Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 11, 2010
Штудии
Борис КУТЕНКОВ
НАД СТИХОМ КАК НАД ЗЕРКАЛОМ ТАЛОЙ ВОДЫ
(философия опыта в поэзии Аси Анистратенко)
Впервые я узнал о ее стихах банальным образом — читая утреннюю френдленту Живого Журнала (с его появлением в моей жизни уже стало традицией зафренживать всех без исключения хороших поэтов — почти на автомате, не вчитываясь). Стихотворение удивительным образом попало в мое тогдашнее состояние души, с первых же строк поразив строгим, глубоко личностным и в то же время долженствующим стать универсальным определением любви: в дальний угол задвигается имманентное свойство чувства, эгоцентричного по своей природе.
прежде чем жизнь повернет по другому руслу
прежде чем я расскажу тебе как мне грустно
пусто и тягостно холодно горячо
я бы хотела чтобы заткнулись чувства
требующие себя принимать в расчет
Позже, уже внимательно ознакомившись с творчеством автора, нашел несколько ее характерных абзацев о себе. Один из них — запись в ЖЖ: «споласкивала чашку под краном — обычную, стеклянную, икейскую. под прохладной водой, без напора — просто споласкивала. чашка без трещин. с громким чпок взорвалась в руках на много-много мелких осколков. осколки сгребла, стеклянную занозу из пальца вынула. сослуживец сказал «энергетика!», но лучше бы молчал. живем дальше». Помнится, написал в ответ полушутливо, что «живем несмотря ни на что» — так я определяю основную интенцию ее стихов, постоянно в тот период мной читаемых. Другой, претендующий на роль эстетического кредо, — из авторского предисловия к стихам на сайте «Умницы и умники»: «…А вот и Ася, которая умеет рассказывать о чем угодно, только не о себе.
Любые попытки поведать миру о своей персоне заканчиваются либо кухонными разговорами до вторых петухов, либо что бывает чаще, поскольку не требует участия посторонних — стихами… Стихи для меня — возможность постоянно расти, ежедневно выходить за рамки себя вчерашней, позавчерашней. Несколько мазохистский процесс непрестанной смены кожи, столь же болезненный, сколь и мучительно-приятный…»
Невольно ища в стихах подтверждение этих тезисов, могу констатировать, что на трех китах — нелюбовь к прямому разговору о себе, образ мира как разбитого предмета и восприятие жизни как непрерывного движения — и зиждется для меня поэтика Аси Анистратенко.
Ибо вот что заявляется в виде одного из автоопределений:
…ты — сумасшедший шредер,
распускающий мир на нарезку из слов. и вот
естествознатель еще, полоумный физик,
вычисляющий, сколько раз надобно — так и так —
грохнуть этот хрустальный шар,
этот дар совершенной жизни,
чтобы разбился.
Обратите внимание на многозначность понимания образа: и легкий оттенок самокритичности — мол, надо собирать, а ты грохаешь — и почти ахматовская интенция: одной надеждой меньше стало, одною песней больше будет… Только разбив шар совершенной жизни, можно собрать из его осколков новую жизнь и, следовательно, новую себя. «Закалиться в процессе (сборки) не хуже стали» (цитата) — прочитав двояко последний омоним, легко провести параллель со «становлением лучше»; сделаться обновленнее и опытнее — именно из такого сопротивления жизни и появляются, не ведая другого способа самопроизрастания, стихи, метафоризирующие осколочность в гармонию.
В свою очередь, и ты меняешь пространство, делаешь его лучше:
…это помнить, поверх всего и ясней всего,
как меняется воздух, когда ты войдешь в него.
Признаться, меня сначала насторожила строка в одном из стихотворений: «Каждый сложнее другого на линию жизни, один изгиб…»: получается, что есть какой-то предел сложности? Только вчитавшись, понимаешь, что движение к этому пределу (как синоним «лучшести», а не сложность в обыденном понимании) в принципе недостижимо, но именно в нем и состоит жизнь. Как-то в парке аттракционов на ВВЦ я катался на такой карусели: ездишь в кабинке с убыстряющимся темпом, при этом тебя через определенные периоды опрокидывает вниз головой — нужно держаться крепко за кабинку, чтобы не слететь. Дежавю с этой каруселью возникает у меня при чтении стихов Анистратенко: движение с кульбитами, изгибающееся (отсюда — постоянные, но органичные сбои размера), но остающееся непрерывным, находящимся в рамках строго заданной колеи.
…нет своих и чужих. однажды каждый уйдет, заняв
и не вернуть какую-то часть меня.
Ощущение преемственности в чем-то прагматическое: каждый «дополняет» натуру лирического героя, подбрасывая что-то в кабинку знаний, интеллектуального, духовного и прочего багажа, тем самым — «улучшая» его (ЛГ). Взамен, словно шкура с ящерицы, спадает лишнее, наносное, ошибочное, что и составляет философию опыта в поэзии Аси Анистратенко (вспомним слова про «мазохистский процесс непрестанной смены кожи»).
