Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 10, 2010
Антон Нечаев. ПомоГимн. М.: Библиотека журнала «Дети Ра». — 2008.
К творчеству Антона Нечаева, поэта, журналиста, члена Союза российских писателей (Красноярск), лауреата премии имени Астафьева в поэтической номинации, главного эксперта фонда имени В. П. Астафьева журнал «Дети Ра» обращается с завидной регулярностью. То это большая подборка стихов в серии «Красноярск на карте генеральной» (№ 9-10 за 2007 год), то обстоятельное интервью с Антоном издателя и главного редактора Евгения Степанова (№ 3 за 2008 год), то — собственно, издание книги, о которой идет речь. Причина такого острого интереса редакции журнала к поэзии Антона Нечаева, наверное, в том, что Антон — один из наиболее ярких на сегодня выразителей концепции, которой живет и дышит наш журнал. Творческое кредо Нечаева им самим в суровой прозе выражается так: «<Поэзия> это иномирная сущность, открываемая избранным индивидуумам в процессе творческого вдохновения. У некоторых из них при этом возникает необоримое желание зафиксировать эту сущность в материальном мире при помощи слов либо еще каких-нибудь средств выражения… Но сущность в своей невыразимости неизменна. Она… проскальзывает мимо предметов, мимо любых попыток ее зафиксировать. Посему и равны все поэты, хорошие и плохие, ибо равно далеки они от поэзии, которую чувствуют, ощущают, но не способны выразить, потому что нельзя выразить вечное в преходящем и быть удовлетворенным этим выражением». А в стихотворной форме оно выражается еще более интересно и разнообразно.
Прежде чем перейти непосредственно к стихам Антона, позволю себе маленькое лирическое отступление. При том, что о творчестве Антона Нечаева пишут довольно много, и на новые его произведения читающая публика откликается активно (сейчас особенно на слуху «маленький роман» «Сибирский редактор», художественное произведение, стилизованное под автобиографические заметки настолько точно и едко, что его читатели зачастую впадают в морализаторство и делают «Фи!» самому Антону, а не его лирическому герою) — никто не решается дать стилево-жанровое определение его поэзии. Начиная с великого Виктора Астафьева, благословившего Антона много лет назад, в 1991 году: «Поэзия — штука не только тайная, но и весьма причудливая. Дед Антона Нечаева, сибирский поэт, Игнатий Рождественский, писал стихи с восторгом о сибирском крае, о стройках, здесь разворачивающихся, о мужественных землепроходцах и сам был человек увлеченный, искренне веривший в светлое наше будущее… Его внук… извлекает поэзию сложного внутреннего содержания из собственного мира и духа, хотя, казалось бы, какой тут мир и дух у… юноши, воспитанного преимущественно на книгах, в домашнем кругу? …Поэт даже в печальных стихах что-то хорошее обещает, к хорошему ведет, мечтою о прекрасном увлекает». Впрочем, творчество Антона претерпело не одну метаморфозу, и не так давно замечательный писатель Евгений Попов предлагал на грани очень серьезной шутки учредить премию «Евг. Попова «За конструктивную наглость в современной русской литературе». Первым лауреатом ее должен был стать Антон Нечаев: «За циклы идейно-ущербных лирических стихотворений с элементами цинизма и романтики». Положительные отзывы о стихотворных текстах Нечаева давали Дмитрий Быков, Ольга Ермолаева, Роман Солнцев. Совсем уже недавно Игорь Кузнецов говорил о Нечаеве: «Стихи его были (и есть) мне по душе. Четкие, плотные, честные, смелые. Сразу же подкупала в них интонация, непридуманность жизни, знание материала, не только физического, но и метаматериала». Для равновесия процитирую отзыв Олега Чувакина: «…куражливый Нечаев, взбодренный собственными матерками и сальностями», «…в нечаевской лексике наблюдается уклон вольно-бранчливый, который Антон сам у себя одобряет. Отвечая на обвинения читателей в писанье стихов матом, координатор и лауреат пытается защищаться…».
Как видим, все критики и ценители вместо четкого определения стилевой либо жанровой «ниши» поэзии Нечаева прибегают к ее дефиниции по каким-либо формальным признакам: то «идейно-ущербная лирика», то «непридуманность жизни», то «матерки и сальности». Да, задал Нечаев задачку своим будущим биографам и теоретикам! А впрочем… кто из современных поэтов не задает задач такого рода литературоведам, какие жанры сегодня сохранились в первозданной целостности, как в Золотом веке? Владимир Козлов в отличном эссе «Жанровое мышление современной поэзии» («Вопросы литературы», № 5, 2008) говорит, в частности, что «текущая» (можно прочитать и как «изменчивая») «современная поэзия в каком-то смысле оказалась лишена жанрового языка». И все-таки некоторые извечные жанры не теряют актуальности, хоть и трансформируются внешне — например, жанр «послания», которому я без колебаний отношу большинство стихотворений Антона Нечаева. И не только из книги «ПомоГимн». Но само название — «ПомоГимн» — смотрите, каково! А стихи-то под этим названием — смотрите, каковы:
«Помоги, помоги, помоги мне! — / ноет сердце, отчаянью вторя. / А в ответ только новые гимны, / и, как следствие, новее горе. / До поры унимается рана, / но чуть тронь — кровоточит повязка, / и в груди, оголившейся странно, / громыхает и хлюпает вязко, / словно в ребра уходит дорога; там усталый, надломленный путник / из всего мироздания Бога / отбирает березовый прутик».
