Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 6, 2010
Мемуары
Сергей БИРЮКОВ
БУДЕТЛЯНИН
(Памяти Виктора Петровича Григорьева)
«Крылышкуя золотописьмом» — крошечное стихотворение Велимира Хлебникова озарило собой целый век русской поэзии. Вспыхнув однажды, оно уже не угасало, как бы ни стремились замолчать, загасить, загадить даже. Оно жило в подсознании тех, кто ухватил эти строки хотя бы краем глаза. В подсознании и тех, кому Хлебников казался «не близок»…
И я думаю, что влияние Хлебникова, сила Хлебникова — величина постоянная, хотя он сам рано понял, что «никем невидим», «что должен сеятель очей идти».
Вот такой сеятель очей, упрямо идущий, у нас был и надолго останется своими книгами, беседами — это Виктор Петрович Григорьев.
Для меня имя Виктора Петровича — глубоко личное примерно с границы 70-х-80-х годов, когда я, считавший себя последователем русской формальной школы, пристрастный читатель Юрия Тынянова, Виктора Шкловского, Романа Якобсона, Бориса Эйхенбаума, а затем и новой филологии — В. Н. Топорова, Вяч. Вс. Иванова, Ю. М. Лотмана,
М. Л. Гаспарова, И. П. Смирнова, открыл для себя по нескольким статьям В. П. Григорьева, нашел где-то на полках московской «Академкниги» его книгу «Поэтика слова», обнаружив в ней массу совпадений с тем, о чем думал, но еще не мог внятно сказать сам, а также такое количество постоянных отсылов к Хлебникову, которое тогда было непредставимо. «Поэтику слова» я читал несколько недель, затем принес ее в студию, которую тогда вел, и так у нас начались григорьевские уроки. Вскоре они продолжились, когда в 1983 году вышла книга «Грамматика идиостиля» с подзаголовком «В. Хлебников». Надо представить себе ситуацию тех лет, чтобы понять, что даже и неплохо знакомый с творчеством Хлебникова и во всяком случае прочитавший о нем все, что только можно было достать, должен был пережить потрясение от книги Григорьева. Эта книжка в бумажной зелененькой обложке внешне ничем не отличалась от продукции издательства «Наука», вполне нейтральный вид. Но внутри это была нейтронная бомба. Мир Хлебникова описывался с такой филологической оснащенностью, с такой проницающей мощью, что это сметало все недоброжелательное по отношению к будетлянину. Враги Велимира, не имеющие подвига постигнуть его творения, прикрывающиеся вымороченными идеологическими нарывами, были повержены и уже не воскресли. Во всяком случае не довелось видеть их откликов на книгу В. П., а отклики с пониманием появились — М. Л. Гаспарова в «Вопросах языкознания» и автора этих строк в «Литературном обозрении». В. П. ждал понимания, был благодарен и отметил появление откликов в новой книге, которая вышла три года спустя: «Словотворчество и смежные проблемы языка поэта».
А до этого была Астрахань. Столетие Велимира. Утром я вошел в автобус, который стоял у гостиницы, и словно по притяжению оказался рядом с человеком, который протянул мне руку и назвался: «Григорьев». Я тоже представился. До этого мы уже обменялись письмами и теперь с интересом присматривались друг к другу. Впрочем, длилось присматривание недолго. «А знаете, Сережа!» — как-то сразу, с характерной интонацией начал В. П. Для меня это было мгновенное понимание абсолютного соответствия человека, автора его тексту, при всех различиях устной и письменной речи. Ладная фигура, берет, мягкая бородка, очки, сигарета с мундштуком, особая манера с удовольствием курящего. Во всем облике довольно скромно одетого человека чувствовался, я бы сказал, аристократизм, если бы не знал, что В. П. был абсолютно демократичен и вряд ли бы одобрил это словечко.
Тогда был первый проход по Астрахани, сама конференция, где я впервые слушал В. П.
