Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 12, 2009
Лео БУТНАРУ:
«АВАНГАРД СОЗВУЧЕН МОЛОДЫМ И ЧЕРЕЗ СТО ЛЕТ!»
Беседа с поэтом и переводчиком
«Брат мой Федор Михайлович Д.» — так начинается одно из стихотворений Лео Бутнару из маленького цикла «Письмо в нейтральной зоне между адом и раем». Обращено оно к Достоевскому.
Брат мой Федор Михайлович Д.
уже никто не верит что
красота спасет мир
но
кое-кто простодушный предполагает что мир
должен спасти красоту
(перевод Кирилла Ковальджи).
Верность авангарду писатель сохраняет и в собственном творчестве, и в переводах. Ему принадлежат переложения десятков тысяч стихов, вошедших в десятки книг, не считая сотни подборок в периодике. В Румынии Лео Бутнару по праву пользуется репутацией самого большого знатока русского авангарда. Он не только переводчик отдельных «именных» книг и составитель нескольких антологий, но еще и создает «аппарат» в виде предисловий и примечаний. Создание подобной панорамы русского поэтического авангарда — весьма масштабная и трудоемкая работа.
— Лео, почему все-таки авангард?
— Для меня это своего рода реванш за то, что в коммунизме было запрещено. Потом, я не совсем ладил со своей генерацией, хотя и хорошо к ней отношусь. Недавно Михай Чимпой писал о том, что я «атипичен» и нахожусь «между генерациями». Когда в 1976 году я дебютировал «Крылом на свету», критики писали: «Какой амбициозный поэт! Не пропустил в книгу ни единой рифмы». Во вторую книгу я включил 25 сонетов, преднамеренно доказывая, что могу работать и в жестких рамках. Но всегда предпочитал и продолжаю предпочитать свободу.
— Такой выбор — вопрос эстетики?
— Отчасти. Мне близка не только эстетика, но, если можно так выразиться, и ментальность авангарда. В те годы я увлекался испанской, французской, итальянской, латиноамериканской поэзией. Когда прочитал «Траву забвения» Валентина Катаева, встретил новые имена, которые меня заинтересовали, — Кручёных, Бурлюк и т. д. Подстегивало и то, что большей частью этих и других авторов десятилетиями не издавали, они находились под запретом или полузапретом. Постепенно открыл для себя русский авангард во всех его разнообразных проявлениях.
— Чтобы не путаться в терминах, давай все же определимся, где пролегают границы авангарда.
— Эти границы, если и есть, очень условны. Существует «Авангард и окрестности» — так называлось эссе Геннадия Айги, из этого и будем исходить. В русском ареале все гораздо шире, не так, как в европейской литературе, где четко определено место, например, итальянского футуризма и Маринетти. В России авангард представлен самыми разными литературными течениями. Нам трудно назвать авангардисткой Ахматову, но это именно так, не говоря уж о Мандельштаме, вместе с которым она прошла школу акмеизма и осталась верна ей. Маяковский и Пастернак были футуристами, Есенин — имажинистом. Хлебников вообще малопонятый гений. Не все переведенные мной 220 авторов — чистые авангардисты, но все связаны с авангардом множеством тончайших капилляров.
— Перечислить всех, наверно, нереально. Но назови хотя бы самые значительные из последних изданий.
— Два года назад в Яссах вышел двухтомник — 1000 страниц поэзии, прозы, драматургии и эссе русских авангардистов в моих переводах. В прошлом году в издательстве «Ex Ponto» (Констанца) увидела свет моя объемная антология «Сто поэтов русского авангарда». Добавь сюда еще и двухтомник русской поэтической миниатюры — 1000 страниц из 400 авторов. Вышли три книги Геннадия Айги, проза Леонида Добычина. В конце прошлого года издан Маяковский — его много переводили в Румынии, а я перевел по-своему. Сейчас у меня контракт на издание Мандельштама. Думаю и о создании широкомасштабной «Панорамы русского авангарда».
— Да, размах впечатляет… Но вернемся в «лабораторию». В любых стихах, тем более авангардных, есть вещи, трудные для восприятия даже при чтении на родном языке. Та же заумь, например. Что в таких случаях делает переводчик?
