Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 6, 2010
Интервью
Сергей Бирюков — герой сегодняшнего номера — отвечает на вопросы главного редактора журнала «Дети Ра» Евгения Степанова.
СЕРГЕЙ БИРЮКОВ: «ВСЕ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ…»
— Сергей Евгеньевич, что, в Вашем понимании, значит авангард в поэзии?
— Авангард в поэзии можно определить как повышенное напряжение формы. Это испытание возможностей соединения несоединимого. Но вообще в ситуации с авангардом, в каждом индивидуальном случае приходится определять заново все или многие параметры. Я этим тоже занимаюсь, в том числе в своей книжке «Авангард: модули и векторы», которая вышла в издательстве «Вест-Консалтинг». Еще в 80-е годы в ряде бесед с Геннадием Николаевичем Айги мы оба пришли к выводу о том, что развитие авангарда как стилевого течения было оборвано насильственно, и проследили в тех же беседах варианты продолжений. В частности, в очередной раз хочу зафиксировать, что Геннадию чрезвычайно нравилось, что Роман Якобсон называл его «экстраординарным поэтом современного русского авангарда» (это определение он повторял мне несколько раз и даже продиктовал, чтобы я точно записал). Об Айги как продолжателе авангардной линии я писал несколько раз, поэтому скажу сейчас о другом поэте, творчество которого недавно представлено в возможно полном виде. Это Леонид Аронзон (я имею в виду его двухтомник, вышедший в 2006 году в Петербурге). Так вот, если Вы будете читать Аронзона подряд, то увидите, как в его творчестве возрождается авангардная линия во всем многообразии. Он почти буквально повторяет некоторые ходы Хлебникова, Мандельштама, Пастернака, Заболоцкого, сразу же и все более и более добавляя к этим «повторам» свое аронзоновское. И он на наших глазах вырастает в большого авангардного поэта, значительного еще и в роли восстановителя целой традиции. Когда читаешь Аронзона, погибшего в 1970 году (стихи его ходили в списках и в самиздате), начинаешь понимать, как варился весь «бульон» поэзии того времени, где восходили такие разномасштабно интересные явления, как Владимир Эрль, Алексей Хвостенко, Анри Волохонский, Константин Кузьминский, Александр Миронов, Виктор Соснора (тут еще можно поставить многоточие, а это только тогдашний Ленинград, есть еще ряд московских имен, таких, как Савелий Гринберг, Дмитрий Авалиани, Илья Бокштейн, тоже многоточие).
— Кого из современных поэтов Вы считаете авангардистами?
— Я могу назвать поэтов, в той или иной степени связанных с авангардной тенденцией. Это Елизавета Мнацаканова, Андрей Вознесенский, Виктор Соснора, Ры Никонова, Елена Кацюба, Света Литвак, Лариса Березовчук, Константин Кедров, Сергей Сигей, Владимир Эрль, Валерий Шерстяной, Александр Федулов, Александр Горнон, Борис Констриктор, Арсен Мирзаев, Борис Шифрин… Несмотря на мнение скептиков, у нас существует довольно сильный пласт поэзии авангардного направления. И я назвал только часть имен, в основном исходя из годов рождения авторов, от 20-х до 50-х.
— В каких регионах России, на Ваш взгляд, сейчас подъем поэзии?
— О регионах я могу судить в основном по журналу «Дети Ра», который регулярно представляет поэзию из областей и республик России, еще по некоторым уральским и сибирским изданиям, а также в последнее время по журналу «Воздух». Из того, что складывается на основе этих (неполных) наблюдений, можно говорить о высоком уровне в целом поэтического процесса в Саратове, Самаре, Екатеринбурге, Новосибирске, Нижнем Новгороде, Иркутске, Перми, Челябинске, Калининграде… Дальневосточные поэты, кажется, в основном переместились в Москву, но по-прежнему в этом пространстве создаются интересные тексты. В Тамбове после некоторого затишья вновь поднимается волна поиска. Несколько лет назад была неплохая акция под названием «Культурные герои провинции» с показом этих «героев» в Москве. Стоило бы проводить такие акции с какой-то регулярностью. Возможно, что фестиваль «Другие», в котором участвовали несколько поэтов из провинции, может стать такого рода площадкой для открытия поэтической России.