Затем разговоры заполночь у меня в номере. Там В. П., Рудольф Дуганов, Саша Гарбуз.
Было ощущение почти нереальности происходящего и счастья. 1985 год! Поразительно же — в газетах (!) пишут о Хлебникове. Сегодня надо долго объяснять, почему это могло вызвать какие-то чувства… А мы тогда несколько даже прямолинейно трактовали последующие события как «результат» 100-летия Хлебникова!
Разумеется, со мной была «Грамматика идиостиля», в заметно рабочем состоянии, в закладках и пометках, с подклеенной обложкой. Не собиратель автографов, в данном случае я попросил В. П. надписать. И вот сейчас впервые воспроизвожу эту надпись: «Сереже Бирюкову. С удовольствием надписываю эту книгу с сердечными пожеланиями владельцу и большими ожиданиями от его вкладов в поэзию и поэтику».
Это было начало нашего общения. Последняя же наша встреча произошла дома у В. П. в ноябре 2006 года, после моей защиты докторской. Я принес свою книгу и автореферат, а В. П. уже приготовил свою «Велимир Хлебников в четырехмерном пространстве языка», как сказано в инскрипте, «заждавшийся отклик на докторскую защиту». Устно же В. П. отметил: «Вы даже меня перещеголяли, я защитил докторскую в 54 года, а вы в 56!». Ну это я слишком забежал вперед.
Имя В. П. будет неразрывно связано с именем Велимира. За каждым словом В. П. о Хлебникове было всегда очень личное отношение. Это чувствуется во всех работах, устных выступлениях. В. П. особенно задевало то, что многие выдающиеся современники Хлебникова, а также современники самого В. П., которых он ценил, уважал, считал их мнение очень существенным и т. д., не оценили Поэта, как он того заслуживал. В разговоре это тоже бывало, и я несколько раз говорил В. П. о том, что случаются такие несовпадения, что вообще совпадения очень редки и т. д. Он, конечно, все понимал, но абсолютно по-детски не хотел верить, что вот равные Хлебникову не понимают или даже не признают его. Например, Солженицын. В. П. даже находил в Солженицыне увлеченность словом, близкой, как он думал, Хлебникову. На самом деле, по-моему, неблизкой и, думаю, противоположной. Или его удивляло непонимание Хлебникова Н. С. Трубецким, который ведь своей фонологией тоже входил в область воображаемой филологии. Но Трубецкой был систематиком университетской выучки, а Хлебников — свободно летающей птицей. Сам В. П. прекрасно ощущал эту полетность любимого поэта и, анализируя его творчество, не сковывал академическими рамками, а напротив придавал летательные свойства строгой лингвистике.
Пропагандой Хлебникова В. П. был занят постоянно. Его заботило освоение творчества Хлебникова во всех планах, в том числе чтецком, театральном, киношном, музыкальном, медийном. Он и писал и говорил об этом с трибун и, конечно, в приватных беседах. С одной стороны он хотел выделить и обособить Велимира, с другой — поставить его в уровень, например: «Пушкин, Блок, Хлебников». Тут я возражал таким образом: «Ломоносов, Пушкин, Хлебников». В. П. соглашался, но его волновала и «популярность» поэта. Справедливо презирая мелкотравчатую журналистику, В. П. все-таки невольно считается с ней, упрекает в невнимании к Велимиру, или замечает, что все-таки обратили внимание, например, в скобочках «(ср. Вайль и Генис)». На это я ему, шутя: «Какие в самом деле Вайль и Генис. Не буду я ср.». Это его позабавило. Как в другой раз, когда я ему сказал, что собирался написать «Анти-Гройс», да понял, что много чести: тоже мне Дюринг, да и я, слава богу, не Энгельс какой-нибудь!
