Стихотворения. (перевел Вячеслав Куприянов)
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 5, 2010
ПОЭЗИЯ ЗБИГНЕВА ХЕРБЕРТА
Збигнева Херберта (1924 — 2000) я встретил в 1988 году на международном фестивале поэзии в Роттердаме. Тогда он жил изгнанником в Париже. Общим языком для нас оказался немецкий. У него была теплая, добродушная улыбка. Поскольку всем участникам фестиваля бесплатно разливали голландское пиво, мы пили пиво. Компанию «с немецким языком» составил нам израильский поэт Егуда Амикай. По залу пробегал Андрей Вознесенский в поисках знакомых, важно прохаживался нобелевский лауреат Воле Шоинка. Потом мы отправились в замечательную Роттердамскую художественную галерею посмотреть старых голландцев. Я вспоминал, что когда-то в Варшаве мне подарили книгу стихов Херберта «Пан Когито», я попытался что-то в ней понять, исходя из того, что можно и нужно понимать любой славянский язык. Однако переводить с польского не решился.
Уже тогда было известно, что Херберт один из крупнейших польских поэтов. И на русский язык его многие — уже потом — переводили достаточно успешно.
Я благодарю Ольгу Цыбенко за отличные переводы, исходя из которых, я попытался создать свою русскую версию стихов Збигнева Херберта.
Вячеслав КУПРИЯНОВ
Збигнев ХЕРБЕРТ
НА ДЛИННЫХ ТОЩИХ ЛУЧАХ
Господин природы
Никак не удается
его лицо припомнить.
он надо мной возвышался
расставив длинные худые ноги
и я видел
золотую цепочку
сюртук пепельно-серый
и тонкую шею
на которой болтался
неживой галстук
он показал нам впервые
ногу дохлой жабы
которую иглой уколешь
и нога сожмется
он нас познакомил
с помощью золотого бинокля
с интимной жизнью
нашего предка
инфузории-туфельки
он показал нам
темное семя —
спорынья — смотрите
с его ведома
десяти лет от роду
я стал родителем
когда после долгого ожидания
из выдержанного в воде каштана
пробился желтый отросток
и вдруг все запело
по всей округе
на второй год войны
убили господина природы
выродки истории
если он попал на небо
может он ходит сейчас
на длинных тощих лучах
в своих серых носках
с огромной кошелкой
и зеленой коробкой
смешно болтающейся сзади
но если он не попал на небо —
когда на лесной тропинке
я вижу как жук вскарабкаться тщится
на песочный холмик
подхожу ближе
раскланиваюсь
и повторяю:
— день добрый пан профессор
позвольте я помогу вам
и переношу его деликатно
и слежу за ним долго
пока он не исчезнет
в темном профессорском покое
в конце лиственного коридора
Колеблющаяся Нике
Особенно прекрасна Нике
когда колеблется сомневаясь
правая рука как приказ прекрасна
с опорой на воздух
но вздрагивают ее крылья
ведь она видит
как юноша одиноко
идет по длинному следу
боевой колесницы
по серой дороге в сером пейзаже
среди скал с терновником редким
этот юноша скоро погибнет
чаша весов его срока
склоняется резко
долу
так хотелось бы Нике
спуститься
к нему с поцелуем
но она боится
чтобы он который не ведал
восторга ласки
познав ее
может сбежать как иные
с поля этого боя
потому колеблется Нике
и наконец решает
остаться в той позе
какую ей придал ваятель
устыдившись минутного волненья
прекрасно зная
что на рассвете завтра
найдут этого парня
с отверстой грудью
застывшим взглядом
и терпким оболом отчизны
за мертвыми устами
Гадание
Все глубже линии в долине ладони
в ямке где бьется родник рока
вот линия жизни смотрите летит стрелою
кругозор пяти пальцев прояснен потоком
что рвется вперед сметая преграды
и что может быть мощней и великолепней
чем это безудержное стремленье
как бескрыла рядом с ней линия постоянства
как окрик ночи и как река пустыни
начинаясь в песке она в песок уходит
или уходит куда-то глубже под кожу
сквозь ткань мышцы впадает в артерию
чтобы мы встречали ночью наших мертвых
в глубине где пульсирует кровь и память
в штольнях камерах и колодцах
наполненных темными именами
этого бугорка не было — я хорошо помню
там было гнездо чувственности круглое как будто
слеза горячего олова на ладонь упала
я также помню волосы и тень на щеке помню
ломкие пальцы и тяжесть головы во сне
кто гнездо разорил кто насыпал
бугорок бездушия которого не бывало
зачем закрываешь лицо руками