— А как обстоит дело в русских диаспорах за рубежом?
— Мне кажется, сегодня можно говорить о совершенно новой тенденции бытования и развития русской поэзии. Сейчас, благодаря новым медийным средствам и отсутствию железного занавеса, фактически нет границ для поэзии — поэты печатаются в России, выступают там, общаются и т. д. Русские поэты традиционно более активны, русскоязычный мир более направлен в поэтическую сторону (по сравнению с другими диаспорами, например, вьетнамская община в Германии достаточно обширна, но мой друг, вьетнамский поэт Нгуен Ши-трунг говорит, что у него нет читателей-вьетнамцев, это скорее будут немцы или русские). В той же Германии большая турецкая община, немалые польская, вьетнамская, китайская, выходцы с Балкан, но пока из национальных поэтических акций я могу назвать только русские поэтические фестивали, которые проходили в разных городах под разными названиями. В Берлине я бы отметил активность литературного Салона Анны и Вадима Фадиных, в котором уже десять лет проходят встречи с поэтами и прозаиками, как живущими в Германии, так и приезжающими из России и других стран. Фестивали и различные выступления проходят в США. А недавно интересный пример показала Австралия, в которой уже два раза прошел фестиваль русской традиционной и экспериментальной литературы. Его организовала писательница и филолог Татьяна Бонч-Осмоловская. Кстати, организаторы сделали хороший сайт фестиваля. Австралийская подборка вышла в «Детях Ра». Наверно, в каждой европейской стране сейчас есть русские поэты. Например, я открыл для себя двух поэтов в Бельгии. Это Алексей Юдин, больше известный как филолог. И Светлана Захарова, которую в Бельгии знали как переводчицу с нидерландского. В зарубежном существовании есть по меньшей мере две явные возможности. Одна (особенно для авторов в возрасте) — замкнуться в некоем достигнутом пространстве и таким образом провинциализироваться. Вторая — попытаться, не выключаясь из русской литситуации, включиться в окружающую и потенциально в наиболее широкую — мировую (хотя это понятие очень относительное). Это свойственно более молодым. Я знаю, что в Америке некоторые выходцы из русскоязычной среды перешли на английский. В Германии тоже происходит нечто похожее. Для меня предпочтительнее взаимодействовать с языками. Так, например, действует Елена Сазина в Германии, она пишет по-русски и по-немецки, переводит в обе стороны. В любом случае соприкосновение с иноязычными поэтическими практиками может дать интересный результат.
— Вы постоянно участвуете в международных фестивалях поэзии. Как на этом фоне выглядит современная русская поэзия?
— Выглядит, думаю, вполне хорошо. Просто она менее раскручена. Такой сверх-поп-автор как Коэльо как-то заметил, что если тебя нет на английском, тебя нет нигде. А его уж перевели, наверно, на все мыслимые языки. Нужна целенаправленная переводческая экспансия. Вот, например, македонская поэзия… Там регулярно выходят антологии македонских поэтов на английском. Это поддерживается государством. К тому же в Македонии уже более пятидесяти лет действует ежегодный международный фестиваль «Стружскиие вечера поэзии». И нет ничего удивительного в том, что современную македонскую поэзию в мире знают лучше, чем русскую. Многие государства поддерживают переводы своих авторов на другие языки. У нас обычно это дело энтузиастов. Например, в Америке выходили антологии русской поэзии на английском, некоторые были инициированы жившим там Вадимом Месяцем. В Ирландии четыре года назад вышла антология русской поэзии, которую сделал, включая все переводы на английский, живущий там поэт Анатолий Кудрявицкий. В США инициируют различные переводческие и издательские проекты Алексей Даен, Матвей Янкелевич. Я подчеркиваю, что такие билингвальные авторы очень важны для продвижения культуры, и они должны поддерживаться…
— Как раз Ваши стихи переведены более чем на десяток языков. Как это происходит и какие ощущения дает знакомство с переводом?