— Нахожусь в постоянной переписке с друзьями. Они люди щедрые, всегда помогали и помогают. И Геннадий Айги (пока был жив), и Сергей Бирюков, президент Академии зауми, и Игорь Лощилов, и Михаил Евзлин, живущий и работающий в Мадриде, и Евгений Степанов, у которого выходят три авангардистских журнала. Не припомню случая, чтобы кто-то из них мне отказал. Вместе ищем нюансы.
— Ты издал немало работ теоретического плана. Например, о словотворчестве Велимира Хлебникова в европейском контексте…
— …А еще в рамках проекта «Бессарабская литература за 100 лет» вышла антология «Сто лет переводов в Бессарабии», начиная с 1911 года, с Матеевича. Почему-то я долго отказывался, а теперь спрашиваю себя: «Зачем отказывался?» Меня радует, что это издание уже штудируют в университетах. До сих пор, как оказалось, у нас никто основательно не занимался теорией перевода.
— Если же говорить о практике — сколько лет ты переводишь?
— В десятом классе перевел «Березу» Есенина (смеется). Хорошо, что тот перевод не сохранился! Когда был студентом, в газете «Тинеримя Молдовей» специально для меня открыли рубрику «Уголок молодого переводчика». Примерно в 1967 году услышал, как стихи Маяковского читает Михай Поятэ-Штефан: он многие из них знал наизусть и великолепно декламировал. Меня поразили снова и снова яркие, броские метафоры, необычный ритм. С тех пор перевожу Владимира Владимировича: молодой период весь издан, большие поэмы лежат пока в рукописи. Кризис затормозил все-таки издание некоторых книг, и не только у нас. Тем не менее, к тому, что я делаю, сохраняется большой интерес со стороны румынских коллег, издателей и журналов. Это то поле, на которое я выношу драгоценные россыпи — а именно такими драгоценностями стали для меня стихи русских поэтов. «Черного человека» Есенина переводили в Румынии несколько раз, я сделал собственный вариант. Да, румынская переводческая школа считается одной из лучших в Европе. Но многие переводы, к примеру, нашего Игорь Крецу ничуть не уступают тамошним.
— А свои переводы как оцениваешь?
— Считаю, что по-настоящему, в полную силу я стал переводить после 50 лет. До этого были только подступы, как у небезызвестной лисы к небезызвестному винограду (смеется). Хотя рьньше переводил из Тургенева, Бунина…
— Пушкин называл переводчиков «почтовыми лошадьми просвещения». В XXI веке эту нелегкую работу нередко сравнивают с донорством. В ней есть, конечно, огромное наслаждения от близкого, почти интимного соприкосновения с другим поэтом. Но все же, согласись, это и огромная кровоотдача, а вдобавок — силы и время, отнятые у собственных произведений.
— Я — свободный человек, делаю то, что хочу и что мне нравится. Мне доставляет огромную радость открывать нечто новое для себя и своих коллег. К переводам стихов и составлению антологий я отношусь так же, как к собственным книгам. Авангард близок мне, и создать на родном языке аналог русского словотворчества, найти равноценные метафоры — очень креативная задача, а не формальный, не технический перевод. Это своего рода синтез. Так сложилось, что переводы стали частью моей судьбы. И это мне не в тягость, а в радость.
— Как сегодняшний читатель воспринимает стихи, написанные, допустим, в начале прошлого века?
— У меня есть румынский и русский блоги. Получаю до черта откликов и рецензий. Много откликов от молодежи. Значит, авангард — как чувство, как вибрация — очень подходит молодым, созвучен им и через сто лет. Он более свободный, более рискованный, чем традиционная литература.
— Можно ли сказать, что это своего рода игра — высокая, но игра?
