Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 8, 2010
Интервью
Захар Прилепин о своей новой книге
«Леонид Леонов. Игра его была огромна»
— Захар, недавно в издательстве «Молодая гвардия» в серии ЖЗЛ вышла ваша книга о Леониде Леонове «Игра его была огромна». Как у вас появилась идея создания этой книги? Почему именно Леонов? Неужели судьба советского классика до сих пор может интересовать современного читателя или это маркетинговый ход?..
— Бог ты мой, слова-то какие — «маркетинговый ход»! Это какое надо иезуитское иметь мышление, чтоб написать книгу о, скажем прямо, несколько позабытом советском писателе, с целью как-то раскрутить самого себя!
Если б я хоть сколько-нибудь думал про этот вот маркетинг — я бы написал тогда очередную биографию Есенина или Высоцкого. Но мне, знаете, в голову не приходит какие-то свои шаги просчитывать.
Я представления не имею, интересует ли судьба Леонова современного читателя, мне, честно говоря, вообще нет никакого дела до предпочтений читателя. Просто я считаю Леонова великим писателем, и чтение его книг доставляет мне душевную радость и эстетическое удовольствие. Естественно, что когда-то после прочтения его романов мне захотелось узнать как он жил — я стал находить какие-то книжки о нем, воспоминания…
А потом случайно познакомился с Димой Быковым, мы выпивали и разговорились о Леонове. Оказалось не только я, но вот и Быков считает Леонова гениальным. Тут Дима и говорит: «Слушай, а напиши его биографию?» Быков как раз тогда писал своего «Пастернака». Я говорю: «Да ладно, прекрати, какой я биограф!» Но Быкова не остановить, если он чего-то хочет. Он тут же набрал по мобильнику «Молодую гвардию», и сообщил им радостную новость: «Есть такой писатель Захар Прилепин, он будет вам писать Леонова». Это было году в 2006-м, кажется. Или даже в 2005. У меня тогда только вышел первый роман, обо мне толком никто не слышал еще.
В «Молодой гвардии» несколько скептически отнеслись и ко мне, и к Леонову… Но договор подписали.
— Как долго вы работали над этой книгой? Считаете ли вы, что вам удалось это жизнеописание?
— Четыре года я писал Леонова. И вполне мог бы писать еще четыре. Когда зарываешься в материал — понимаешь, что за каждым поворотом тебя ожидает что-то новое. Тем более, Леонов 95 лет прожил — сами понимаете. Вроде пишешь биографию одного человека, а получается, что ненароком историю целого столетия приходится разжевать.
Удалось жизнеописание или не удалось — я не знаю. Я не могу на эту книжку отстраненно посмотреть. Года через три возьму, почитаю — тогда решу.
В любом случае жизнеописания — это специфические тексты. Они изначально требуют хотя бы минимальной заинтересованности читателя в объекте описания. Если человек ни сном, ни духом кто такой Леонид Леонов — ему будет, наверное, несколько трудно. Впрочем, у меня там активно действуют Сталин, Горький, Есенин, Булгаков, Шолохов, Солженицын, гражданская война описывается, махновщина, репрессии… Много там всего любопытного. Так что, может, я напрасно опасаюсь.
— Что лично вам, как писателю и человеку дало изучение документов, биографии и творчества Леонида Леонова?
— Какие-то вещи для себя я уяснил еще раз. Что за любой успех приходится платить. Что критики, бросающиеся на писателей как бешеные собаки — они были всегда, и их стервозное внимание зачастую лишь признак качественно сделанной работы. Что у человека может быть не одна биография, а две. Вот как у Леонова, где снаружи орденоносный, монументальный совпис, а внутри — человек трагический, умнейший, с неоднозначной судьбой, автор сложнейших, многоуровневых сочинений.
— Насколько вам близка фигура этого писателя? Изменили ли вы свое мнение о нем или просто дополнили новыми штрихами к портрету?
— Ну, мы весьма разные люди. Леонов жил отшельником, был мастер на все руки, выращивал какие-то растения небывалые, кактусы редчайшие разводил, спиртного не употреблял, на мир и на человека вообще смотрел, скорей, мрачно — короче, полная противоположность мне в каком-то смысле. Я живу на людях, терпеть не могу физической работы, мир, окружающий меня — солнечный и пьяный, и в прямом, и в переносном смысле. А кактусы я терпеть не могу.
Может, отчасти эти вещи притягивают — хочется понять что-то изначально очень непонятное, разгадать рисунок чужой судьбы, чужой души человеческой…
— В своем предисловии вы пишете: «Сказанное Леоновым таит великое количество пророчеств». Что вы имели в виду? Поясните, пожалуйста.
— Леонов в своих сочинениях достигал порой необычайной плотности мысли — лучшие его тексты написаны на грани человеческих возможностей. Это можно сравнить со священными книгами. Такой текст можно читать ежевечерне — и всякий раз будешь совершать новые открытия. Я так леоновскую «Пирамиду» или ранние рассказы его читаю с любого места.
У Леонова есть вещи с элементами фантастики — роман «Дорога на Океан», где он, например, подробно расписал третью мировую войну и, кстати, предугадал создание радара.
