь: а вправду ли я русский провинциальный поэт и так далее?.. Корни-то все равно бурятские. Читает ли кто по-бурятски? Да, конечно. Их меньше, чем хотелось бы, но они, несомненно, есть, и это внушает оптимизм.
— Кто из русских авторов у тебя в почете: поэт, прозаик? Кто на тебя влиял, влияет?
— Мои прозаики: Платонов, Вагинов и, может быть, некие тени, обитатели незаполненных ниш в периодической таблице русской литературы, я иногда их чувствую. Поэты: Баратынский, Мандельштам, ну и снова тени… Не чье-то влияние, а стремление заполнить пустоты двигает некоторых людей в литературе. И это мне близко.
— Читаешь ли ты мировую литературу? Запад, Восток — кто тебе интересен?
— Читатель я ленивый, больше домысливаю, чем серьезно исследую. Западная и восточная литературы звучат на русском языке конгениально и одинаково мне интересны, как тут не вспомнить с благодарностью армию переводчиков, рекрутированных государством! Спасибо Горькому за его проект «всемирной литературы», давший хлеб не только переводчикам, но и поэтам. Особенно хороши переводы китайской и японской поэзии! Но и раньше литературные памятники, к примеру, той же Индии доходили до бурят в многочисленных переложениях на тибетский и старомонгольский языки в буддийских текстах и переводились на бурятский. Дацаны имели свои типографии, печатали с деревянных оттисков книги. Наши великие бурятские ученые Доржи Банзаров, Цыбен Жамцарано, Базар Барадин, Гомбожаб Цыбиков много сделали для приближения Востока. Надо сказать, писали они на превосходном русском языке.
— Насколько я понимаю, буряты и монголы — братские народы… Есть ли в Монголии выдающиеся писатели?
— Иногда даже говорят бурят-монголы. Я могу назвать выдающегося монгольского поэта Нацагдоржа, академика и писателя Б. Ринчена, из современников: поэтов Батхуу, Галсансуха, Аюрзану. Все они авторы журнала «Байкал».
— Мне кажется (возможно, я ошибаюсь), что ты человек иного сознания, и это не только связано с буддизмом, а с тем, что у нас, к примеру, центр мира, как ни крути и как бы мне это не нравилось — Москва. У вас, насколько я понимаю, большая привязка, оглядка на Улан-Батор. Так ли это или я что-то выдумал? И если так, в чем проявляется по-твоему различие в наших миросистемах?
— У нас, Антон, различие не в миросистемах, а во внутреннем, что ли, ландшафте. Даже географически буряты живут у подножия Центральноазиатского плато, верхушка которого — Гималаи. И паломники бурятские шли как в гору через Монголию, Китай в Тибет. Улан-Батор на этом пути — только транзитный путь. Мне кажется, что в наших краях буддизм исповедуют мыши, травы, горы, а среди людей — бабушки и дедушки в заброшенных бурятских селах. Современные энергичные буддисты меня пугают. Центр мира для меня не может быть в Москве. Крутить ничего не надо (улыбается).
— Расскажи о своей семье: отец у тебя был ламой, насколько ты сам буддист? Говорят, что ты вообще царского роду, так ли это?
— Мой отец, Аюшин Лубсан-Сурэн, родился в 1910 году в местности Цаган-Усун. Сейчас это Кяхтинский район. В возрасте 10 лет был отдан хувараком в Атаганский дацан (год основания 1747), где пребывал до совершеннолетия. Получил степень гэбши, это достаточно серьезная ступень. Знал тибетский. В 38-м году дацан закрыли (после Дырестуйского восстания, когда атаганы расстреляли обоз пограничников), старых лам посадили, некоторые так и не вернулись из мест заключения, молодых, в их числе моего отца, отправили на перевоспитание. Отец прошел всю войну. Про царский род ты сильно сказал. Отец мой был атаганом. Это воинственный монгольский род, пришедший в начале восемнадцатого века из Монголии на берега реки Джиды и Гусиного озера. Мать, Дари-Дулма, у меня из рода сартулов. Вот ее дед, Бальчин, был степным головой, носил косу до пят и не позволял прикоснуться к ней ни одной женщине. Когда пришла советская власть родители матери все отдали в коммуну, а сами пошли побираться по людям. Характером я, скорей, в мать. Буддист я, наверное, природный, все эти идамы, объекты визуализации в буддизме — почему-то есть часть моего бессознательного.
Я часто вижу их во сне. При этом могу годами не обращаться к ламам, но это не хорошо…
— Дед у тебя был ламой, отец ламой… Ты очень долго себя искал, учился или пытался учиться совершенно разным профессиям в разных городах (Санкт-Петербург, Томск, Хабаровск, Иркутск)… Не было ли это так — человек, который должен быть ламой, но не стал им в силу обстоятельств, просто пытался найти суррогат веры, духовности, духовной работы? И не показательно ли то, что в конце концов ты пришел в литературу? Литература и духовность — близкие понятия? Сочетается ли духовность с литературой?
— Дед у меня ламой не был. Он был довольно практичный, как сейчас бы сказали, человек. Отец, да. Он, я замечал, всегда немного тяготился бытом. Был немногословен. И терпеть не мог, когда его называли ламой. Он был человек своего времени, мог ругать тех же лам бездельниками, но в каких-то моментах, не публичных, поступал как истинный буддист.
«Поиски духовности» звучит как-то книжно. Биография обычного человека (а я обычный человек) есть карта кармических ветров. Куда понесло, туда и повлекся. В ламе все-таки должно быть больше деятельного начала, я же скорей созерцатель. Поэтому мне ближе странствовать. Что касается духовности и литературы… они, на мой взгляд, соотносятся как воздух и ветер.
Беседовал Антон НЕЧАЕВ