Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 4, 2010
Кирилл Ковальджи на карте генеральной
Кирилл КОВАЛЬДЖИ
ИЗ СТИХОТВОРЕНИЙ ПЯТИДЕСЯТЫХ ГОДОВ ПРОШЛОГО ВЕКА…
Мне двадцать…
…Не знаю, откуда берется начало,
но только под вечер оно зазвучало
то тихо, то бурно, а в общем сумбурно,
то кажется — дурно, то вовсе недурно,
не только недурно, а просто чудесно!..
Шагаешь — становится в комнате тесно.
Терзаешь бумагу и жжешь папиросы,
а мать задает неуместно вопросы:
— Когда ж ты поедешь за тонной брикета?
Морозы, а печка в дому не согрета…
— Какого брикета?.. Не надо мне чаю!..
— И что ты все пишешь? — Да так… — отвечаю.
Мне двадцать. Судьба перед носом маячит,
Свой дар налету то покажет, то спрячет.
…Начало отсечь, середину поправить,
строфу переставить, а, может, оставить?
Не вышло… Ложусь. Но душа не находит
покоя — всю ночь среди звезд колобродит.
Актрисе кино
И сквозь тучи,
что в дымной плывут позолоте,
Вижу облик Ваш,
будто виденье во сне,
Но Вы этих стихов
никогда не прочтете,
Никогда не узнаете
Вы обо мне.
И какое же дело Вам,
чудной и дальней,
До бесчисленных глаз
из неведомых стран,
До подобных мне зрителей
провинциальных,
Устремленных
на дышащий жизнью экран!
Выйдя в ночь из кино,
я был весел и счастлив,
И спасибо за это
хочу Вам сказать.
Пусть я даже не знаю —
Вы живы сейчас ли? —
Но я знаю, что завтра
приду к Вам опять.
И опять повторится
все снова и снова,
Вы появитесь в музыке
на полотне…
Но о сердце своем
мне б хотелось два слова,
Лишь два слова сказать Вам
хотелось бы мне.
Я люблю красоту.
Если б мы повстречались на свете,
Бросив все,
навсегда бы за Вами пошел…
Да, однажды
на Вас я похожую встретил,
Чем похожую —
я не могу объяснить хорошо.
Хоть она и не в славе такой
и почете…
Но зачем это вслух
говорю в тишине?
Ведь Вы этих стихов
никогда не прочтете,
Никогда не узнаете
Вы обо мне!
* * *
…И никуда от памяти не денешься,
все крепче память, как вино.
Тоскую я о милой девушке,
что умерла в тебе давно.
Верней, она была судьбой убита.
Ты выжила, а та тобой забыта, —
исчезла прежняя
с надеждами моими…
От той тебе осталось только имя
да сходство внешнее…
Тот вечер
Луна стелила тени вдоль дорог,
и звезды высыпали густо…
Тот вечер сделал все, что мог
для красоты, для лирики, для чувства.
На берег мерно вал за валом
шел, отступал и шел опять.
Она смотрела вдаль. Она молчала.
Ей было нечего сказать…
Так тихо стало, будто кто-то умер,
луна скользнула в облако без сил.
Повеяло прохладой. Я подумал
и спросил:
— Кто он, другой?
— Другого нет.
— Уйти мне?
— Нет.
— Надоедаю?
Она бровями вскинула в ответ.
— Так почему? Скажи!
— Не знаю…
Мне больно от такой неправоты.
— Я чем-то огорчил тебя, быть может…
— Ты добрый, милый, умный… ты…
ты мне хороший друг, но все же…
…………………..
Я знаю, будет так:
другой — не то что грубый, —
уверенный, веселый и прямой,
придет, прижмет к себе
и поцелует в губы,
и вся она проснется:
— Вот он, мой!
………………….
Душа ее еще не потревожена,
ее печалит собственный ответ…
Чтоб быть смелей —
любить слабей положено,
но я любви хотел,
а не побед!
Встреча со школьным другом
Мороз многоградусный,
а мне тепло,
а мне по-весеннему радостно
и светло.
Жую папироску я,
шумит Москва…
«У Маяковского
сегодня
в два!»
С кем встреча обещана?
Здесь, на виду,
думаете, женщину
какую-нибудь
жду?
Друг нашелся!
Не виделись
несколько лет.
В разлуке,
как перед лидером,
держал я ответ…
Крушитель старого,
он потряс
под стать Базарову
девятый класс —
под стать Маяковскому
он,
как гора,
раздвинул глушь нашу плоскую
у Днестра…
Годы любовь выветривают,
а дружбу —
нет.
Вот он — в шляпе фетровой.
Привет!
…………
Но успел промчаться
с тех пор в пути
мой век —
от шестнадцати
до двадцати!
Я принял просто
московский мир:
В нем меньше ростом
стал
мой кумир…
Каменщик
Когда я читал с эстрады,
он слушал меня в тишине,
привычно, как после доклада,
быть может, похлопал мне.
А он не выходит на сцену,
где сходятся ярко лучи,
чтоб мастерски класть на стену,
блестя мастерком, кирпичи.
На улице без оваций
он занят делом своим,
не думает он смущаться,
что я наблюдаю за ним.
А я читать не отважусь
вот так — не с трибуны — ему,
чей труд кирпичами ляжет
без подписи в новом дому.
Конечно, он меньше читает,
ему не хватает дня,
он меньше меня понимает
и знает меньше меня.
Ему под баян ли, гитару
с дружками валять дурака…
Но кто на него с тротуара
станет глядеть свысока?
Вгоняет — на уровне солнца —
кирпич, как слово в строку,
и он без меня обойдется,
а я без него — не могу.
Однако внутренний некто
слегка поправляет меня:
вначале-то был архитектор,
который поэту родня…
* * *
У тебя такое свойство:
словно гром средь бела дня,
недовольство, недовольство
обращаешь на меня.
И в такую свистопляску
я попал, что сам не рад:
виноват я за неласку
и за ласку виноват;
за условность, безусловность
и за лад, и за разлад,
виноват за невиновность,
за виновность виноват.
Нечем крыть. Игра такая:
«против» бьет любые «за»,
что ни мелочь — козырная,
что ни мелочь — бьет туза.
Я согласен добровольно
быть виновной стороной,
но ты явно недовольна
и победой надо мной.
Отвечаешь огорченно:
— Ах, за что я так терплю?
Не люблю я побежденных,
виноватых не люблю.
…………………………
Я взрываюсь! Некультурно
выражаюсь…
Боже мой,
как потом свежо и бурно
обнимаемся с тобой!