мы же гадаем Кого вопрошаешь
Голый город
Этот город на равнине плоской как лист жести
с увечной рукой собора его указующим когтем
с мостовой цвета внутренностей домами со снятой шкурой
город под прибоем желтой волны солнца
известковой волны месяца
о город что это за город скажите что это за место
под какой звездой при какой дороге
вот люди: их работа на бойне в огромном доме
из кирпича-сырца бетонный пол овеян миазмами крови
и покаянным каноном скотины Есть ли там поэты (поэты молчания)
есть немного войска в предместье оглушительная трещотка казармы
в выходной за мостом в кустарнике на стылом песке
на ржавой траве девчонки принимают солдат
есть еще места для недолгих мечтаний
кино
где на белой стене мечутся потусторонние тени
заведения где блестит алкоголь в тонком стекле или грубом
есть еще наконец голодные псы которые воем
определяют границы городских окраин Аминь
итак вы все еще вопрошаете что это за город
достойный страстного гнева где этот город
на поддержке каких ветров под каким воздушным покровом
живут ли там люди цветом кожи схожие с нами
люди с лицами как у нас или
Размышления о проблеме народа
Исходя из уже привычных проклятий
и таких же любовных признаний
делают часто слишком смелые выводы
в то же время всеобщее чтение в школе
вовсе не должно давать достаточный повод
для убийства
и земля похоже в таком же положении
(ивы песчаный путь пшеничное поле небо
плюс перистые облака)
я хочу наконец увидеть
где конец тому что нам внушили
и где возникают реальные связи
как следствие вживания в историю
не случился ли с нами психический вывих
мы воспринимаем события с доверчивостью истериков
словно мы все еще варварское племя
среди рукотворных озер и электрических дебрей
правду сказать я не знаю
твержу только
о наличии этой связи
ее симптомы побледнение
и резкое побагровение
выкрики взмахи руками
я боюсь все это приводит
к наскоро выкопанной могиле
итак наконец завещаю
чтобы вы все знали:
я участвовал в бунте
но считаю что этот узел кровавый
должен стать последним который
разрубит
тот кто обрящет свободу
Остров
Есть голый остров резная колыбель моря
могилы среди эфира и соли
дымка его стежек стелется в скалах
возносится голос над молчаньем и шумом
У времен года сторон света здесь свой дом
здесь добры тени ночь добра и доброе солнце
океан был бы рад здесь сложить свои кости
усталой рукой небо здесь прибирает листья
Он так хрупок среди разгула стихии
когда ночью в горах бормочут огни человека
а утром еще до вспышки Авроры
пробивается в папоротниках свет родниковый
Ощущение тождества
Если он чувствовал тождество то чаще всего с камнем
с песчаником не очень зыбким стойким и светло-серым
у которого тысяча глаз из кремня
(бессмысленное сравнение камень видит кожей)
если он чувствовал глубокую связь то именно с камнем
это не было вовсе идеей неизменности камня
он был всякий ленивый в блеске солнца занимал свет
как месяц
когда близилась буря мрачнел темнее тучи
потом жадно пил дождем запасенную воду
в сладком уничижении в схватке стихий столкновении
элементов
утрата своей натуры хмельная статичность
были одновременно унизительны и прекрасны
и под конец он трезвел на ветру сухом от молний
стыдливый пот улетающий облак любовного пыла
Пан Когито обдумывает различие между человеческим голосом и
голосом природы
Неутомима оратория галактик
могу все это повторить снова
с пером наследством гуся и Гомера
с уменьшенной копией копья
встану наперекор стихиям
могу все это повторить снова
рука горе уступает
горло слабее родника
перекричать песок невозможно
слюной не свяжешь
метафору ока с солнцем
склонив ухо на камень
из зерен молчания
не смогу смолоть тишину
а ведь я собрал столько слов в одну прямую
что длинней всех линий ладони
и потому она и судьбы длиннее
линии выходящей за пределы
линии расцвета
прямой как отвага линии завершенной
а ведь это была лишь линия горизонта в миниатюре
и дальше струятся молнии цветов oratio трав oratio туч
хор деревьев бормочет скала спокойно пылает
гаснет закат в океане день поглощает ночь и на
изгибе ветров
новый свет настает
и ранняя мгла возвышает острова диск
Перевел Вячеслав КУПРИЯНОВ