Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 5, 2010
Елена КРЮКОВА
ПОЗАБЫВ ЖЕСТОКИЙ ВЕК
«Моя родина — тишина, моя пища — молчание.
Я сижу в своем имени, как гребец в лодке».
Милорад Павич, «Хазарский словарь», мужская версия
Град краснозвездный
Пятиконечная, прорезанная в снегу — кровавыми ступнями,
Пятисердечная, истерзанная когтисто-острыми огнями,
Остекленело вязь считающая венца кровей — под микроскопом! —
И чистокровной — стопку ставящая, а инородцев — в топку,
скопом, —
Остервенелою духовностию хлестающая скотьи спины,
Над башней танка — златокованною главой — глядящая чужбины,
Ну что, Столица, ночь сжирающая горящей смертью небоскреба, —
Война! Молися, умирающая, у красномраморного гроба.
…Я пришла к тебе, я пришла к тебе, скарб крылатый приволокла
на горбе.
Щенком доползла: зубами — за кумач. А старухи в церкви
мне бормочут: не плачь.
То ли еще грянет. Земля загудит. Саранча из расщелины земной
полетит.
Металлические стрекозы. Стальные пауки. Ржавые гусеницы —
толще руки.
Накипь белых глаз хлынет через край. На снегу пластаясь, крикну:
не стреляй!
Ведь она живая, нечисть-война. Она в красный Мир, как сука,
влюблена.
А, да ты Москва! — на исходе дня — куском снега в горло —
спаси меня;
А, да Краснокаменная — на исходе зла — прими работяжку
без рода-без угла:
А и все богатство — мертвый сын в земле, примета особая —
шрамы на челе,
Ладони — в мозолях; сожму — что деньга, твердые!..
…Война. Брусничные снега.
…Да мы революцьями сыты — вот так. Заелись. Отрыжка —
дымами
Вонючих атак. Красный выкинут флаг. И белый — сквозит
между нами
Рыдающим Ангелом. Прет броневик в морозную тьму —
кашалотом.
Живая, Война!.. Зверий сдавленный крик. И люди слепого полета.
Сгущенки, тушенки, — забиты склады! Кто оптом купил —
содрогнется.
Ах, пороты у Революций зады, и розга соленая гнется…
Что, пули, что, дуры?! Над ухом свистит. Дверь выбита молотом
тела.
Я прячусь в подъезде. Я вижу: горит все то, что плясало и пело.
Кому, Революцья, ты нынче жена?! Под куполом, в мыке коровьем,
На палец тебе нацепил Сатана кольцо — еще теплое, с кровью.
…Господь, а я-то тут при чем?!. Я сибирячка.
Я здесь укладчица, раздатчица, кухарка и прачка.
Могу твои рельсы мыть, Град Краснозвездный.
Могу в собачьей электричке жить ночью морозной.
Могу скопить двадцать рублей — и помолиться на мясо в столовой
Консерватории: а наверху — орган гудит, серебряно-дубовый!..
Я б пошла, в ноги поклонилась тому органу:
Пусти меня в себя жить!.. — да ведь мне не по карману…
А на улице — шапки мерзнут. Звезды с Кремля навеки сняли.
Коли меня убьют — кто вам споет о любви и печали?!.
…Это все перевернулось, в Красный Узел затянулось:
Танки и броневики, мертвое кольцо руки.
Флаги голые струятся. Люди в ватниках садятся
У кострища песни петь, в сажу Космоса глядеть.
В черном мире, под Луною, под Звездою Ледяною
Кто-то хочет Первым быть, кто-то — с губ улыбку пить.
У костра стою. Старею. Водку пью и руки грею.
Революция. Война. В небе — мать моя Луна.
Лик тяжелый поднимаю. На работу опоздаю.
Видишь, мать моя, — живу. Видишь, — нить зубами рву
На тулупе, что залатан той заплатою крылатой,
Где перо к перу — года: здесь. Сейчас. И никогда.
* * *
Маленькой нищенке Нижнего Елене Федоровне
…моя ненастная паломница по всем столовкам да по хлебным.
Моя нетленная покойница — о, в кацавейке велелепной.
Моя… с котомкой, что раззявлена — нутром — для птиц: там
злато крошек!..
Моя Владычица, раздавлена любовью всех собак и кошек…
Живая, матушка, — живущая!.. Ты днесь во чье вселилась тело?..
С вершок — росточком, Присносущая, катилась колобком
несмелым.
Неспелым яблоком, ежоночком, колючим перекати-полем… —
Дитенок, бабушка ли, женушка, — и подворотней,
как престольем!.. —
Ты, нищенка, ты, знаменитая, — не лик, а сморщь
засохшей вишни, —
Одни глаза, как пули, вбитые небесным выстрелом Всевышним:
Пронзительные, густо-синие, то бирюза, то ледоходы, —
Старуха, царственно красивая последней, бедною свободой, —
Учи, учи меня бесстрашию протягивать за хлебом руку,
Учи беспечью и безбрачию, — как вечную любить разлуку
С широким миром, полным ярости, алмазов льда, еды на рынке,
Когда тебе, беднячке, ягоды кидала тетка из корзинки:
Возьми, полакомись, несчастная!.. А ты все грызла их, смеялась,
Старуха, солнечная, ясная, — лишь горстка ягод оставалась
В безумной жизни, только горсточка гранатиков, сластей,
кровинок, —
И плюнул рот, смеяся, косточку на высверк будущих поминок,
На гроб, на коий люди скинутся — копейкой — в шапку меховую…
Учи, учи меня, кормилица, ах, дуру, ах, еще живую…
Кутеж. Художники
Поле боя — все дымится: рюмки, руки и холсты.