У него есть пророчества метафизические, касающиеся взаимоотношений Бога и человека, судеб человечества. Причем пророчества эти «в обе стороны» — касаются и прошлого, и будущего. Леонов предлагает свои, крайне любопытные, возможно еретические трактовки деяний Господа нашего, свою модель Вселенной описывает — и прочее. Я не буду за него пересказывать, это неблагодарное дело — читайте Леонова. Думаю, в том, что это был очень вдумчивый и далеко видевший старик, нам придется еще много раз убеждаться.
А самый поверхностный слой — это его социальная прозорливость: и будущее социалистического эксперимента ему вполне открылось уже в 20-е годы, и о катастрофических последствиях начавшейся в 80-е «перестройки» он начал говорить одним из первых, и замечательную, провидческую пародию на западную цивилизацию — «Бегство мистера Мак-Кинли» сделал еще полвека назад — но меня это все, если честно, куда меньше интересует, чем леоновские религиозные ереси и его космогония.
— Не кажется ли вам, что бывший белогвардейский офицер просто лицемерил и «спасал свою шкуру», и его производственные романы, особенно в нынешние времена, не имеют какой-либо художественной ценности? То, что о нем написано множество научных работ, а его книги переведены на все основные языки мира может означать более интерес к истории, в том числе и к истории литературы, а не к самой фигуре писателя…
— Нет, мне так не кажется. «Производственные романы» — это всего лишь штамп, ничего в случае Леонова не означающий. Леонов писал вдохновенные и, повторюсь, наимрачнейшие книги о гигантском социальном эксперименте над человечиной (его словцо). И позволял себе такие ереси, что не то чтоб «спасал шкуру» — а напротив старательно и последовательно ей рисковал.
Мы же Леонова воспринимаем из дня сегодняшнего — как наиуспешнейшего совписа. Но он успешным писателем стал только после Отечественной войны — все 30-е годы его буквально рвали на части, на 10 статей приходилось 9 разгромных, во второй половине 30-х перестали выходить его романы, ранняя проза — многие вещи лет по 20 не публиковались вообще. Всем известно про постановление о журнале «Звезда», коснувшееся Ахматовой и Зощенко, но никто не вспоминает, что в 1940 году было постановление Политбюро — за подписью Сталина и его приближенных — о «клеветнической пьесе Леонова «Метель»… Это был разгром пострашнее того, что случился с Анной Андреевной и Михаилом Михалычем… «Метель» — вещь действительно жуткая — в самый разгар репрессий Леонов умудрился написать пьесу о репрессиях. Нужно быть очень, как сейчас говорят, безбашенным, чтоб такие вещи себе позволять. А он позволял себе такое, что — я настаиваю! — вообще себе никто не позволял тогда.
Кстати, после войны, когда в СССР и думать не могли такие пьесы ставить — во всех странах соцлагеря постановки по Леонову шли с огромным успехом. На какое-то время он как драматург в Европе стал популярней и Чехова и Горького.
Что до художественной ценности… Леонов считали учителем, почитали за гениального литератора и Астафьев, и Бондарев, и Валентин Распутин… Я и в своем-то вкусе не очень сомневаюсь — а во вкусе лучших русских писателей столетия тем более сомневаться не стану. А как к нему Горький относился, Есенин почитал его за крупнейшего современного писателя, и Шолохов, конечно же…
Вы понимаете, утеря интереса к Леонову, к советской литературе, и вообще к литературе русской — это следствие большого идеологического фокуса. Запад старательно фильтрует идущую отсюда литературу. Советский XX век фактически запрещен, он закрашен черной краской и забит досками. Принимаются только Солженицын, чуть меньше Шаламов, Анатолий Рыбаков, Михаил Булгаков, дневники Цветаевой — и все. Там кровно заинтересованы в том, что б никто не предполагал, что Советский век был не только трагическим, но и величественным, небывалым — всего этого не надо никому.
Собственно, и здесь, в России, тоже не надо — потому что с высот того времени смехотворный уровень сегодняшних наших геополитических притязаний слишком очевидным.
Леонов не «производственные романы» писал — он описывал эпоху создания новых Божеств, и, право слово, читать это, особенно из эпохи нашего тотального мелкотемья, дико любопытно.
— Вы пишете, что «Будучи в возрасте патриарха, Леонид Леонов сказал как-то, что у каждого человека помимо внешней, событийной, очевидной биографии есть биография тайная и ненаписанная». Удалось ли вам увидеть, прозреть ее? И если да, скажите читателям — что из этого тайного стало для вас наиболее значимым, знаковым откровением?
— С Леоновым — тот же случай как с любым титаном — Достоевским ли, Толстым ли, Шолоховым — тайную биографию его попробовал первым написать я, но уж точно последним я не буду. Многоэтажные леоновские тексты еще будут и будут исследовать, и раз за разом находить там то, что первым путешественникам, в том числе и мне, не открылось.