Интересно, что В. П. обращал внимание на медийные фигуры, даже телеведущих, которые, судя по всему, не подозревали о существовании Хлебникова. Сетовал, что мысль о сближении Хлебникова с Пушкиным не пришла в голову Парфёнову («Намедни»), «Эху Москвы», А. Архангельскому… Мне пришлось заметить, что таковая мысль уже приходила к Д. Бурлюку, В. Татлину, а о сближении Хлебникова и Пушкина написано в школьной Пушкинской энциклопедии, придется порекомендовать указанным лицам и организациям!
Ясно, что В. П. этого было мало. Необходима победа Председателя Земного шара во всемирном масштабе! В. П. явно ревновал к популярности современников Хлебникова. Что касается последователей, то здесь, мне кажется, многое им не принималось, в том числе его отношение к обэриутству было неоднозначным и больше в минус, хотя он постоянно призывал к интерлингвистическим исследованиям. Еще сложнее было с нео- или поставангардом. В. П. всматривался в практику авторов Академии Зауми, и здесь мы мягко оппонировали друг другу. Отголоски дружеской полемики можно найти в работах В. П. последнего времени. Я думаю, что такой масштабный материк, каким явилось творчество Хлебникова, целиком занимал внимание В. П. И скорее можно удивляться и радоваться тому, что ученый был открыт к диалогу с множественностью близких и неблизких, а порой и противоположных систем.
Лингвопоэтика, которую постоянно совершенствовал В. П., очень подходила Хлебникову и всему направлению. Соединение лингвистики, поэтики и поэзии — это стало новым и ярким направлением. И это еще недостаточно осознано. Может быть, только ближайшими учениками и сотрудниками В. П. Уже в 80-е годы я вел занятия лингвопоэтикой в своей студии, а затем в Тамбовском и ряде других университетов и могу свидетельствовать, что эти занятия весьма благотворно сказались на моих студийцах и студентах — и в лингвистическом и поэтическом плане. Мне самому эти занятия дали чрезвычайно много, во всяком случае и в смысле более тесного породнения поэзии и лингвистики.
В 1986 году вышло «Словотворчество», в студии продолжились григорьевские уроки, а мне удалось опубликовать аж три отклика на новую книгу В. П. — в журналах «Урал» и «Волга» более развернутые, а в «Литучебе» совсем краткий, благо там был раздел неподписанных аннотаций. Безусловно, я преследовал пропагандистские цели! Но мне было чрезвычайно интересно писать о книге и «внедрять ее в массы». Прямо по известному палиндромическому афоризму В. П.:
«Сам дошел и доводи лошадь масс!»
По поводу моей рецензионной активности В. П. пошутил, что у меня теперь монополия на омассовление В. П. Время-то было уже веселое, только успевай читай журналы. Не до лингвопоэтики. А тут я взялся осуществлять свою давнюю мечту, захотел издать Ладыгина, наконец, да и книгу поэтических форм пора было выпускать. С В. П. я советовался по этому поводу, показывал ему кое-какие материалы, в тетрадках делал пометки по следам разговоров, но по-настоящему удалось записать только разговор о палиндромии, я его включил в книгу «Зевгма».
Пока все это делалось, сложился некий триумвират: Отдел стилистики и языка художественной литературы ИРЯз, кафедра русского языка Тамбовского университета и Академия Зауми. И в 1993 году мы смогли провести в Тамбове конференцию-фестиваль «Поэтика русского авангарда». Тогда же В. П. помимо доклада на конференции прочитал лекцию моим студентам. Не могу не упомянуть об этом, потому что для меня было необыкновенно важно, чтобы студенты увидели живьем автора теорий, которые я им представлял. А еще были посещения Дома Ладыгиных, остались фотографии, на которых все мы вместе, В. П., Наташа Фатеева, Ры Никонова, критик Владислав Кулаков, поэты Бонифаций, Игорь Левшин, знаменитый собиратель редкостей Н. А. Никифоров, между прочим, приемный сын Давида Бурлюка.
Каждая моя московская поездка не обходилась без встречи с В. П.: либо в Институте, либо у него дома, либо в кулуарах очередной конференции.
