Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 12, 2010
На вопрос отвечают Сергей Бирюков, Алексей Даен, Фёдор Мальцев, Юрий Милорава, Евгений Степанов.
Сергей БИРЮКОВ (Средняя Германия)
— Слава Лён. Это имя уже вписано в историю русской поэзии. Его стихи 50-60-х годов и сейчас ошеломляют новизной. В том смысле, что «талант — единственная новость». Но он пишет не периодами, а разнообразием цельности. Поэтому его книги, выходящие только сейчас, удивляют даже тех, кто застыл в непробиваемой неудивляемости. Его провокативные теории сбивают акдемические шапочки и заставляют шевелить серым веществом под этими шапочками. Если вы слишком серьезны в отношении собственной персоны, почитайте Лёна, возможно удастся перестроиться на более аутоироничный лад.
Алексей ДАЕН (Нью-Йорк)
— Рад, что отвечаю не пост-фактум. Слава — один из первых русских поэтов, кто стал писать раскрепощенно — дактиль переходит в хорей, хорей в ямб, ямб — в верлибр, верлибр в гекзаметр и далее по списку. Из ученика Заболоцкого Лён превратился в учителя многих — от Савенко (Эдуард Лимонов. — ред.) до всех нас. Вольный, свободный классик, подвижник русской литературы. Поэтам, художникам и прозаикам делал лишь добро, не прося ничего взамен. Список велик — Веня Ерофеев, Ваг-Бах (Вагрич Бахчанян. — ред.), Церетели, Лимон (Эдуард Лимонов. — ред.), Володя Захаров… И меня Слава не обошел стороной — добро и ничего кроме добра (правда и ничего кроме правды) и дружеской поддержки.
Лён — носитель культуры, не разносчик. Слава Лёну!
Фёдор МАЛЬЦЕВ (Москва)
— Не понятно одно: почему Славу Лёна не печатают другие толстые журналы? Ведь это же очевидно: самобытный, яркий, талантливый поэт, о котором пишут во всем мире. Я думаю значение Славы Лёна в том, что он есть. Он создает поле для сравнения… При том что Слава Лён первосходный стилист, он пишет стихи на весьма злободневные темы. Да, он парнасец, но спустившийся на грешную землю. Он пишет о всех нас.
Юрий МИЛОРАВА (Чикаго)
— Я всегда абстрагируюсь от того, что знал до этого о поэте, читаю его будто это незнакомое имя. Это дает возможность независимой объективной оценки.
Поэзия Славы Лёна представляется мне максималистичной, честной, в чисто авангардном ракурсе, — черты присущие авангарду — размах, движение, динамизм, крепкое слово, парадоксальные, не лежащие на поверхности образы, взрывная сила обновления, сила как таковая, многослойность синтаксиса, употребление яркой лексиски, анализ текущего дня, позитивная боевитость, агрессивность, непредсказуемость, не просто новое, но новое, устремленное к озарению.
Эти книги опрокидывают подавляющее большинство других робких попыток взять что-либо от русской авангардной традиции, которые всюду сейчас видны в литературном пейзаже… Эти книги выявляют то отличие, что авангард, — для подавляющего большинства, — не традиция, — но просто слово или отзвук, безделица, атрибут украшения, мелкое приключение для личных целей, карьера, создание текста — как вид амбициозных литературных манипуляций. Для С. Лёна — это кровное дело русской культуры, ее продуктивный, чистый ценнейший источник, даже не просто традиция, а основа всех изменений, произошедших в современной культуре. И за стихами — его желание и долг продолжить этот процесс в литературе.
Именно долг продолжить. Ведь ситуация очень российская — русский авангард расчистил дорогу самовыражения, присущую изменившемуся сознанию человечества, в искусстве и литературе, а в поэзии также расчистил, но не в нашей стране, где все еще очень много и инерционно-устаревшего и архаичного. Поэзия С. Лёна написана на восприятии огромного нового культурного опыта, накопившегося от начала XX века. Не вяло-расчетливое, барски выверенное слово XIX века, нет, другое — крепкое, лютое, огневое, заумное — по заумному богатству нюансов в нем заключенных, чудно выражающее характер, слово византийской вертроградной страсти (чуждое унифицированной риторике, это слово доекатерининской, дотредьяковской академической системы), им, изменяя его, пользовались и во времена Ивана Грозного, и во времена Петра, и его вновь употребляли футуристы.