— Происходит разными путями. Надо сказать, что я, за редким исключением (когда мне нужен специальный перевод по чьей-нибудь просьбе), не прилагаю к этому усилий. Бывает, что переводят специально для фестиваля, для антологий. Но есть какие-то невероятные случаи, как, например, с японским поэтом Акимицу Танака, который фанат новейшей русской поэзии. Ему очень понравилась моя книжка «Муза зауми», и он перевел из нее несколько вещей. Или болгарский поэт и драматург Румен Шомов, который в течение нескольких лет целыми полосами печатал в периодике мои стихи и пьесы. Я ему даже как-то сказал, что в Болгарии меня теперь лучше знают, чем в России! Совсем недавно в Мадриде у меня вышла книга стихов на испанском в переводе поэтессы и профессора-испаниста Милагросы Ромеро Сампер. Наибольшее количество переводов — на немецкий. Есть на македонском, сербском, чешском, итальянском, голландском, английском, китайском и т. д. Ощущения разные. По-китайски и японски не понимаю и воспринимаю как визуальное произведение… По-немецки и на славянских языках слышу звучание. Возникают какие-то новые краски, иногда это дает импульс для нового текста. Кроме того, я сам довольно давно занимаюсь переводом, ну, или переложением.
— Да, в последнее время стали известны Ваши переводы с немецкого. Они печатались в российских журналах и в обширной антологии «Диапазон», на которую, кстати, появилось немало откликов в русской литературной прессе.
— Это вообще важная для меня книга. Я давно хотел представить то новое, что происходит в немецкой поэзии и как это сопоставляется с поисками у нас. То, что эта книга была встречена значительным количеством откликов, свидетельствует о том, что таких проектов очень мало. Мы сами свою поэзию не очень хорошо знаем, а уж о зарубежной и говорить не приходится… И я очень ценю, что «Футурум АРТ», «Дети Ра» и «Зинзивер» представляют творчество неведомых у нас авторов.
— В том числе немалое количество с Вашей подачи.
— Во всяком случае, я как участник редколлегий стараюсь развивать этот сегмент поэтического пространства и кое-что могу рекомендовать. Например, по-моему, интересные получились публикации переводов из современной фламандской поэзии в «Детях Ра» и «Футурум АРТе». Недавно мы совместно с издателем и ученым Михаилом Евзлиным выпустили в его издательстве в Мадриде книгу старейшего французского авангардного поэта Пьера Гарнье. «Птицы поют вечность» — его первая книга на русском языке. Есть еще разные замыслы. Может быть, их удастся реализовать…
— Как известно, Вы работаете в разных направлениях. Как автор, исследователь, переводчик, перформер и организатор поэтического пространства на разных территориях. В том числе Ваш проект «Академия Зауми», начатый 20 лет назад, остается актуальным.