Последняя встреча, как я уже сказал, в ноябре 2006-го. У меня в руках его книга и мы говорим о четырехмерном пространстве языка. Эта замечательная научная метафора врезается как поэтическая строка, выстраивает новую систему взаимодействий внутри языка.
В. П. сетует на отсутствие диалога, ему хотелось обсуждения: утвердиться в правоте, либо найти аргументы в защиту идеи…
Мы прощаемся, не зная, что уже навсегда, что уже не услышу его молодого голоса с характерным интонированием, не увижу, как он внимательно вслуши-всматривается в говорение, привычно, но значимо вставляя сигарету в мундштук, прикуривая таким образом, что эти жесты составляют некий невербальный дискурс, часть беседы.
В это недолгое пребывание в Москве, потом в дороге, вглядываюсь в книгу, пытаясь обжиться в четырехмерности языковой. Пишу для газеты, которой В. П. постоянный читатель — «НГ-Exlibris». Стараюсь пояснить читателю новое пространство, которое предстоит освоить. Цитирую сейчас: «Многолетняя работа Григорьева и его коллег по Институту русского языка по созданию «Словаря русской поэзии ХХ века» в результате вырастает в особый раздел филологии — Поэтической лексикографии. Кстати, из этих словарных занятий вырастает, говоря словами Хлебникова, «целая друза» новых идей культурологического плана. Например, в свое время Григорьев ввел понятие «экспрессема», «как упорядоченное множество контекстов». Думаю, что это было существенное называние существующего! Ведь наука филология для того, чтобы называть. И вот Григорьев называет еще одну сторону языка. Три известны: семантика-синтактика-прагматика. Называет четвертую — эвристика. И отсюда уже происходит «эвристе-
ма» — «сильная часть креатемы» («креатемой», по предложению Л. А. Новикова, Григорьев заменяет «экспрессему»). И вот уже создается словарь эвристем. На наших глазах происходит реализация вычленения сильных творческих позиций языка, особенно поэтического языка.
Фактически всей своей книгой В. П. Григорьев выступает за то, чтобы носители языка и те, кто его изучают, обнаружили его сильные, преобразующие стороны, чтобы они сами стали «четырехмерны».
2007 год. Мне сообщают из редакции, что рецензия выйдет вскоре, но все-таки проходит время. Наконец в Интернете появляется «содержание» очередного номера, сами тексты еще не открываются. Сообщаю мейлом Виктору Петровичу. А через день получаю письмо от родственников, что мое сообщение было последним, которое успел прочитать Виктор Петрович. Завершился замечательный человеческий путь, но не завершилась судьба ученого, судьба будетлянина. Это слово «будетлянин» — эвристема, как сказал бы В. П., уже не требует пояснений. Пучок всех смыслов, которые в нем содержатся, благодаря приникновению В. П. к золотописьму, сфокусирован и дает свет.
Мне удалось приехать только на сороковины…
9 февраля 2008 г.
Текст впервые напечатан в: Поэтика и эстетика слова: Сборник научных статей памяти Виктора Петровича Григорьева / Под ред. З. Ю. Петровой, Н. А. Фатеевой, Л. Л. Шестаковой. — М.: 2010.
Сергей Бирюков — поэт, саунд-поэт, филолог, исследователь авангарда. Родился в 1950 году в Тамбовской области. Окончил Тамбовский государственный педагогический институт. Основатель и президент Академии Зауми, учредитель Международной Отметины имени «отца русского футуризма» Давида Бурлюка. Автор многих сборников стихов, а также теоретических книг «Зевгма. Русская поэзия от маньеризма до постмодернизма» (1994), «Теория и практика русского поэтического авангарда» (1998), «Уроки барокко и авангарда» (1998), «Поэзия русского авангарда» (2001), «Року укор. Поэтические начала» (2003) и других. Живет в городе Галле, Германия.