Характерна реминисценция к Ваншенкину:
…жизнь моя, милая, горькая, как же я люблю тебя, жизнь,
и твою грубоватую нежность
ко мне.
Подчеркивается, что любовь к жизни отнюдь не взаимна, но в такой ситуации «прагматической преемственности» это вполне объяснимо, ибо безответность персонифицированной жизни тоже так или иначе «дополняет» тебя. Трудности, как известно, закаляют характер, а особенно закаляет их преодоление — терпя «грубоватую нежность», принимая ее как данность и отвечая на нее любовью, становится не легче — но объяснимее преодолевать дисгармонию бытия и даже находить блаженство в таком существовании, оборачивая жизненные неудачи удачами эстетическими.
Не случайно самый прямой разговор о себе возникает лишь в связи с собственной переменчивостью, стремлением к движенью — в стихотворении «Колесо»:
С детства любила воду. В любой реке
Вдела душу, нрав, темперамент, суть.
Раз пять тонула, но некий знак на руке —
Крестик не то квадрат — обещал: спасут.
Видишь, жива. И все так же топлю тоску
Памятным грошиком взгляда. Читай, везде.
Невка, Ла-Манш, Катунь или Иссык-Куль —
Что-то меня привязывает к воде.
Я приглашаю — не на высоту, в игру —
В преодоленье. На чертово колесо.
Сесть, ухватившись за бортик чудной ладьи,
И закурить, доскрипев до вершины дня…
Можно один за одним приручить слои
Воздуха, света, пространства. Тебя. Меня
Из такой философии жизни вытекает почти метафизическое ощущение мира как случайности: у каждого своя, заранее предопределенная дорога. В какой-то момент твоя дорога пересекается с дорогой предмета (вещи, другого человека…) и снова стремится врозь. Нужно принимать такое положение вещей как закономерность, будучи благодарной бытию даже за то, что
…век ничего, в самом деле, не отнял,
а только тебя подарил.
Непостоянство мира рождает сквозной для поэзии Анистратенко образ: собеседника как случайного гостя, который непременно должен покинуть, что-то оставив взамен — так, опять же, предопределено. В стихотворении «Поздний гость» использован глагол принуждения: сам гость не идет, значит, нужно заманить, чем-то заинтересовать.
позднего гостя заманиваешь в тепло,
мечешься — что приготовить, чем угостить,
гость начинает рассказывать о делах,
ты разливаешь чай.
Из этого же стихотворения:
нет, не любовник — а друг, понимаешь? друг,
долго… дружил, а теперь вот ушел к другой,
ты понимаешь? гость говорит: угу,
гость говорит: пойду.
Излюбленная лирическая ситуация Анистратенко — естественное, без кокетства, как бы само собой разумеющееся отсутствие стороннего интереса к своей персоне. Нет «тем» (слово, неоднократно встречающееся в стихах Аси) или, как выражаются в журналистике, «информационного повода», чтобы вспомнить о человеке. Благо и повод заговорить о себе поэт Ася Анистратенко дает редко: подборки в журналах печатает скупо, единственная книга — «Приближение к теме» вышла в 2005 году в издательстве «Геликон-плюс». При очевидном профессиональном уровне стихов — столь же очевидно недостаточная степень социальной интегрированности как поэта: в ответ на мой вопрос в ЖЖ-переписке — «есть ли статьи о Вашей поэзии?» — скромное: «Статей нет. По крайней мере, я не в курсе». Очевидна и письменная цель человека, не умеющего говорить о себе: ввиду скромности — природной ли, приобретенной ли — найти такое соотношение фигур умолчания с фигурами говорения, чтобы сохранить себя и в то же время спрятаться за маску, носящую отпечаток твоей личности. Отсюда — постоянный мотив двойников, отражений, мучительный поиск ипостасей — собственных проекций — лирическим героем. Почти всегда — разговор в третьем лице о себе: универсальное «ты» — вроде бы о себе и не о себе: как способ сочетания личностного с общечеловеческим: поведать собеседнику — о ком? Кажется, о нем же, но в то же время — о себе самой.
С подобной «хитростью» связано важное свойство стихов Аси Анистратенко — их полифоничность. Поэт зачастую вводит в текст некоего внутреннего собеседника. Выдумать себе его — надежный способ создать иллюзию, что тебя понимают, и спокойно рассказать все секреты — все равно не выдаст, ибо несуществующ, а значит, безмолвен. Так закапывают секреты в ямку, так дети в раннем возрасте разговаривают с куклами. Возможна аналогия и с попутчиком в поезде: Ахматова, по свидетельствам ее современников, была идеальным собеседником, поскольку как никто умела слушать, ей можно было доверить любые секреты, рассказывать же о себе она не предпочитала.
В контексте сказанного об образе мира как карусели и поиске собственных проекций напрашивается параллель с белкой в колесе, но Ася Анистратенко выбирает другую — лошади, движущейся по накатанной колее, в ярчайшем стихотворении «Песня» (опять же — колея накатана, судьба запрограммирована, а значит — предопределена):
кричит осенний пароходик,
на почве ночью до нуля,
ко мне мой старый друг не ходит,
а новых не родит земля,
но ни тревог уже, ни страха,
и даль прекрасна и светла…
как будто все послали на х.,
и я пошла — пошла — пошла.
