Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 6, 2009
Сергей Зубарев. «На бульваре имени Тупого».
Москва, библиотека журнала «Дети Ра», 2008.
Среди прочего, из традиций «шестидесятничества» осталась нам в наследство манера делить человечество на «физиков» и «лириков». Правда, с тех пор градации усложнились, — например, внутри этих огромных категорий также выявились группы, подгруппы и прочие «слои». Сейчас уже всякому ясно, что в среде литературных деятелей есть свои «физики», свои «лирики» — а есть и свои «метафизики».
К метафизикам, по моему глубокому убеждению, относится поэт Сергей Зубарев. И книга его стихов «На бульваре имени Тупого», выпущенная в серии библиотека журнала «Дети Ра», — лучшее подтверждение метафизичности этого автора.
Сделав такое парадоксальное утверждение, необходимо прерваться и объяснить, что значит «метафизика».
В устах одного из родоначальников русской «метафизики Всеединства» Владимира Соловьева «Метафизика, или первая философия» трактовалась как «умозрительное учение о первоначальных основах всякого бытия или о сущности мира. Слово «метафизика» произошло случайно. Когда ученики Аристотеля приводили в порядок все его сочинения, то 14 книг с рассуждениями о первых причинах, оставшиеся после учителя в недоработанном виде, были помещены после трактатов о физике и обозначены, как следующая за физическими (книгами) — мефбфб шхуйкб (буквально — после физики)… Понятое в переносном смысле, название метафизики указывает на изучение того, что лежит за пределами физических явлений». Дабы не вдаваться во все тонкости метафизики Вл. Соловьева, приведу еще несколько тезисов из его представлений о метафизике — тех, которые могут быть проассоциированы с поэзией и творческим воображением: «…Никакая метафизика не имеет притязания быть абсолютным знанием во всех отношениях, а, с другой стороны, всякая наука заключает в себе знание в известном смысле абсолютное. …Помимо этих формальных истин, есть в науке истины материальные, признаваемые самими учеными как абсолютно достойные. Так, для всякого биолога существование изучаемого им органического мира есть истина абсолютная: он с абсолютной уверенностью знает, что этот мир есть действительное бытие, а не мечта его воображения; оно полагает безусловное, а не относительное только различие между действительными организмами и такими представлениями, как гиппогрифы, фениксы или говорящие деревья. …Подобным образом и в психологии: мое слово или действие есть явление или обнаружение моих скрытых состояний мысли, чувства и воли, которые непосредственно не даны постороннему наблюдателю и в этом плане представляют для него некоторую «непознаваемую сущность»; однако, она познается именно через свое внешнее явление; но и эта психологическая сущность — например, определенный акт воли, — есть только явление моего общего характера или душевного склада…, который, в свою очередь, не есть окончательная сущность, а только проявление более глубокого — задушевного — существа… По способу бытия системы метафизики различаются на два типа: 1) статический, или метафизика пребывания (субстанционизм) и 2) динамический, или метафизика изменения (процессуализм)…»
Пожалуй, этого достаточно.
Сборник стихов Сергея Зубарева «На бульваре имени Тупого» носит пояснение: «авторское избранное из виртуальных книг (тексты 1991 — 2008 гг.)» — и уже это уточнение указывает на некую нематериальность и умозрительность «виртуальной» поэзии, которая нам представлена в обыденном виде книги-брошюры. Это второе «бумажное» издание стихов Сергея Зубарева. Но известность и славу поэт обрел больше в ходе «виртуальной» поэтической деятельности — о чем напоминают отзывы его друзей Петра Капкина и Сергея Бирюкова на обложке. И правда, стихи, что гордо красуются на страницах сборника, куда лучше воображаются в мерцании компьютерного экрана, чем в неизменности бумаги:
«по заветам новой веры
и трезоров жвачки века
человек без шифоньера
не похож на человека…»
«какие здесь лежат предметы
что помнит этот старый стол»
«опять по городу Никто
брело прелестное пальто
ему уже не надо света»
«на бульваре имени Тупого
я завыл из басенки Крылова
как ворона я теряю сыр
на слоне ж пугающий мундир»
«какой ногой ты почистил зубы?
Больно ли ухо сверлил будильник?»
