Беседа с кинорежиссером Владимиром Хотиненко
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 4, 2010
Интервью
Юрий БЕЛИКОВ
ПЬЮ ЗА ВОЛШЕБСТВО МИРА
Беседа с кинорежиссером Владимиром Хотиненко
Он заразительно смеется. Причем иногда — в самых неожиданных лакунах разговора, которые, обладай этим заразительным смехом кто-то иной, возможно, вызвали бы удивление у собеседника. Предположим, говорим мы с Хотиненко о формуле святости — и вдруг, через небольшую прищуренную паузу, этот гомерический смех. Но смех именно гомерический — оттуда, где обитают боги, куда Хотиненко только что приглашал вас взойти. А поскольку взойти, хоть и просто, но маловероятно, боги как бы делегируют рассказчику этот смех. Разумеется, беззлобный, а сброшенный вниз, как подмога веревочной лесенки. Можете воспользоваться.
Фильмы его на слуху. Вот названия некоторых — «Один и без оружия», «Зеркало для героя», «СВ», «Рой», «Патриотическая комедия», «Макаров». «Мусульманин», «72 метра»… Кто забыл — напомню: Хотиненко выпал из гнезда Свердловской киностудии. То бишь — не кукушонок, а птица певчая (судя по звонким кинолентам). Это —
с одной стороны. А с другой — ловчая (судя по тому, как прочно встал на крыло, ухватив фортуну).
— Владимир Иванович, вы давно уже москвич, а, исходя из ваших частых визитов в Италию, почти гражданин мира, но скажите: для вас сегодняшнего важна подпитка некими прежними пространствами проживания? Известно, что Шукшин постоянно оглядывался на Алтай. А вы долгое время жили и творили в Свердловске. Оглядываетесь ли вы нынче в его сторону? Или это уже — в прошлом?
— Если это вдруг пройдет, означать оно будет только одно: либо во мне что-то умерло, либо я умер. Такие вещи не должны проходить. Это такая безусловная составляющая, которую уже не вынуть из жизни. Во всяком случае, моей. Свердловск возвращается по-разному. Например, в снах. Раньше снился чаще, сейчас — меньше. Но главное, что я хочу сказать: для меня прошлое — та незримая пуповина, которую с полным правом можно определить словом «я», независимо, какую я жизнь сейчас веду и где живу. Это то же самое, что чувствовать себя с родителями, с близкими. Короче говоря, почва под ногами! И вот это желание почувствовать ее по ногами — в каких-то своих представлениях — и есть основа человеческого бытия.
— В Свердловске конца 80-х-начала 90-х образовался очень мощный творческий замес: поэты, «наутилусы». В те годы часто навещавший город московский поэт Александр Ерёменко писал: «Я голосую за свердловский рок!». И, безусловно, — там свое кино. В нем тогда обозначилось три направления: мультипликация в лице Александра Петрова, автора «Коровы», «Старика и моря», документалистика в образе Сергея Мирошниченко и игровое, художественное кино, связанное с именем Владимира Хотиненко. Но все названные творцы свердловского замеса — и «наутилусы», и Мирошниченко, и Хотиненко покидают провинцию. На ваш взгляд, возможно ли состояться творческой личности и быть успешной в глубинке? Или неизбежен внутренний с ней конфликт?
— Во-первых, я все-таки много создал до сих пор востребованных фильмов, делая их в Свердловске.
— Я даже знаю, что вы, уже живя в Москве, монтировали фильмы на Свердловской киностудии…
— Да, монтировал. Пока это было возможно. Потом поменялись обстоятельства, от меня не зависящие. Фактически студия прекратила свое существование. Одно дело: был бы я, предположим, писателем — приезжал бы в свою деревню и продолжал бы там творить. Но кино — это необходимость постоянно держать руку на пульсе или хотя бы пользоваться современными технологиями. Под технологиями я, в том числе, подразумеваю неизбежность немножко суетиться. Что, кстати, Василия Макаровича всегда угнетало. И я тоже сокрушался по поводу национальных особенностей московской киношной жизни и так мне хотелось слинять, однако не получилось. В современном кино нельзя жить затворником. Когда-то было можно. В застойные времена ты мог быть неким гением, который сидит где-то в тиши, изредка появляется на публике, что-то там снимает. Сейчас это исключено. Существуют правила игры. Ты можешь их не принимать — и тогда не снимать кино. На что уж Рогожкин — вроде бы закрытый человек, но ему и то все равно нужно высунуться, заявить о себе. Даже если бы ему удавалось «отсидеться» в тиши — все равно это было бы исключение, подтверждающее правило. Кино — это же почти промышленное искусство, в некотором роде индустрия.
