Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 6, 2009
Аня Логвинова. «Кенгурусские стихи».
М.: Вест-Консалтинг, 2009. Библиотека журнала «Современная поэзия».
Предисловие С. Арутюнова.
Анна Логвинова условно принадлежит к поколению «Дебюта», как теперь принято говорить. Хотя бы потому, что была лауреатом этой молодежной премии в 2004-м. Однако по существу ее поэтика не только радикальным образом отличается от той, что принято опознавать в качестве поэтики этого поколения. Но и в целом — весьма сильно отличается от всего произрастающего ныне в словесном огороде нашей поэтической империи.
Я помню, у тебя была раньше
девятка Д607ХА,
и однажды мы ехали вместе, и перед нами вдруг
оказалась
девятка Р608УЦ,
а на светофоре перед ней неожиданно выплыла
девятка Д609НК.
Я помню, что ты
посмотрел на меня в эту минуту так,
и я на тебя посмотрела в эту минуту так,
как никто никогда ни на кого не смотрит,
только твои родители друг на друга,
и только мои родители друг на друга…
Это не первая книга Логвиновой. Первая — «Осеннее-зимний разговорник» вышла в 2001-м году в Москве в подозрительном издании некоего издателя Степаненко в соавторстве с Мелкиным (Дмитрием Филипповым). Логвинова же поименована там как Аня, и эта уменьшительно-ласкательность сохранилась в ее псевдониме по сей день. В той первой полкнижке Логвиновой много ярких стихов, некоторые из них вошли и в новое издание, стихотворение из первого сборника даже дало название второму:
Ну, жирафствуй! Я в наш город вернулась!
Я смешная в этой кожаной куртке.
Из-под ног выскакивают кулицы
И вспархивают переутки…
……………………………………….
Раньше буйвольски хотелось анархий,
А теперь глаза от кротости узкие.
Расскажи мне про мои щеки хомягкие
На языке кенгурусском.
Судя по толщине новой книге Логвинова — не слишком плодовитый автор. Все-таки вторая книга за восемь лет и всего-то шестьдесят страничек, причем стихи набраны не в подбор, они аккуратно расставлены по индивидуальным страницам. Но от этого их не кажется меньше, а цитировать хочется с удвоенной силой.
Оставишь меня ночевать,
выдашь мне красную майку
с номером двадцать три,
за окном будет много снега.
Я закричу через стену:
а знаешь, в Москве
раньше ходили красные
и желтые двадцать третьи трамваи.
Ты закричишь через стену:
Анечка, двадцать три —
это Майкл Джордан!
Ах, значит, сегодня я Майкл,
Майкл В Снегу Засыпай,
Майкл Красная майка,
Майкл Московский трамвай.
Логвинова делает стихи не из «сора» в интерпретации Анны-всея-Руси-Ахматовой, а из воздуха. Воздуха, которым дышат дети, не знающие о райском грехе Адама и Евы. И, как настоящий добиблейский ребенок, говорит Логвинова на всех языках, которые подвернутся — русском, украинском (проговаривая свои винницкие корни), английском… Не удивлюсь, если заговорит на любом другом.
Встретилась с другом в кафе,
и он пригрозил мне адом,
сказал, что не только здесь, на Земле,
но и потом,
когда
попаду на небо.
Нi нi нi
менi
взагалi
всього цього не треба.
Не треба менi нiякого «аду».
Краще дайте менi шоколаду.
Краще дайте менi мармуляду.
И ТЫСЯЧУ ПОРЦИЙ МОРОЖЕНОГО!
Она до сих пор боится быть взрослой. Наверное, поэтому и — не Анна, но — Аня. Замужество, дети — это еще не повод перестать быть ребенком. Не в смысле инфантильности. В смысле видения мира. В этом смысле Логвинова — та же, что и в пять, и в десять лет — влюбленная в своего отца девочка, восхищенная тем, что он — полярник и пишет стихи, для которой мама Наташа (ей она посвящает книгу) — скорее старшая подружка, нежели взрослая тетя из взрослого мира.