— Не только высокая игра, но и большая поэзия, и ломка стереотипов, которыми неизбежно обрастает искусство. Новая «Пощечина общественному вкусу» — так назывался манифест 1912 года — не помешала бы и сегодня. Любопытно, как направленность «Пощечины…» перекликается с другими европейскими манифестами того периода. Через четырнадцать лет румынские авангардисты призывали читателей «депаразитировать» свои мозги. Правда, за десятилетия «соцреализма» читатели отвыкли от подобных сотрясений. Но традиция в литературе не прерывалась и интерес к ней не ослабевает. Вот и сейчас в Бухаресте должны выйти три книги моих переводов Александра Ткаченко, Ивана Ахметьева, Вячеслава Куприянова. Надеюсь, их успеют издать, и я привезу все три новинки на VI международный фестиваль «Биеннале поэтов в Москве».
Беседу вела Александра ЮНКО
Справка
Лео Бутнару дебютировал в 1976 году книгой стихов «Крыло на свету». За тридцать с лишним лет в Молдове и Румынии у него вышло более полусотни книг. Лео Бутнару — составитель нескольких антологий русского авангарда, отдельными книгами в его переводах выходили произведения Хлебникова, Кручёных, Бахтерева, Сатуновского, Айги. Лауреат литературных премий союзов писателей Молдовы и Румынии, Национальной премии Республики Молдова. Член Консилиума Союза писателей Румынии. Член Академии зауми.
Лео БУТНАРУ:
«АВАНГАРД СОЗВУЧЕН МОЛОДЫМ И ЧЕРЕЗ СТО ЛЕТ!»
Беседа с поэтом и переводчиком
«Брат мой Федор Михайлович Д.» — так начинается одно из стихотворений Лео Бутнару из маленького цикла «Письмо в нейтральной зоне между адом и раем». Обращено оно к Достоевскому.
Брат мой Федор Михайлович Д.
уже никто не верит что
красота спасет мир
но
кое-кто простодушный предполагает что мир
должен спасти красоту
(перевод Кирилла Ковальджи).
Верность авангарду писатель сохраняет и в собственном творчестве, и в переводах. Ему принадлежат переложения десятков тысяч стихов, вошедших в десятки книг, не считая сотни подборок в периодике. В Румынии Лео Бутнару по праву пользуется репутацией самого большого знатока русского авангарда. Он не только переводчик отдельных «именных» книг и составитель нескольких антологий, но еще и создает «аппарат» в виде предисловий и примечаний. Создание подобной панорамы русского поэтического авангарда — весьма масштабная и трудоемкая работа.
— Лео, почему все-таки авангард?
— Для меня это своего рода реванш за то, что в коммунизме было запрещено. Потом, я не совсем ладил со своей генерацией, хотя и хорошо к ней отношусь. Недавно Михай Чимпой писал о том, что я «атипичен» и нахожусь «между генерациями». Когда в 1976 году я дебютировал «Крылом на свету», критики писали: «Какой амбициозный поэт! Не пропустил в книгу ни единой рифмы». Во вторую книгу я включил 25 сонетов, преднамеренно доказывая, что могу работать и в жестких рамках. Но всегда предпочитал и продолжаю предпочитать свободу.
— Такой выбор — вопрос эстетики?
— Отчасти. Мне близка не только эстетика, но, если можно так выразиться, и ментальность авангарда. В те годы я увлекался испанской, французской, итальянской, латиноамериканской поэзией. Когда прочитал «Траву забвения» Валентина Катаева, встретил новые имена, которые меня заинтересовали, — Кручёных, Бурлюк и т. д. Подстегивало и то, что большей частью этих и других авторов десятилетиями не издавали, они находились под запретом или полузапретом. Постепенно открыл для себя русский авангард во всех его разнообразных проявлениях.
— Чтобы не путаться в терминах, давай все же определимся, где пролегают границы авангарда.
— Эти границы, если и есть, очень условны. Существует «Авангард и окрестности» — так называлось эссе Геннадия Айги, из этого и будем исходить. В русском ареале все гораздо шире, не так, как в европейской литературе, где четко определено место, например, итальянского футуризма и Маринетти. В России авангард представлен самыми разными литературными течениями. Нам трудно назвать авангардисткой Ахматову, но это именно так, не говоря уж о Мандельштаме, вместе с которым она прошла школу акмеизма и осталась верна ей. Маяковский и Пастернак были футуристами, Есенин — имажинистом. Хлебников вообще малопонятый гений. Не все переведенные мной 220 авторов — чистые авангардисты, но все связаны с авангардом множеством тончайших капилляров.