Поэзия Лёна смотрится визуально, пластично, она очень живописна. Поэзия, критика, мемуары и теоритические работы основываются на тех же культурных источниках, которыми обогащались русские поэты, представляющие авангард начала прошлого века, очень близко стоящий к живописи, да и огранизованный поэтами-художниками или художниками, тесно общавшимися с поэтами. Наскальная живопись, фовизм, первобытная скульптура, религиозные артефакты, примитивное искусство, мистерии, каллиграфия, народное творчество, эпатаж. Эпатаж — высокое, изысканное, точное слово, рафинированный скандал, в котором новизна языка, просветляющая буря, а не как замазывающее и очерняющее, не как натужный юмор, конвеерный, плоский, пошло-настырный, уродливый, мелкий, оболванивающий, унизительный, выбивающий почву и весь культурный слой из-под поэзии, самоедски поощряемый манипуляторами тусовочных умонастроений. Стихи эти —продолжение уже сложившейся тенденции опираться в поисках нового на классику. Когда я первый раз смотрел Рене Магрита не в репродукции, а на выставке, был поражен насколько это абсолютно выстрадано, духовно, будто художник жил столетиями ранее, виртуозно, убедительно, масштабно, словно это — автор эпохи Возрождения, Магрит сам старается подразнить публику. От этого эффект сильней и красота органичней. Яркие и крупные предметы, визуальные эффекты, полемизируюшие с рекламой, — вспоминаются вывески Пиросмани и Тулуз-Лотрека, образы вывесок и цитаты вывесок в стихах дореволюционного Маяковсого, и весь последующий, последовательный, — даже на уровне языка любовной лирики — интерес Маяковсого к плакату и рекламе, как к новой мистерии и новой буффонаде. Наверняка от сюрреализма русский соцарт, как атака на подсознание, на сон сознания засоренного советским бытом. Также и русский поставангард в живописи, начиная с 50-х годов прошлого века, для меня интересен и тем, что базируется и на древнерусской иконописной школе, в том числе. Фреска и икона — в своем роде — церковно-литургическая реклама. Авангард продолжает и обновляет больше, чем отменяет.
У поэтов, изображающих нечто, декорируя под авангард, — многих, — за редким исключением, — нет духа авангарда, чувствуется, что они и книги авангардистов-классиков не любят, или у них способностей просто не хватает, или их способности странно несовместимы с процессом чтения, — не себе подобных, — а с чтением современной классики, и русской, и не русской. Хотя часть из них и пишут претенциозно-кокетливые статьи, дело даже не в количестве книг, но как говорится, каждый получает от чтения то, что заслуживает. Поэзия Лёна доказывает, что книжность может и украшать поэзию. А, может, и чтение, как труд, где ничего без боя, без судьбы и крови не обещано, создание собственного стиля, объктивно направленного на преемственность уровня классики современного искусства, а не на соответствие журнальному потоку, — это уже становится исключением.Чувствуется по публикациям всюду ограниченный интерес к классике мировой литературы начала века, в особенности к зарубежной, прошлого и современной, — со стороны самих пишущих. Это рецидив советского писательского бескультурья. Стихи, книги Славы Лёна на фоне этих проблем — просто богатство.
Евгений СТЕПАНОВ (Москва)
— Слава Лён — целая эпоха русского неподцензурного искусства. Он состоялся в самых разных ипостасях. Поэт, прозаик, культуролог, искусствовед. Друг Шемякина и Бродского, Уфлянда и Лимонова… В этом номере я пытаюсь рассуждать о версификационном мастерсте Славы Лёна, о его великолепных паронимических рифмах… Он был одним из первых, кто стал употреблять паронимические рифмы как основные в своей стихотворной практике. Когда сейчас читаешь стихи Лёна, написанные в пятидесятые годы (!) прошлого века, понимаешь насколько он опередил свое время. Поэзии Славы Лёна нет в традиционных толстых журналах. Они его не хотят замечать. Я их понимаю. Если его печатать, тогда о многих нынешних выдуманных героях поэтического пространства можно будет говорить как о жалких и вторичных эпигонах.
Слава Лён состоялся и как личность, как человек. У меня был период в жизни, когда в очень сложной ситуации, помогли только Слава и его прекрасная жена Оля Победова. А больше не помог никто.