Что это, как не отчаянное послание поэта сразу во все адреса — к небу, к людям, к себе?..
Поэтому и философской концепцией поэзии Антона Нечаева я считаю экзистенциализм с его категориями философского и религиозного сознания: «Я», душа, тело, Бог, время, пространство, вещь, смерть. На этих категориях базируется поэзия Нечаева:
«Что я хочу себе напомнить, / как будто сумерки наполнить? / Воспоминания — водицей, / и так страница за страницей, / пока течет строка живая, / писать, себя напоминая».
Несмотря на внешнюю, кажущуюся эпатажность, многие стихи Нечаева (из тех, что тянут на «идейно-ущербные», «сальные» либо попросту хулиганские) как будто отражают одно другое в кривом зеркале. Живой пример:
«Мне тридцать лет, я взрослый мужчина. / Немного птица, чуть-чуть скотина, / но, как и в детстве, полон дерьма, / только теперь голова / его производит не плоше толстой кишки / и называет стишки».
Суть у двух процитированных выше стихотворений одна — «Я-творчество», подача демонстративно разная. В этом, пожалуй, и состоит главный «секрет» поэзии Нечаева. Диапазон его поэтического взгляда столь широк, что на одном краю его уже ангельское пение, на другом — инфернальные шалости. А посередине, как положено, человек.
«Человек окочурился. / Чучело / сделали из него; / показали в кино — / прославился. / Тут бы, кажется, и воскреснуть, / а он стесняется».
«И я служил, как служат вещи, / держал безмолвно шубу, плащ, / хранил в себе отвертку, клещи, / салат, салатницу, калач. / Но мне молчать осточертело, / я весь изржавлен и горю — / поскольку петь не может тело, / я синим цветом говорю».
Смерть — постоянная и нестрашная гостья этой поэзии:
«Бадалык (из поэмы «Батя»)
Здесь человек упал, / а крест поднялся».
«Перо в руке излечивает сердце, / как луноход по скатерти ползет / листа. / И кажется, что та, / от коей никому не отвертеться, / не покарает, а спасет».
В одном из своих интервью Антон Нечаев гордо заявил: «Я не ограничен в темах, лексике, даже в морали». Это так, и, пожалуй, это законный повод для гордости. Читатели тоже отмечают за Антоном широту души и склонность к противоречивости стилей и тем: «Он может написать что-то очень яркое и обалденное, а рядом может поставить откровенную пошлятину» (высказывание с форума). Рядом, на одном книжном развороте, глубокое балладное «Явление»:
«Когда кашляет мир, задыхаясь от боли и гнева, / и широкий дощаник уводит немых в пустоту, / к современному склепу подходит моя королева / и движением плавным пружину включает не ту» —
и веселенький частушечный «Лубок»:
«Хороша моя избушка: / на крыльце сидит старушка, / вяжет махонький чулок — / нитка лезет между ног».
Но не всякая откровенность в поэзии есть пошлость, и даже относительно стихов «с матом» у Нечаева могу сказать: он прибегает к этому средству, как к художественному приему, и понимает, что такое мощное оружие неподдельной экспрессии надо приберегать для редких случаев, когда иначе не скажешь:
«До падения
«Спустилась ночь, и женщину в шалаш / Адам повлек, нашла такая блажь — / опять себя почуял кавалером, / и выебал особенным манером. …Через неделю, месяц или год / она сорвет в саду запретный плод».
Ну, и как без крепкого словца описать, почему и за что Ева предложила Адаму злополучное яблоко?..
«Радиация (из поэмы «Красноярск ALLEGRETTO»).
Я живу на минном поле, / у меня друзей раздолье. / Каждый третий — кандидат, / каждый первый выпить рад. / Спотыкнулся выпивоха — / бедолагам в связке плохо — / образуется провал, / где не только хер упал».
И тут как обойтись без «человечинки» в интонации?.. И, собственно, зачем обходиться? Кого из читателей современной поэзии можно еще фраппировать обсценной лексикой в стихах, в смысле — кто из грамотных читателей будет настолько плосок, что за деревьями (известными словами из трех-пяти букв) леса (сути и эстетической концепции) не увидит?.. Для таких у Антона Нечаева есть дерзкий, но единственно верный ответ:
«…А если я захочу / скакать эдак вот / как мне вздумается / кто сможет мне приказать / остановиться / сменить темп / или совершать передышки». (из поэмы «Все, ничего, что-то»).
Не надо останавливаться, Антон!
Елена САФРОНОВА