Заметьте, как (на редкость для современной поэзии!) художественно мотивировано употребление обсценной лексики, как органично вкраплена в текст цитата, эмоционально и смыслово превосходящая евтушенковский оригинал: там — легкая меланхолия, здесь — завуалированная под самоиронию усталость и трагедия. (Приемы межтекстовых связей — от едва узнаваемых аллюзий до прямых цитат —в поэзии Аси Анистратенко — отдельная тема, на которой сейчас не будем заострять внимание.)
При всех описанных «симптомах», казалось бы, стихи должны сделаться герметичными. Но нет. Искренность, пробивающаяся через психологический барьер, заставляет неотрывно следить за сюжетом. Завороженно наблюдаешь за интонациями негромкого, очень чистого голоса, крайне деликатно переступающего через лужи и ямы, чтобы не запачкаться самому и не обрызгать близ идущего. Волшебного голоса, врачующего и преобразовывающего не только быт — в бытие, но дисгармонию внешнего и внутреннего мира в проекцию — гармонию мира поэтического. Зачастую это делается с помощью создания мифогенного пространства — взгляда сквозь пространную оболочку сна, где реальное пересекается с инобытийным.
снится заштатный город. лето — яма на яме,
псы отдыхают в тени, раскрыв животы с репьями,
взвизгнет пила за забором. шмель ударит в висок.
даже отсюда видно: время течет, как сок, —
терпкий, тягучий, сладкий… губы скорей утри,
нет ничего снаружи, нет ничего внутри,
я никого не помню, слышишь, что говорю?
разве что так, пунктиром, вскользь по календарю, —
этим ли, тем ли летом, молнией грозовой,
будет казаться: где-то ходит, еще живой,
ходит — меня не помнит; множатся двойники,
мошки к вечерней лампе, ласточки у реки,
время течет по капле, крутится колесо,
шмель, потерявший вектор, шмякается в висок.
только одна собака — бежевая спина, —
больше, чем ты, — реальна, лучше, чем ты, — видна,
перебирает лапами, не покидая сна.
Я не знаю, как в жизни звучит голос Аси Анистратенко, но в стихах — спектр его модуляций — обаяние, легкая виноватость, скромность с оттенком самоиронии, самокритичность, не доходящая, что важно, до казнящего самоуничижения.
так-то вроде простая баба
с ранним проблеском седины
зажигаю по жизни слабо
заурядная, как блины
но прорвется всегда не в срок
не заткнешь ананасом рот
вечно ляпнет чего попало
со значением между строк
В наименее удачных моментах модуляций этого голоса мне приходится наблюдать состояние «вдруг»: явление, когда взгляд лирического героя отводится от читательского и останавливается на чем-то одному ему видимом. При этом состоянии начинается замедление колеса, интонация переходит на легкое самозаборматывание, становясь аутентично-глуховатой и провоцируя на взаимное отвлечение читательского внимания.
ты из всего, что дано, берешь — что заказано.
черпаешь слой за слоями внутренней немоты,
пусть заполняют пространство мечты и разума
книги. воображаемые коты.
пироги в воскресенье. часы в абажурном свете.
мирная повторяемость сонных фраз.
все, что так важно. ты делаешь все, чтобы этого
не было, не получалось. здесь и сейчас.
В лучших же своих вещах, как в том, поразившем меня при чтении френдленты стихотворении, Ася Анистратенко описывает любовь с намеренно отстраненной, безличной интонацией, независимо от пола, лишний раз убеждая, что симптомы, причины и следствия одинаковы. Любовь — единственное состояние, которое при всей мучительности остается имманентным, на него не влияет «сбрасывание» кожи.
эта штука любовь и она не кончится
из нее не удастся случайно вырасти
как из детских прыщавых прекрасных комплексов
это вроде привета из той песочницы
где играют в куличики фрейд и юнг
эта штука любовь и она не лечится
это вроде удачной атаки вирусом
как угодно чем хочешь отформатируйся
остается пометка царапка родинка
прорастет метастазами и каюк
Она — обо всех нас. Подходит ли она под моэмовское определение гениальности? «…Гениальность — это сочетание природного творческого дара и особой способности художника видеть мир совершенно по-своему и в то же время с такой широтой, что он находит отклик не у людей того или иного типа, но у всех людей» («Подводя итоги»). Думаю, что да (и это вне апологетической тональности моего высказывания).
…до тех пор, пока ты не узнаешь себя наклоняясь
над стихом как над зеркалом солнечной талой воды
Снова — местоимение второго лица: вроде бы о себе, а вроде бы и о читателе. Как бы там ни было, я узнал себя в зеркале стихов Аси Анистратенко. Узнайте и вы.
Борис Кутенков — поэт, литературовед. Студент Литературного института им. А. М. Горького. Живет в Москве.