— То есть кинематографисты, которые остались в провинции, неизбежно столкнутся с этой особенностью кино как индустрии и им нужно будет перебираться в столицу, чтобы соответствовать кинематографическому процессу и прогрессу?
— Либо в провинции что-то произойдет и возобновится какая-то жизнь, либо перед людьми кино возникнет названное вами противоречие с неизбежностью переезда…
— Когда я вспоминаю ваш фильм «Макаров», смотрю на игру Маковецкого, то ловлю себя на мысли, что главный герой этой картины напоминает мне каких-то свердловских знакомых из поэтической тусовки. Был ли у вас реальный прототип Макарова? Или это целиком вымышленная фигура?
— Реального прототипа точно не было. Все остальные совпадения случайны. Просто брали какие-то характерные черты одного, другого, потом так или иначе это проявлялось в стихах, которые писал Макаров.
— Это лишний раз высвечивает парадокс: то, что вымышлено — часто правда, то, что правда, нередко воспринимается как вымысел.
— В общем, да. Впрочем, это я или автор сценария Валерий Золотуха полагали, что Макаров — вымысел, а может быть, у нас какой-то образ в подсознании засел и захотел отождествиться? И мы сейчас считаем, что его выдумали, а на самом деле он был нами когда-то увиден. Так же тоже бывает. Это игры разума.
— А образ поэта в вашем творчестве неслучаен? Сами вы писать не пробовали?
— Ну кто из нас не писал стихов в молодости?! Дело в том, что когда-то в России было совершеннейшей нормой — все образованные люди писали стихи. Лучше, хуже — другой вопрос. Это было общекультурным моментом. Предположим, самурай — он обязан был писать стихи. Если самурай не мог сочинить хокку, это уже был не настоящий самурай. И странным образом такое же было и у нас. Стихи — это же состояние души, попытка выразить не прозаическим, а каким-то магическим, волшебным образом свой внутренний мир в данный период времени. Поэтому, естественно, я писал. В детстве писал, в юности. Более того, у меня даже есть парочка довольно приличных стихов. У меня была дикая пора влюбленности, и я писал белые стихи и недавно нашел эти записи, и, знаете, они мне понравились…
— То, что вы делаете в кино, это, на мой взгляд, близко мистическому триллеру, что-то между драмой и мелодрамой. Тут, пожалуй, какой фильм не возьми — «Зеркало для героя», «СВ», «Патриотическую комедию», «Мусульманина». Вообще мистическое начало, двойственность, слоистость, параллельность жизни для вас является некой реальностью?
— Я пью за волшебство мира, потому что это важная для меня категория! Мир может быть всяким — драматичным, трагичным, мерзким, грязным, каким угодно. Но я-то знаю, что он волшебный, сказочный. Это проявляется в стечении судеб, сочетании пейзажей или возникающих в сознании картин. Это мы в нем разные. А мир волшебен, иногда даже в буквальном смысле этого слова.
— Вы могли бы привести собственный, может быть, биографический пример этого волшебства?
— Вы хотите, чтобы я рассказал, как я увидел ангела?.. Есть вещи из очень тонких уровней — я думаю, о них нельзя рассказывать. Но вот вам пример. Я считаю, в моей жизни — вопреки моим желаниям и хотениям — огромную роль сыграл Никита Михалков. Встреча с ним изменила мою жизнь радикально. Самое интересное: я не хотел идти на встречу, которая изменила всю мою жизнь! Для меня это чистой воды волшебство. Как чудо рождения.
— А сопротивлялись вы чему?
— Ну, я был в отпуске — служил в армии и мне хотелось погулять, отдохнуть, оттянуться. Для чего я пойду?.. О творчестве спрашивать? Но мой товарищ Саша Кротов практически силой меня затянул на эту встречу.
— Значит, была матрица, которая вам эту встречу «надиктовала»?
— Да-да-да! Человеку вообще очень важно слышать свою судьбу. Пытаться улавливать, даже учиться этому. А здесь все произошло в один день!
