(перевел Владимир Алейников)
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 2, 2010
I
В час, когда эти строки я посвящаю ночи,
Ветер в окно влетает, сказки полей бормочет.
То-то с себя окрестность лунный покров не снимет!
Ветер сирень целует — кто их сейчас разнимет?
В небе — колонны дали с их голубиным цветом.
Столько в нем чувств высоких, сколько в посланье этом!
Призрачный свет пространства так различим воочью,
Полон щедрот, как сердце, полное этой ночью.
С давней поры я в сердце тайну ношу глубоко,
Ветер ее не тронет и не увидит око.
Что же друзья узнают? Сердце печаль изранит.
Что же в его глубинах вечно сохранным станет?
Дум его не похитит миг блаженный и властный,
Тайны украсть не смогут ласки женщины страстной.
Нет, ни стон средь дремоты, даже ни кубок винный,
Не отберут у сердца темный покой глубинный.
Только лишь ночь, бессонна, ночь, за окном белея,
Тайну мою открыла — что мне поделать с нею?
Знает мое сиротство, гонит мученья прочь.
Двое лишь нас на свете: я — и святая ночь!
II
Без любви
Даже солнце не властвует над небосклоном,
Ветер кроток — и лес не шелохнется телом зеленым,
Чтобы вспыхнула радость в крови…
Без любви не бывает
Ни земной красоты,
Ни бессмертья, — любовь нам его открывает,
В нем ее оживают черты.
Но насколько иная
Последняя наша любовь! —
Как осенний цветок, что, сквозь солнце ростком возникая,
Краше первых весенних цветов!
Бурь сердечных не кличет она
И бесцельных страстей,
Юный пыл позабыв и безумный напев у окна,
Как давнишних гостей…
Нет, возросшая в поле
И к холоду осени вхожа,
На весенних питомцев тем боле
Она непохожа…
Не зефир — ураган роковой
Овевает ее бытие,
Вместо страсти былой
Бессловесная ласка объемлет ее, —
И тогда увядает
Последняя наша любовь,
Вся — и нежность, и скорбь, нас навеки она покидает, —
Так безрадостно знать: не вернется прекрасная вновь.
И бессмертья грядущего там, в нарастающей мгле,
Как его ни зови,
И бессмертья не будет на этой земле
Без любви.
III
Вчерашней ночью ветер прилетал —
И долго я не мог заснуть, к несчастью.
Пристанища тогда я не искал,
Но не было приюта у ненастья.
То всхлипывал за дверью гость ночной,
То сторожем под окнами шатался.
Он прошлое раскрыл передо мной —
И в горести я сразу разрыдался.
И я, как он, в безвестности бродил —
И столько я ночей своих прославил,
И сладостные мысли погубил,
Утехи и мечтания оставил…
Вчерашней ночью ветер прилетал —
И в час, когда настало пробужденье,
Был воздух пуст — и ясный свет упал
На землю без намека на движенье.
Я вышел в сад. На тропке, в тишине,
Листва уже лежала золотая —
И долго, долго брел я, как во сне,
В минувшие лета перелетая.
IY
Одинокий, по улице брел он,
Следом — ветер и дождь, словно братья.
Божества в этот миг не обрел он,
Не узрел, как ни жаждал, Распятья.
Жар неслыханный в теле почуя,
Шапку снял он. Чело так пылало!
Дождь сгущался, сознанье врачуя,
И прохладная мгла обнимала.
Были здания частью пропажи,
Местность мнилась туманною тенью.
Лишь сменялись, шурша, экипажи,
Как пейзажи в цветном сновиденье.
Как, откуда?.. Он вздрогнул впервые,
На мосту неизведанном стоя.
Где же тяжесть? Узнают другие —
Он познал равновесье покоя.
Y
Никогда еще в мире этом не рождалась спокойней луна!
И, в молчанье высот одета, лира вечера так стройна,
Дуновением тени кличет, их вплетая в недра древес…
В этой кротости, в этой неге я еще не помнил небес!
Расцвела луна, как мимоза, тонкой нитью свет протяжен,
И, укрыты ее свеченьем, словно легкий, воздушный сон,
Мне видны Кура и Метехи, истомившие белизной…
Никогда луна не рождалась глаз нежней в глубине ночной!