Если спросят меня: ну а кто Вы, чего Вы хотите,
Я не стану держать эти данные в строгом секрете.
Я хотела бы просто одна покурить в кабинете,
Как мой папа курил за рабочим столом в Антарктиде…
Поэтесса Анна Логвинова — несомненно, романтическая идеалистка. Есть такой тип женщин. Это самый что ни на есть первый тип женщин на Земле — такими они были в доисторическую эпоху, такими самые избранные из них остались и теперь.
А ему все хотелось чего-то космического,
А ей напротив пещерного, доисторического…
Ему хотелось запретного и ребяческого,
А ей — законного, темного, старообрядческого…
Типаж лирической героини Логвиновой не следует классическим образцам холодно-презрительной Ахматовой и истерически-трагической Цветаевой. Ее героиня добра, нежна, в ее мире хочется остаться… А она еще и спрашивает, сомневается:
А хочешь попасть в то самое
в досамоварное время?
……………………………….
Захочешь меня, весомую,
досамоварной ночью?
Так, чтобы потом были дети,
так, чтоб не меняться в лице,
так, чтоб, чуть свет, как белые люди,
съесть по яблоку на крыльце?
Когда мечта лирической героини сбывается, как она себя ощущает во времени и пространстве?
Муж копает землю,
сын плывет в воде,
а она летает
неизвестно где.
…………………….
Скоро муж вернется,
будет целовать.
Скоро сын родится,
будет понимать.
Однажды критик Сергей Арутюнов (он же написал предисловие к книге) назвал Анну Логвинову гениальной. Кто-то воспринял это с юмором, кто-то пропустил мимо ушей. Не знаю, есть ли те, кто хотя бы мысленно с ним согласился. Я склоняюсь скорее к тому, чтобы согласиться с Арутюновым. Потому что делать поэзию из того материала, из какого ее делает Логвинова, может только очень уверенный в себе и очень талантливый человек:
Для того чтобы искупать ребенка,
нужно два человека:
один, чтобы держать ребенка,
а другой, чтобы срочно почесать
первому над правым глазом…
……………………………………
И во время ночного сна
тоже нужно два человека:
один чтоб ребенок не смог
ночью упасть с кровати,
второй — чтобы ребенок не падал
с другой стороны кровати.
Практически все стихи Логвиновой написаны по мотивам собственной жизни или жизней каких-то близких ей людей. У нее почти нет того, что называют «литературщиной», что, кстати, само по себе как явление, не кажется мне ни плохим, ни хорошим. Важно — как это написано. И все же Логвинова — не из тех, кто оглядывается на культурный слой, она создает свой собственный. Но неожиданно мы находим и у нее стихотворение, где автор пытается провозгласить свой взгляд не на мужчин и женщин, но — на поэзию:
Самые лучшие стихотворения, ей-богу,
они не про измены мужьям, не про измены женам,
они напоминают списки вещей в дорогу,
необходимых, красивых и разрешенных.
Обычно они про осень, про белые печи,
про то, как строят дома, как взбивают масло.
Они так редко о том, как все могло быть прекрасно,
они скорее о том, что не должно быть и речи.
Логвинова даже поэзию пытается «одомашнить» — белыми печами, взбиванием масла, списком вещей в дорогу. Она фактически отменяет духовно-физиологический опыт Серебряного века с его обязательными «изменами мужьям», «изменами женам». И это тогда, когда этот опыт в сегодняшней нашей жизни казалось бы как никогда более востребован — после асексуального официоза советской эпохи свобода нравов и духовных исканий захлестнула телевидение, искусство, литературу, страну. Логвинова кажется настолько отставшей от жизни, насколько может быть отставшим всадник, скачущий прочь от линии фронта. Это не ее война, она — не дезертир, она — вестник нового, послевоенного времени — белый всадник на белом коне. Она скачет, чтобы возвестить о поражении победителей.
Андрей КОРОВИН