— Значит, готовясь к интервью, я верно нащупал нить нашего разговора. Я раньше думал, что предсказаниями могут заниматься либо пророки, либо поэты. Но вспомнил эпизод из вашего раннего фильма «Зеркало для героя», где действие происходит в послевоенное время и где переворачивается машина «Победа» (Виктор Астафьев, наверное, еще только замышлял свой роман «Прокляты и убиты»). И вот я гляжу в сегодняшний день Победы и понимаю — это горькая пророческая метафора: и в Эстонии распилили бронзового солдата, и в Польше не все благополучно с памятниками Великой Отечественной, да и наши ветераны нынче не чувствуют себя победителями и людьми защищенными. Случайно ли у вас в 1987 году «Победа» перевернулась?
— «Победа» как машина на самом деле оказалась в фильме совершенно случайно. Потому что была только такая машина — и никакой другой. Вообще этот эпизод взят из воспоминаний шахтеров. Когда они становились стахановцами и им дарили машины, они устраивали такие вот состязания. Могла быть другая машина — «Эмка», например. С «Победой» просто так сложилось. Более того, у меня там в тот момент один парень работал в операторах. Он отказался на съемку ехать. Увидел тот самый символ, о каком вы сейчас спросили, который на самом деле в фильм не вкладывался.
— Но тогда-то вы не задумались, почему кинооператор отказался снимать этот эпизод?
— Нет. Для меня тогда важней было другое. Фильм «Зеркало для героя» весь пронизан ароматом этого дня. А парень просто вот такой был упертый — дескать, символ — и все тут! Не надо так циклиться на деталях…
— Но представляете: сейчас бы, в канун празднования Дня Победы, по центральному телевидению показали этот фильм — и невольная аналогия была бы стопроцентной!
— А так часто бывает. Современная молодежь понятия не имеет, что это за машина. Для нее она просто машина. Строго говоря, «Зеркало для героя» я снимал для своих родителей. Для их поколения. И та реакция, которую получил фильм в обществе, показала, что я не зря это сделал. У фильма был практический смысл — когда после его демонстрации огромному количеству людей стало чуть легче.
— Дальше был фильм «Мусульманин». Это тоже, на мой взгляд, знаковая работа в нашем кинематографе, да и в общественной жизни. Но в этом фильме тоже ведь происходит своего рода перевертывание. Мусульманин ведет себя как христианин. Главный герой устами Евгения Миронова предсказывает: «Если сейчас вы здесь рассоритесь, — христиане и мусульмане, то придет дьявол и всех вас проглотит!». И, благодаря режиссерскому мышлению, мы видим, как по воде плывут доллары. Я думаю, что вольное или невольное предсказание Хотиненко сбылось: доллар, если не поглотил, то крепко «зажевал» Россию. А перевертывание — в том, что христианин (бывший сослуживец по Афгану) стреляет в мусульманина. Вы действительно считаете, что это перевертывание имеет место?
— Не совсем так. Снимая картину, я, естественно, и Коран прочитал… И хочу сказать, что все нормальные религии в основе своей — одинаковы. Перевертыш перевертышем, но в «Мусульманине» все немножко тоньше. Для того, чтоб мы увидели картину мира чуть сложнее, там придумана сцена драки. Когда главный герой бьет своего брата, это уже другой человек. И когда на фоне среднерусского пейзажа разносится «азан!», это нечто уже другое, чем простая рокировка между христианином и мусульманином. А остальное, если все это упростить, — история веры и безверия.
— Но вас не упрекали церковные ортодоксы?
— Упрекали люди, замкнутые на себе. Да, и проблемы возникали с этой картиной, но… В фильме батюшка произносит очень простые слова. Матери, когда та жалуется на сына, он говорит: «Молись!» — и больше ничего. Суть стара: будешь молиться — в молитве тебе все и дастся. Потому что мы часто надеемся на волшебную палочку. А побожиться, помолиться — это не совсем получается.
Как-то Макарий Египетский, думавший, что уже достиг определенной святости, услышал: где-то есть женщина, которая святее. Он нашел ее и спросил: «Чем вы святы?». И был ответ: «Не знаю. Просто все эти годы мы живем вместе с мужем, и за все время худого слова друг другу не сказали. Никогда не поссорились, не повздорили…». Батюшка дает гениальную формулу: «Вы попробуйте прожить лет десять — худого слова не сказав и о плохом не подумав. Это-то и есть истина».