Здесь, где царственным сном страдальца призрак старца гордого спит,
Здесь, где вновь над кладбищем скорбным запах роз с ромашками слит,
Ниспадает к земле прекрасной горних звезд бесконечный свет…
Здесь бродил и Бараташвили: одиночества горше — нет…
Пусть и я умру в своих песнях — лебедь грустный светлых озер,
Только б вымолвить мне, что ночи жив в душе изначальный взор,
Как у сна вырастают крылья от небес до небес иных,
И раскрыла синь сновидений паруса мечтаний моих;
Как щемящая близость смерти изменяет звучанье грез
Человека — лебедя в мире всех гармоний земных и роз;
Как я чую, что в море этом для души — умиранья нет,
Что дорога грядущей смерти — лишь дорожный пурпурный цвет;
Что на ней золотая сказка — драгоценная дерзость певцов,
Что не помню я тише ночи — видно, смысл ее весь таков;
Что, ушедшие, рядом с вами я встречаю песнею смерть,
Потому что певец и царь я — да и как, умирая, не петь! —
Что за веком вам моя лира будет с песнею отдана…
Никогда еще в мире этом не рождалась спокойней луна!
YI
Да, ты венчалась в ночь эту, Мери!
В ночь эту очи твои умирали.
Не было горше для неба потери —
С грустью осенней сравнится едва ли.
Вспыхнув, сиянье рвалось мне навстречу,
Пламя, дрожа, разгоралось сильнее.
Был отрешенней, чем все эти свечи,
Призрачный лик твой, сквозь тайну бледнея.
Куполом дивным храм был увенчан,
Розы сводили с ума, опьяняя,
Но ожиданьем измученных женщин
Не исцеляла молитва ночная.
Клятву былую твою вспоминаю…
Мери, и днесь я не верю — и дале…
Знаю — мученье со мной, но не знаю:
Ты ли венчалась? Тебя ль отпевали?
Камни перстней среди скал затерялись,
Ветра зрачками в рыдании стали…
Жалость — настигла, с сиротством — спознались,
Празднества днем этим мы не искали.
Хоть бы шаги меня дальше от храма
Прочь увели! — Я не видел — куда же?
Улицей ветер захлопывал рамы,
Дождь непрерывно твердил о пропаже.
В бурку плотнее закутаться надо,
Мысли отринуть — как сон, что не сбылся…
Что это? — Дом ее? — Нет с нею сладу! —
И, обессилев, к стене прислонился.
Скорби ни скрыть, ни постичь не умея,
Долго стоял я — и, встав надо мною,
Лишь тополей очертанья, темнея,
Звучной своей шелестели листвою.
Ветвь тополиная тихо шептала,
Только — о чем же? — Ах, Мери! — кто знает!
Видишь — судьба не меня ожидала,
С ветром порошей она исчезает.
И озаренье меня поразило:
Так исчезает? Молю я — кого же?
Может, мечта свои крылья раскрыла,
Крылья орла, воспарившего все же?
В небо зачем же с улыбкой глядел я,
Луч твой ловил, ниспадающий свыше?
И отчего же «Могильщика» пел я?
Кто «Я и ночь» мою понял и слышал?
Капли дождя в круговерти мятежной
Ранили сердце обидой высокой.
И зарыдал я — король безутешный,
Всеми покинутый Лир одинокий.
YII
Вечер, знаю, что в сад возле самого храма войдешь,
Удивление грусти своей ты к нему принесешь.
Словно росы посыплются с роз на старинные перстни,
Ароматом наполнив твои незабвенные песни.
Только ночью душа прозревает, как Троицу, чуя
Небеса и цветы — и прощанья черту вековую.
Видишь — память, как перстни, пылает огнем впечатлений.
Если демон придет — пусть, задумчив, стоит средь сомнений.
Из обители ветр сновиденьем уносит сквозь сад
Лишь моленье монахинь во тьме: Пощадите! Он свят!
YIII
Упал ребенок в городскую пыль:
Глазищи лани, волосы-мимозы…
И с ветерком, напомнившим ковыль,
Явились Ангелы в лазури, льющей слезы.
Орала улица, гримасы рож влача.
И солнце, и очаг — теперь в каком пределе?
В деревне солнечной дремала алыча,
И сестры пели — но о чем же пели?
IX
Дней игра кружит ли, к нам пристрастна,
Иль цветы пылают в тишине —
Для меня, как день, давно уж ясно,
Что потомство скажет обо мне.
Пусть лета уходят в эстафете,
Ветер сменит ветры всех времен…
Как земля единственна на свете,
Так на ней — один Галактион.
X
Матерь Божия, солнце Мария!
Словно роза в дожде и в песке,
Жизнь моя — только сны золотые
Да лазурь в небесах, вдалеке.
Станут сумерки вестью тумана —
И когда рассветет не в бреду,
Пивший вина с бессонницей — встану,
Как вдова, я к иконам приду.