— Академия Зауми сейчас действительно отмечает 20-летие. За время существования она много раз переформатировалась, выступала инициатором различных действий и действ, в том числе вполне академических, как международные конференции, осложненные фестивалями, выпуск научных сборников, по-немецки об АЗ еще лет пять назад в Гамбурге вышла книга Бернхарда Замеса. В Тамбове продолжает действовать студия АЗ, и мы примерно раз в год делаем там своеобразные творческие отчеты. Вышел первый альманах Академии Зауми. В немецком городе Галле работает организованная мной пять лет назад авангардная театральная группа ДАДАЗ. В ряде регионов у нас существуют отделения АЗ. В том числе разрастается такое отделение в Москве. У нас появилось немало отделений АЗ в разных странах и постепенно вырастает ВсеАЗ, в соответствии с духом глобализации! В Мадриде АЗ совместно с мифо-семиотическим обществом Михаила Евзлина выпускает серию книг, посвященных историческому и современному авангарду. Набирает силу проект интернет-журнала «Другое полушарие», который мы делаем совместно с поэтом Евгением Харитоновым (идея журнала принадлежит Евгению). Продолжается мое сотрудничество в интернациональной группе ДастругистенДА, только что в международном интернет-журнале вышла запись нашего перформанса, вот здесь: http://www.toxicpoetry.com.
— По Тамбову не тоскуете?
— С Тамбовом у нас взаимопритяжение и взаимодействие. Удалось сохранить и студию и кое-что развить, конечно, благодаря студийцам, поддержке Пушкинской библиотеки. Я очень благодарен Екатерине Лебедевой, Сергею Чибисову, Елене Бороде, Елене Часовских, Валерию Иржавцеву, Владимиру Малькову, Антону Веселовскому, которые много делают для того, чтобы Тамбов не потерял свое поэтическое лицо. Недаром журналисты называют Тамбов самым заумным городом! В самом деле, где еще по телевидению проходят передачи о проблемах авангардной поэзии, а в газетах идут дискуссии о полезности зауми?! Как раз в феврале-марте этого года сразу две тамбовские газеты поместили обширные материалы на эти темы.
— У вас много учеников. Многие из них стали филологами, некоторые писателями. В чем секрет Вашего педагогического мастерства?
— Скорее всего, в какие-то периоды звезды так сходятся, что появляется потребность именно в таких действиях. В этот момент могут появиться люди, готовые к восприятию таких действий (но могут и не появиться!). Вообще я за принцип передачи знаний и представлений без поучений. За разговор на равных. Тем более что это ведь не школа и даже не вуз. Но вот этот разговор, он необходим. Собственно поэтому и Академия, в платоновском смысле, конечно!
— А кого Вы считаете своими учителями в науке, поэзии?
— Мне, можно сказать, невероятно повезло. В 17 лет я попал в совершенно необыкновенное для Тамбова сообщество театрально и поэтически настроенных людей. Это была молодежная театральная студия «Бригантина», которой руководил человек разнообразных талантов Александр Николаевич Смирнов (актер, режиссер, журналист, поэт). Это был, как я сейчас могу определить, способ обучения искусству через театр, через поэзию. В самом деле, 1967-68-й годы: чтецкие спектакли по стихам не только Цветаевой, Ахматовой, Есенина, Блока, Маяковского, но и мало кому известных тогда Елены Гуро, Елены Ширман, спектакль по Брехту, обсуждение текстов Беккета и Ионеску. И книги, книги, имена, имена… поездки в Москву — на «Таганку» и в «Современник». «Таганка» мне очень много дала, я видел почти все спектакли, проникая самыми невероятными способами в этот театр, вплоть даже до открытой репетиции невыпущенного спекатакля «Берегите ваши лица» по Вознесенскому. Что бы сейчас не говорили про Вознесенского, он был в то время потрясающим резонатором поэтического времени, и он оказал воздействие на очень многих. А «Поэтория» Родиона Щедрина на стихи Вознесенского, где сам поэт исполнял партию поэта! Я был на премьере в Концертном зале Чайковского. Высоцкий, безусловно. Невозможно забыть его Хлопушу в есенинском спектакле «Пугачев», его Галилея, Гамлета. Вообще, при всех минусах того времени, оно было поэтическим, театральным, музыкальным… Тарковский, Козинцев, Параджанов, Любимов, Завадский, Ефремов, Эфрос, Панфилов, Митта… Уже вполне немолодой Сергей Юткевич ставит такие экспериментальные фильмы, которые сейчас можно увидеть только во сне. Я помню, напечатал на его фильм «Маяковский смеется» рецензию в «Тамбовской правде», он ее прочитал, и через несколько дней я получил от него письмо с приглашением посетить его. Таким образом я оказался еще в одном «классе» — авангардного кино и театра: тут Мейерхольд, Эйзенштейн, Кокто, Пикассо (портрет Юткевича работы Пикассо висел на стенке как раз напротив кресла, в котором я сидел). Я был на репетициях мастера, когда он ставил в оперном театре у Бориса Покровского «Балаганчик» Блока. Юткевич в юности начинал с постановки Блока и им же закончил.