В «Мусульманине» все фигуры расставлены так, как надо. И там есть трагедия матери, которую совершенно фантастически сыграла Нина Усатова. А в старшем брате — эта наша русская попытка прозрения. Глядя на обычную лампочку, он вдруг видит свою затемненную душу. И как только в нее свет пробился и высветил в ней мрак, он потянулся к веревке. Тоже очень русское качество…
— В последнее время вы как режиссер беретесь за некие узловые периоды русской истории. Например, в 2005 году на экраны вышел ваш фильм «Гибель империи». Затем вы снимаете ленту о Смутном времени — «1612», когда произошло изгнание поляков из Москвы. Чем отличается эта картина от известных исторических эпизодов, описанных еще Пушкиным, где действуют Борис Годунов, Лжедмитрий, Марина Мнишек?
— Во-первых, что, самое интересное, эти ключевые картины не я сам предлагал. Они мне были, можно сказать, даже заказаны. И я решился их делать. Потому что это очень сложные темы: «Гибель империи» и Смута 1612 года. И я не смог отклонить этих предложений вот почему. То, о чем мы говорим, — фантастически интересные и важные моменты крайнего испытания для России. Во-вторых, история со Смутным временем трагична еще и тем, что это время по-настоящему неизвестно никому. Назначили праздник — народ не знает, что это такое. Поэтому основная задача фильма — напомнить об этом времени и вызвать к нему интерес. Это — если говорить о практической пользе будущей ленты.
— А не основная?
— Все остальное — то, что я представляю. Причем в форме заданной: это — приключенческая история, не претендующая на глубокое историческое исследование. Всего лишь намек, в котором есть реконструированные и довольно редкие события. Как, например, присяга польскому королевичу Владиславу. Никто никогда не показывал, как присягали пустому престолу, потому что Владислав в Москву не приехал. А его пригласили на царство в 1610-м году. Или, например, в 1605-м году зимой Лжедмитрий 1 устроил потеху — крепость на колесах. Тоже никто никогда этого не видел. Поэтому я рассказываю вымышленную историю о Смутном времени. Да, там есть реальные персонажи — Ксения Годунова… Есть князь Пожарский и Козьма Минин. Но основные персонажи — вымышленные. Это позволило, не ввязываясь в гипотетическую дискуссию с историками, с их точками зрения, а их — на Смутное время миллион, в увлекательной форме рассказать молодежи об этом периоде нашей истории.
— Поскольку я давно живу в журналистике, а параллельно и подспудно — в литературе, то время от времени, когда наблюдаю в «ящике» вручение престижных киношных премий — «Золотого орла» ли или «Ники» — и вижу, с какой тусовочной охотой, с привычною припрыжкой эти премии получают наши кумиры, я понимаю: это вызывает раздражение у прильнувшей к «ящику», существующей где-то в открытом космосе России. Или я не прав? Вы-то этих кумиров знаете ближе…
— Да, я их ближе знаю и чаще нахожусь там, в том тусовочном ряду, и меня это так не травмирует. Я понимаю, о чем вы говорите… Мы с этого практически начали наш разговор — рондо такое получилось. Понимаете, то, о чем вы сказали, не означает, что все с восторгом во всем этом участвуют. Это то самое правило игры. Вот ты входишь в какой-то дом — и должен вытереть ноги, либо снять обувь, а кто-то не снимает ее — и это тоже правило. Кто-то занимается этим с большим удовольствием, кто-то — с меньшим. Я вот не люблю тусовки! Но я все равно на них хожу.
— А Петр Мамонов, пришедший как-то туда и сказавший: «Спасибо моему народу за то, что он меня поит и кормит!»?
— Но видите: он все равно туда ходит! То на одной, то на другой тусовке я его вижу. Одно дело — один раз пришел, высказался и больше не ходил бы. Однако он ходит. На все. Он понимает — умный же человек, что, если он будет талдычить это каждый раз, то превратится в городского сумасшедшего. Наверное, Мамонов этого не боится. Но даже Петя Мамонов, с его затворничеством, все равно на светские тусовки ходит. Потому что — еще раз напоминаю — это определенное правило, которое ты можешь не выполнять, но тебе просто будет трудно или неудобно работать.
Беседу вел Юрий БЕЛИКОВ
МОСКВА-ПЕРМЬ