Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 5, 2009
* * *
А подобного урагана не было никогда.
Было только тогда, когда лопнул зеленый шарик.
И тогда еще мой друг детства по имени Шурик
со слезами сказал: «Какая большая беда!»
Было только тогда, когда не пойми куда унесло
год, число, номер дома и прочие горькие вещи.
И я вышел из строя и оказался в чаще
непонятного текста — безграмотного и многосло…
Было только тогда, когда промок коробок —
и почти целый день никого не случилось рядом:
все вдруг сразу забылось — и то, откуда мы родом,
и куда мы идем, и где проживает Бог.
Было только тогда, когда мне обещали прийти в шесть,
а пришли через год, но уже не застали дома —
и увидели, что отныне все по-другому,
и божественно звенела на крыше новая жесть,
Было только тогда… и тогда, и тогда, и тогда —
до чего ж оно пестрое, это лоскутное покрывало!
Но тогда ведь и жизнь была еще совсем молода,
потому-то и были тогда ураганы, а так — не бывало.
* * *
Бог упаси, никого не сужу —
тихо-претихо на ветке сижу,
но, сидя на ней, никому не служу
и не буду служить никогда.
Стало быть, сидя на ветке в саду,
дую в пустую такую дуду,
совсем ничего не имея в виду —
ни я сам, ни тем паче дуда.
Дую в пустую такую дуду
да выдуваю одну ерунду,
но и ерунду не имею в виду,
как бы кто бы там ни утверждал,
что выдуватель воздушных шаров
вовсе не есть выпускатель паров —
он есть, так сказать, созидатель миров:
демиург, верховода, бахвал!
Все это, знаете ли, до поры,
ибо однажды наскучат миры,
и ты вдруг устанешь от этой муры —
и, празднуя выдох и вдох,
выдохнешь, сколько вдохнешь, из дуды:
хватит на песенку — вот и лады,
только уж ничего не проси за труды:
Бог не платит, на то он и Бог.
Колыбельная памяти
Спи-усни, ничего не найдешь, ибо не было, не было,
ибо не было, не состояло, и ни из чего
состоять не могло (небо хмурилось: что ж, небу — небово),
спи-усни, не найдешь ничего, ибо все кочево
и никак не видны на поверхности патины, патинки,
сквозь мобильный глазок иноземный родные черты:
эти впадинки, льдинки, ордынки, полянки и сретенки —
как они все хрустальны, серебряны и золоты,
эти льдинки да эти сединки, сурдинки да баиньки…
спи-усни, моя память, такой уже нету страны,
спи-усни, моя память, давно разбежались разбойники,
палачи все расплакались, все изолгались лгуны,
спи-усни, все дворцы превратились в убогие хижины
и стыдятся садиться в присутствии новых дворцов,
спи-усни, все дороги туда и обратно исхожены,
но дорога на то и дорога, в конце-то концов:
быть ей хоженой-хоженой, езженой-езженой, брошенной —
может, мхи и лишайники там… или, скажем, хвощи,
может, стала рекою, строкою, а может, проплешиной
спи-усни, ничего не найдешь, ничего не ищи.
* * *
Пора поменять имя — наследуя древним японцам,
обычно менявшим имя, меняя форму письма.
Не стать ли мне Румпельштильцхен — или хотя б Рапунцель?
А форма письма, пожалуй, давно поменялась сама:
мои ускакали кони, мои расшатались туры,
и как две пустых стеклотары, офицеры лежат в пыли…
Ах, оставить бы это поле, но я слишком люблю повторы,
боже, как я люблю повторы — куда б они ни вели:
эти «дважды в одну реку», эти «трижды в одну лужу»,
когда память кричит криком — и отчаян ее глас!
Погоди, я и сам знаю, погоди, я и сам вижу,
погоди, я и сам сдамся, но… эх, раз, да еще раз!
Только волны бы набегали — и за краешек перелили,
и, не зная, что перелили, продолжали плескать во тьму!
Я люблю эти переливы, я люблю эти параллели —
эту тетрадь в линейку, эту тетрадь по письму,
это упорство мэтра, эту честность и тщетность метра,
эту настойчивость утра и его беспощадный свет,
эту сказку про рыбака и рыбку, эту бабу у разбитого корыта
эту роскошь возврата — к тому, чего больше нет.
* * *
Я написал, да забыл, то есть не написал —
нащебетал, накурлыкал, на… — как-у-вас-там:
я ведь слуга облаков, я ведь неба вассал,
я ведь слуга облаков из числа дураков.
Я ничего не храню — никогда не хранил:
что же хранить, не имея… а я не имел
тут ничего, кроме баночки черных чернил
за обшлагом рукава, где цветы и трава.
Я никого не люблю — никогда не любил,
ибо никем не владел, а владел — охладел,
только над тем и трясусь, как упрямый дебил,
что не имеет цены — драгоценные сны.
Крутится пленка — и сходит с ума кинозал:
вот и достаточно счастья в луче золотом.
А написал, так… подумаешь, кто ж не писал:
пара бы свежих манжет да вчерашний сюжет!
Евгений Клюев — поэт, прозаик, драматург, переводчик, журналист, художник, филолог. Родился в 1954 году. Окончил Тверской государственный университет по специальности «Русский язык и литература» и аспирантуру МГУ. Доктор филологических наук (лингвистическая прагматика). С 1996 года живет в Дании (Копенгаген), работает магистром Службы интеграции в муниципалитете Баллерупа и занимается вопросами языковой политики.