И так далее. Пожалуй, памятливые столы, бродячие пальто и пугающие мундиры слонов у Зубарева — это те же «гиппогрифы, фениксы или говорящие деревья» у Соловьева. Поэт располагает собственным «абсолютным знанием» о «непознаваемой сущности», рождающейся из его «скрытых состояний мысли, чувства и воли, которые непосредственно не даны постороннему наблюдателю». Постороннему наблюдателю — разумеется, читателю, — остается только принимать на веру абсолютное знание Сергея Зубарева, которым тот щедро делится с нами на протяжении более чем ста двадцати страниц книги. Объем написанного и поэтический «стаж» Сергея Зубарева подчеркивают верность его избранной стезе… даже нет — доказывают, что он действительно живет в мире, что «после физики». И понять этот парадоксальный мир можно, лишь отказавшись от попыток постичь пространство, время и творчество «геометрическими» методами измерения и пятью физическими органами чувств. Причем с такой же дерзостью обитателя иного, «послефизического» мира, с которой поэт препарирует детали повседневности, он обращается и с макрокосмом:
«отрешенно тает озонный слой,
стегозавры побеждают на демократических выборах»
или
«звезды / тысячелетия / миллиарды / живых и мертвых / великая война / всех времен и народов / великий торговый путь / мусорный бак / за углом / несколько книг / пустая бутылка / дым из трубы / облезлый пес / за окном / и моя маленькая / любовь / едва ли нужная / даже мне».
И со временем:
«Как жизнь моя проходит невтерпеж…».
И даже со вселенной вещей:
«Как бублика глубинна благодать…»
Оба способа бытия системы метафизики — статический, или метафизика пребывания и динамический, или метафизика изменения — в поэтике Сергея Зубарева представлены. Причем многоплоскостно и разновекторно: как в отражении его мира:
«над ликом твоим многоцветно кишащий распад
когда насыщеньем тебя испытует Всевышний», —
так и в диалектике самого творчества, развивающегося на бескрайней метафизической платформе и закономерно переходящего в собственную философскую систему:
«Антидиалектический материализм
кошка гуляет / сама по себе / ногами вперед
дерево растет / на одном месте / ногами вперед…».
«Дорога N
не / вставая / с колен / доходить / до / дороги / N».
Понятно, что метафизиком Сергей Зубарев не перестанет быть никогда. Да он и не может этого сделать. Его будущее намечено уже сейчас, этим вот «Антидиалектическим материализмом».
Дальше — больше: собственное философское учение, собственные апостолы и пророки, собственная картина Мироздания…
Берущая начало не где-нибудь, а на бульваре имени Тупого.
Елена САФРОНОВА
Елена Исаева. Стрелочница.
М.: Б.С.Г.-ПРЕСС, 2007.
К стихотворениям Елены Исаевой, собранным в книге «Стрелочница», просится целый ряд обобщающих определений, какими обычно награждают лирику, написанную женщиной: «доминирующая женскость/ женственность», «обнаженные эмоции», «увлеченность собственными переживаниями / ориентированность внутрь собственного я», «потрясающая точность деталей / внимание к мелочам жизни», «тончайшая ирония / самоирония», «стремление к красивости каждого стиха и стихотворения» и некоторая возвышенность всего склада речей и помыслов…
И все эти определения будут справедливы. Но… их недостаточно.
Или скажем так: их недостаточно, пока они предъявлены «россыпью». Груда кирпичей — еще не дом. Набор характеристик чьего-либо творчества — еще не постижение оного. И летучая прелесть стихов Елены Исаевой, напоминающая дуновение аромата духов, отнюдь не сводится к гендерной принадлежности этого автора.
Совсем попросту: Елена Исаева, конечно, обаятельная женщина, однако ее стихи мы любим не за это. Очаровательной женщине поэзия может «идти», как прическа, макияж и аксессуары, но сводить роль литературного творчества в жизни пишущей женщины только к еще одному элементу имиджа — увольте, это грубейшая ошибка, причем граничащая с неуважением!
Именно поэтому я предпочитаю не давать оценок вроде «типичные женские стихи», «типичная женская проза». Типичность вообще удел ремесла. Как только уровень владения пером выходит за пределы «необходимого технологического минимума», подразумевающего ремесло, — так говорить о типичности того или иного поэта / поэтессы становится несерьезно. Тем более, что «типичной женщины-поэта» представить себе невозможно. И даже статистика задумается, существует ли единица «типичная женщина» (как и типичный мужчина»). И даже психология не сможет провести четкой границы между «мужским» и «женским» мировоззрением.
Елена Исаева, на мой взгляд, в своей поэзии давно перешагнула планку «ремесла». Нынешнее ее состояние в Слове называется «мастерством». Ей еще есть, куда расти — до уровня гениальности… но, впрочем, может быть, отдаленный, точно горизонт, предел гениальности — не цель для этой поэтессы. У Елены Исаевой выстроен собственный поэтический мир, в котором ей, как правило, настолько уютно, что стихи рождаются в основном тоже уютные и мирные — что не может не порадовать читателя, порой ежащегося от потоков чужой боли или креатур искривленного подсознания. С Еленой Исаевой читатель беседует на равных и по-дружески — словно бы сидя за столиком кафе, одного из ее любимых поэтических «антуражей», или прогуливаясь по романтичным улочкам старого Таллинна, другого привлекательного для Елены экстерьера, или просто по московским бульварам, неизменным «спутникам» ее поэзии («И мы пока еще вдвоем — / Как украшение бульвара»).