В Тамбове, на филфаке, где я учился, было несколько выдающихся преподавателей. Это совершенно гениальный и неподражаемый Борис Николаевич Двинянинов, он читал у нас древнюю литературу и часть 19 века. Его любимые присловья: «Время идет — Слово не изучено!» (имелось в виду «Слово о полку…», но воспринималось как вообще Слово в широком смысле). А также: «Надо пройти сквозь всю литературу». Он особенно как-то любил забытых и так называемых третьестепенных писателей, блестяще знал их и пересказывал в своей неповторимой интонации. Весь так называемый Серебряный век он знал наизусть, все книги у него были. Именно у него я брал читать том за томом пятитомник Велимира Хлебникова, томики Клюева, Гумилёва, Клычкова, Алексея Ремизова…
Затем был замечательный пушкинист Станислав Борисович Прокудин. Какое-то глубинное чувство поэтического, обаятельная лекторская манера. Его жена — Тамара Никитична Прокудина была моей любимой преподавательницей русского языка. Советскую литературу преподавал Леонид Григорьевич Яковлев, выпускник легендарного ИФЛИ, инвалид войны (был без ноги, ходил на костылях). Я у него учился, можно сказать, приватно, мы с ним прошли не один десяток километров по Тамбову, заходя в разные торговые точки, где торговали разливным вином. В лекциях он не стеснялся отходить от программ, называя опальные и нежелательные имена, дезавуируя партийные постановления. А это были непростые 70-е годы. Две дамы — отличные зарубежницы: Клавдия Владимировна Шенкер и Юлия Алексеевна Лёвшина. И, конечно, блестящий лингвист структурального направления и поэт Владимир Георгиевич Руделев, к которому я потом, после нескольких его приглашений, пошел работать на кафедру. Надо признать, пошел очень неохотно, из-за нелюбви к регламенту и моей постоянной многозанятости в писаниях. И действительно, было очень трудно, однако погружение в лингвистику в сочетании с моими занятиями различными формами поэзии дало неожиданные результаты в практике. Правда, «погрузился» я гораздо раньше, — в лингвопоэтику, благодаря чтению работ Виктора Петровича Григорьева, которого я считаю своим учителем. В 1983 году вышла его «Грамматика идиостиля», где впервые после пионерских работ Тынянова, Якобсона, Степанова так ярко был прописан творческий портрет Велимира Хлебникова. Я написал Виктору Петровичу письмо, а лично мы встретились уже на столетии Хлебникова в Астрахани, в 1985 году. И с тех пор, вплоть до кончины Виктора Петровича в 2007 году, постоянно общались. Он был у меня в Тамбове, читал лекции моим студентам. Незабываемо общение и с другим велимироведом — Рудольфом Валентиновичем Дугановым. Недавно вышел томик работ Дуганова, подготовленный его вдовой Натальей Сергеевной Шефтелевич (она филолог-японист). Я перечитываю и вспоминаю наши путешествия на пароходе по Волге к дельте, хлебниковское небо над головой, хлебниковских птиц в Астраханском заповеднике… Вообще Хлебников. Новая моя книжка посвящена Велимиру.
— Какой главный жизненный вывод Вы сделали к шестидесяти годам?
— …Все только начинается…
Беседу вел Евгений СТЕПАНОВ