Ночь не спавший, изведавший вина,
Прислонюсь я к церковным дверям.
Храм — лучей переполнит лавина,
Чтобы ризам сиять и дарам.
И тогда-то скажу: я вернулся —
Лебедь, раненный садом мечты!
Посмотри — я к ней с детства тянулся —
Как лица изменились черты!
Насладись! Погляди в мои очи —
Эти росы с фиалками грез,
Горевавшие с винами ночи,
Полны местью беспамятных слез!
Насладись! Тем ли живы поэты?
Лишь Тебя ожидая с мольбой,
Пусть душа, точно бабочка эта,
Под Твоею погибнет стопой.
Что бывает взамен? Я не знаю…
Где же счастье для душ на земле?
Словно Дант, я вернулся из Рая —
Ад измучил — я гибну во мгле!
И когда на пути, за ненастьем,
Смертный час осознаю вполне,
Даже вместе с последним причастьем
Не придет Твое имя ко мне!
Руки сложат… Порой ураганной
Унесут меня кони!.. Тогда,
Пивший вина с бессонницей странной,
Я в могилу сойду навсегда.
Матерь Божья! О солнце Мария!
Словно роза в дожде и в песке,
Жизнь моя — это сны золотые
И лазурь в небесах, вдалеке!
XI
Свиток в ладонях сжимая пергаментный,
Ангел на землю взирал безутешную.
Что же, прощай! Зря поверил я в памятный
Вечер с серьгою алмазною грешною!
Шепчут моления губы бескровные —
Он еще вспомнит величие горнее!..
Замки Грааля с Лидийской часовнею
Рухнули, — вспыхнуло пение скорбное…
Как побледнела мечта остраненная,
Равная небу в лазурном сиянии,
Облако с тополем — музыкой стройною
В дымке азийской, в плену расстояния!..
Ангел пергамент держал — продолжением
Листья взлетали — не с ними ль терзаемся?
Верил я зря. Мы томились сближением
Зря, — и отныне навеки прощаемся!..
Вихри янтарные занавесь смяли,
Вечер от страха дрожит и стеснения,
Ветер стихает — и розы увяли…
Что же, прощай! Навсегда! Без сомнения!..
XII
Так светла моя жизнь, как прозрачно вино,
И сияет, покуда хватает в ней света.
В ней давно я упрочил величье поэта,
А бессмертье настанет — я понял давно.
Ясных дней хоровод все такой же, не краше, —
И подъемлю я чашу за здравие ваше,
Чьи знакомства — лишь страсти, увлекшие слово.
Ни грядущего я не боюсь, ни былого.
XIII
Ветер свищет, взмывает, летит,
Вслед за ним улетают листы…
Строй дерев изгибая, твердит:
Где же ты, где же ты, где же ты?..
Как дождит, сколько снега — беда!
Не найду я тебя никогда!
Облик ясный твой всюду со мной,
Неразлучный в юдоли земной!..
С неба изморось мысли кропит…
Ветер свищет, взмывает, летит!..
XIY
Есть сердечная горечь —
С ней томишься без толку,
С ней пространству не вторишь,
Да и лира умолкла.
Та, что встарь бушевала,
Кровь замерзла и сжалась,
Слез блаженных не стало,
И утрачена жалость.
Если спросят: «Так что же
Сердце гложет, стеная?» —
Руки вскинешь — о, Боже! —
Что ответить, не зная.
XY
В волосах давно уж серебриста вьюжность —
Старость эту пряжу выткала, спеша.
Я не обижаюсь, право же, на юность —
Ведь была она на редкость хороша.
Где же повседневность? Тоже миновала —
Ведь ее почти не помню на пути.
Жалобы на то, чего и не бывало,
Никогда нельзя нам вслух произнести.
Ужас раздвоенья вовсе мне не ведом —
Никогда не чуял и совсем не знал…
Я ведь жизнь проведал, чтоб услышать следом
Небывалый, горний, горестный хорал.
Перевел с грузинского Владимир АЛЕЙНИКОВ
Галактион Табидзе (1892-1959) — выдающийся грузинский поэт. Печатался с 1908 года. В 1914 г. опубликовал первый сборник стихов, который принес ему известность. В 1916 году начал печататься в журнале грузинских символистов «Голубые роги». В 1919 г. вышел его сборник «Артистические стихи», в котором сказалось влияние декадентской поэзии. В годы Великой Отечественной войны написал много патриотических стихов («К оружию, братья!», «Мы победим!», «Союз сердец» и др.).