Да, книга «Стрелочница» начинается с патетической ноты: «Я слышу звук. И я верна ему. / И больше в целом мире — никому». Но дальше с истинно поэтической вольностью и непосредственностью Елена Исаева изящными теоремами стихов доказывает, что верна она не только Звуку, но и совсем обыденным данностям: любви к мужу, любви к сыну, любви к друзьям, любви к детским воспоминаниям, любви к приятным прогулкам, любви к неспешным беседам, любви к любовным переживаниям…
О, любовная тема — едва ли не лейтмотив сборника «Стрелочница»!
«Ты — мое ранение сквозное. / Ты — моя свобода и тюрьма», «Как одинокая кариатида — / мраморная такая, / это, ох, небо нашей любви / я держу своими руками…», «Моя история любви / Мне с книжной полки улыбнется…», «…Но радует очень одно — / Я не разучилась влюбляться, / Сходив в воскресенье в кино». И в этом, казалось бы, хоженном-перехоженном, аж истоптанном «поле» Еленой Исаевой совершено маленькое чудесное открытие, которое хочется привести целиком:
«Суеверие вовсе не каждого губит.
Лепестки я упорно пускала в полет,
И на третьей ромашке мне выпало «любит»,
А сначала, что «плюнет» и «к черту пошлет».
И поднявши глаза от июльского сада,
Я победно откинула челку со лба,
Потому что я выбрала то, что мне надо,
А не то, что навязывала судьба».
Удивительно «живое» стихотворение с яркой личной интонацией!
Но любовная лирика, поэзия об отношениях мужчины и женщины, хоть и количественная доминанта сборника «Стрелочница», — все же не главное (прошу прощения у автора за эту догадку!) его содержание. Для того, чтобы понять, что главное, нужно «приподняться» на следующий уровень над самым частым пониманием слова любовь — отношения полов. Этот уровень — библейские истины «Бог есть любовь» и «Возлюби ближнего своего», в котором ближний, как мы знаем, не обязательно спутник жизни или сосед по месту обитания. Ближний — это Человек.
На любви к людям (ох, нелегком занятии!) и зиждется «культурно-психологический» мессидж книги стихов Елены Исаевой. Кстати, архаичный глагол «зиждется» я употребляю не случайно, а в силу его смыслового родства с образом кариатиды, не раз обыгрываемой Еленой Исаевой:
«Пока еще время мое летит,
Свои применю таланты
На этой планете кариатид,
Где вымерли все атланты».
Вот здесь, пожалуй, можно было бы заострить внимание на самоиронии сильной женщины, применяющей все свои таланты для спасения мира… В том числе — Любовью к Ближнему (в широчайшем смысле слова).
Такою любовью не могут похвастаться очень многие из современных литераторов, любящие и в жизни, и в искусстве только себя… Не о таких ли персонажах горестный вздох Елены Исаевой:
«Они прикинутся судьбой, / Хотя больны неизлечимо / Собой, собой, собой, собой…»?
Смысловой стержень и опора всей книги — это стихотворение, давшее название: «Стрелочница». Оно резко выбивается из всех контекстов, намеченных Еленой Исаевой — кроме контекста Любви к Ближнему и Восхищения им. Точнее — Ею. Стрелочницей на забытом людьми, не потерянном только Богом перегоне, живущей на полустанке, где «только домик, крыльцо и собака. / И вода из железного бака». Где «рельсы глухо гудят, беспокоясь, / и тебе эту дрожь отдавая». Где предназначение стрелочницы одно и то же изо дня в день: «Ну, иди — ты одна тут живая! Ты одна переводишь тут стрелки…»
Из «пейзажно-жанровой» зарисовки внезапно вырастает, ни много, ни мало, рассказ о женщине, регулирующей весь мировой порядок:
«Чтобы с Небом сотрудничать дружно —
Только сделать движенье рукою,
Дисгармонией не беспокоя
Мир. Чтоб не было в мире трагедий.
Поезд дальше промчится, проедет.
Огоньки его скроются где-то…
Не ищи никакого ответа».
Да… Перед контрастом единичности и незначительности простой судьбы Стрелочницы и ее высокого предназначения хочется снять шляпу — хотя женщина перед женщиной голову не обнажает, по правилам этикета…
Надеюсь, что неразумного сексизма никто из читателей этой рецензии (почему, мол, «стрелочница», а не «стрелочник»? Сразу видно, дама писала!) не проявит.
Мне остается лишь добавить, что стихотворение «Стрелочница», на мой взгляд, придает сборнику стихов Елены Исаевой «Стрелочница» вескость и серьезность заявки в литературе — ту полновесность, за которой кончается ремесло и начинается Мастерство. И беспокоиться теперь Елене Исаевой нужно лишь о том, чтобы последующие книги удерживались на достигнутом уровне, а лучше — выше.
Елена САФРОНОВА