Дико пламенеют лица, беззастенчиво просты.
Пьяным — легше: жизнь такая — все забудешь, все поймешь.
Над тарашкою сверкает именной рыбацкий нож.
Это Витя, это Коля, это Костя и Олег
Разгулялися на воле, позабыв жестокий век.
И домашние скандалы. И тюрьму очередей.
И дешевые кораллы меж возлюбленных грудей…
Костя, беленькой налей-ка под жирнущую чехонь!..
Вьюга свиристит жалейкой. В рюмке — языком — огонь.
Колька, колорист, — не ты ли спирт поджег в рюмахе той?!.
Да, затем на свете были мы — и грешник, и святой, —
Чтоб не в линзу водяную ложь экрана наблюдать —
Чтобы девку площадную Магдалиной написать,
Чтобы плакать густо, пьяно от бескрасочной тоски,
Лик холщовый, деревянный уронивши в сгиб руки,
Потому как жизнь и сила — в малевании холста,
Потому как вся Россия без художников — пуста!
Первобытной лунной тягой, грязью вырванных корней
Мы писать на красных флагах будем лики наших дней!
По углам сияют мыши вологодским серебром…
Ничего, что пьяно дышим. Не дальтоники. Не врем.
Дай бутылку!.. Это ж чудо… Слабаку — не по плечу…
Так я чохом и простуду, и забвение лечу.
Стукнувшись слепыми лбами, лики обмакнув в вино,
Мы приложимся губами к той холстине, где — темно…
И пройдет по сьене жженой — где вокзал и где барак —
Упоенно, напряженно — вольной страсти тайный знак!
Ну же, Костя, где гитара?!. Пой — и все грехи прощай!..
Этот холст, безумно старый, мастихином не счищай…
Изнутри горят лимоны. Пепел сыплется в курей.
Все дымней. Все изнуренней. Все больнее и дурей.
И, хмелея, тянет Витя опорожненный стакан:
— Наливайте… Не томите… Хоть однажды — буду пьян…
Икона Всех Святых
Пророки, архангелы, Иоанн Креститель,
Кто на Крещенье бил в лицо железным снежком!
За то, что забывала вас, — вы меня простите!
Я нимбы нарисую вам яичным желтком.
Я ночью прокрадусь сюда. Вот киноварь в банке.
Вот бронза сусальная — для ангелов она.
Допрежь маханья кисти я повторю губами
Все ваши золотые, дорогие имена.
Кого я позабыла? — что ж, не обессудьте:
Какое время длинное — такая и родня!..
Вы глянете в меня со стен, любимые?.. — нет, судьи!
Хоть не судимы будете — вы судите меня.
Святой мой Николай — родитель мой бесценный…
На кухне спишь,
уткнувши лоб
в сгиб сухой руки.
В моей крови идут твои отчаянные гены:
Краплак — Гольфстримом! Тихий свет индиговой реки…
Тебя пишу одним мазком. Темно и сыро в храме.
Опасно свечи зажигать — увидят меня.
Но первую свою любовь пишу в алтарной раме —
Наощупь, бешено, светло, во мраке, без огня.
Святой Григорий Богослов, ты песни пел прекрасно!
В гобой консерваторский дул. Мне воблу приносил.
Я киноварью плащ тебе малюю — ярко-красный.
И улыбаюсь над собой — ведь плакать нету сил.
Была я дерзкой девушкой. Не верила в Бога.
Святой мой Игорь покупал перцовку и табак.
От наших тел-поленьев свет стоял в жилье убогом!
А в белой полынье окна — аптека и кабак…
Святой архангел Михаил! Прости мне, если можешь.
Мой грех был. И на свете нет ребенка от тебя.
Но ребра, твой худой живот я помню всею кожей.
Сошел с ума ты. Души врут. Правдивы лишь тела.
Святой целитель Валентин — блатняга в куртке грубой,
Познавший суда — и решетки ржавой вкус!
В тюрьме немых морщин твои рисую губы.
Но не боюсь. И не люблю. И даже не стыжусь.
А там, в квадрате золотом, кто затаился в синем?..
Иркутский рынок, синий снег — за грозными плечьми…
А улыбка — детская. Святой ты мой Василий.
Благодарю, что в мире мы встретились — людьми.
Но снова в горы ты ушел. Байкал огромный вымер.
Я вздрагиваю, слыша в толпе — прощальный крик!
Псалом утешения мне спел святой Владимир,
Серебряный Владимир, певец, седой старик.
О, как же плакала тогда, к нему я припадала!
О, как молилась, чтоб ему я стала вдруг — жена!..
Но складки жесткие плащей я жестко рисовала.
Но клала грубо краску там, где злость была нужна.
И на доске во тьме златой толклись мои фигуры —
Неужто всех их написать мне было по плечу? —
Бродяги, пьяницы, певцы, архангелы, авгуры,
И каждый у груди держал горящую свечу.
Да что же у меня, однако, получилось?
Гляди — икона Всех Святых
на высохшей доске…
Гляди — Любови все мои, как Солнце, залучились!
Я с ними — разлучилась.
Лишь кисть — в кулаке.
Лишь эта щетка жесткая, коей храм целую,
Закрашивая камень у жизни на краю!
…Икону Всех Святых повешу одесную.
Ошую — близко сердца — только мать мою.
Елена Крюкова — поэтесса. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького. Печаталась в журналах «Дружба народов», «Знамя», «Новый мир», «Нева», «Юность», «Огонек», «Москва», «Литературной газете» и других. Живет в Нижнем Новгороде.