Я пока лишь снял верхний слой: выяснив, что Леонов был белогвардейским офицером, я внимательно отследил, как именно описывает в своих текстах он бывшую «контру», притаившуюся в советских реалиях. Получилось, что все эти бывшие белогвардейцы, кочующие у Леонова из романа в роман, так или иначе срисованы Леоновым с самого себя, и все их мрачные забавы, и их жизнь — как у загоняемого волка — это леоновская жизнь, это пережитые им жуткие чувства.
А вы говорите «совпис», «производственные романы»… Да у Леонова шекспировские страсти кипят.
— Как вы считаете, вы сами уже написали свою «главную» книгу или все еще впереди? Над чем вы сейчас работаете? Есть ли желание попробовать себя в иных жанрах?
— Да фиг его знает. Я написал уже почти столько, сколько Хемингуэй. И написанным, в общем, доволен. Свою «главную» книгу не я буду назначать — ее, если захотят, назначат читатели.
Я роман пишу, злой… Делаю это с некоторой неохотой.
Попробовать себя в других жанрах? Да, заманчиво. Я много раз говорил, что образцом в этом смысле для меня является Алексей Николаевич Толстой, который написал великий исторический роман, гениальную сказку, два фантастических романа, эпос, вещи в жанре классического реализма, а еще успел себя попробовать как поэт-символист… Молодчага просто!
Идеальный писатель — это который написал, скажем, «Дети капитана Гранта», «Прощай, оружие», «Сад расходящихся тропок» и «Замок».
Я бы тоже так хотел. Не умею, жаль. Но пытаться будем.
— У литературы есть предназначение? В чем вы его видите? У вас есть претензии к современной литературе? Насколько вы следите за литературным процессом?
— Я слежу за литературным процессом и очень им доволен. В России безусловный литературный расцвет и отрицать его могут только ленивые и нелюбопытные люди. У нас есть минимум три писателя, достойные Нобелевской премии — Битов, Лимонов, Распутин, да и Маканин тоже, да и Искандер тоже, да и чего бы Улицкой не дать, и уж тем более Петрушевской… У нас есть Пелевин и Сорокин, как бы мы к ним не относились. Ну и ежегодно в России появляется классический роман. Последние, мной прочитанные: «Язычник» Тулянина-Кузнецова, «Блудо и МУДО» Алексея Иванова, «Каменный мост» Терехова.
Предназначение литературы — это не ко мне. Я пишу, что думаю и что хочу — и за это мне платят деньги. Вполне достаточно для внутренней мотивации.
Вообще писатель фиксирует душевное состояние человека в данный момент. Кроме писателя никто это ни сделает, никакой врач. И потом можно будет сверить, как билось человеческое сердце в XV веке, а как в XXI.
«Здесь со своей болью обитаю я», как Леонов говорил. Вот о чем-то таком мы все пишем — где мы обитаем со своей болью, как мы ее переживаем.
— У Леонида Леонова, как говорят исследователи его творчества, был свой яркий неповторимый стиль. А у Захара Прилепина он есть? Вы сами чувствуете некие особенности вашего письма? Повлиял ли на ваш стиль Леонид Леонов? Кого из русских и зарубежных писателей вы можете определить для себя как учителей?
— У меня есть свой стиль, своя интонация, и уже появились подражатели и пародисты. Пародисты — это хорошо, это значит, что есть, что пародировать.
Я бы не сказал, что я у кого-то учился писать. Я хотел бы писать, как Гайто Газданов — гениальный стилист, любимейший мой писатель, или как Анатолий Мариенгоф — тоже восхитительный тип, или как поздний Катаев — пальчики оближешь, как его «мовистские» повести написаны… Но я так не умею, поэтому пишу как пишу.
— Скажите, Захар, насколько портрет великого классика, по вашему мнению, получился беспристрастным? Или «прилепинская» оценка тайно или явно присутствует в тексте?
— А с чего это мне быть беспристрастным? Я беспристрастным был, когда на кладбище работал. А тут я имею дело с писателем, которого люблю. Чего бы мне не попытаться «заразить» этой любовью читателя.
Хотя о безоговорочной любви речь не идет, конечно. Я, например, очень скептически отношусь к самым известным книгам Леонова — романам «Барсуки» и «Русский лес». Мне кажется, что в конечном итоге они только навредили ему. Читать их по большей части и тошно, и дремотно. Посему я призываю всех начинать Леонова читать с цикла «Необыкновенные рассказы о мужиках», потом перейти к повестям «Белая ночь», «Саранча», «Evgenia Ivanovna», — а потом уже к романам: «Вор», «Дорога на Океан», «Пирамида»…
Тут уж любой человек, любящий русский язык, не может не порадоваться.
— Есть ли какие-то факты из жизни писателя или ваши собственные выводы, на которые вам бы хотелось указать особо? Не осталось ли ощущения, что книга сдана в печать, а надо было сказать еще одно, другое, третье, добавить какую-то деталь, поставить не точку, а многоточие?
— Не, такого ощущения нет. Я чувствовал, что тащу на себе что-то вроде плиты, и пора уже ее положить на место, а то хребет надломится.
Все, что я хотел сказать — я сказал. А выводы мои — читайте в книжке, что я их разбазаривать буду.
Беседу вела Ирина ГОРЮНОВА