— Перечислить всех, наверно, нереально. Но назови хотя бы самые значительные из последних изданий.
— Два года назад в Яссах вышел двухтомник — 1000 страниц поэзии, прозы, драматургии и эссе русских авангардистов в моих переводах. В прошлом году в издательстве «Ex Ponto» (Констанца) увидела свет моя объемная антология «Сто поэтов русского авангарда». Добавь сюда еще и двухтомник русской поэтической миниатюры — 1000 страниц из 400 авторов. Вышли три книги Геннадия Айги, проза Леонида Добычина. В конце прошлого года издан Маяковский — его много переводили в Румынии, а я перевел по-своему. Сейчас у меня контракт на издание Мандельштама. Думаю и о создании широкомасштабной «Панорамы русского авангарда».
— Да, размах впечатляет… Но вернемся в «лабораторию». В любых стихах, тем более авангардных, есть вещи, трудные для восприятия даже при чтении на родном языке. Та же заумь, например. Что в таких случаях делает переводчик?
— Нахожусь в постоянной переписке с друзьями. Они люди щедрые, всегда помогали и помогают. И Геннадий Айги (пока был жив), и Сергей Бирюков, президент Академии зауми, и Игорь Лощилов, и Михаил Евзлин, живущий и работающий в Мадриде, и Евгений Степанов, у которого выходят три авангардистских журнала. Не припомню случая, чтобы кто-то из них мне отказал. Вместе ищем нюансы.
— Ты издал немало работ теоретического плана. Например, о словотворчестве Велимира Хлебникова в европейском контексте…
— …А еще в рамках проекта «Бессарабская литература за 100 лет» вышла антология «Сто лет переводов в Бессарабии», начиная с 1911 года, с Матеевича. Почему-то я долго отказывался, а теперь спрашиваю себя: «Зачем отказывался?» Меня радует, что это издание уже штудируют в университетах. До сих пор, как оказалось, у нас никто основательно не занимался теорией перевода.
— Если же говорить о практике — сколько лет ты переводишь?
— В десятом классе перевел «Березу» Есенина (смеется). Хорошо, что тот перевод не сохранился! Когда был студентом, в газете «Тинеримя Молдовей» специально для меня открыли рубрику «Уголок молодого переводчика». Примерно в 1967 году услышал, как стихи Маяковского читает Михай Поятэ-Штефан: он многие из них знал наизусть и великолепно декламировал. Меня поразили снова и снова яркие, броские метафоры, необычный ритм. С тех пор перевожу Владимира Владимировича: молодой период весь издан, большие поэмы лежат пока в рукописи. Кризис затормозил все-таки издание некоторых книг, и не только у нас. Тем не менее, к тому, что я делаю, сохраняется большой интерес со стороны румынских коллег, издателей и журналов. Это то поле, на которое я выношу драгоценные россыпи — а именно такими драгоценностями стали для меня стихи русских поэтов. «Черного человека» Есенина переводили в Румынии несколько раз, я сделал собственный вариант. Да, румынская переводческая школа считается одной из лучших в Европе. Но многие переводы, к примеру, нашего Игорь Крецу ничуть не уступают тамошним.
— А свои переводы как оцениваешь?
— Считаю, что по-настоящему, в полную силу я стал переводить после 50 лет. До этого были только подступы, как у небезызвестной лисы к небезызвестному винограду (смеется). Хотя рьньше переводил из Тургенева, Бунина…
— Пушкин называл переводчиков «почтовыми лошадьми просвещения». В XXI веке эту нелегкую работу нередко сравнивают с донорством. В ней есть, конечно, огромное наслаждения от близкого, почти интимного соприкосновения с другим поэтом. Но все же, согласись, это и огромная кровоотдача, а вдобавок — силы и время, отнятые у собственных произведений.
— Я — свободный человек, делаю то, что хочу и что мне нравится. Мне доставляет огромную радость открывать нечто новое для себя и своих коллег. К переводам стихов и составлению антологий я отношусь так же, как к собственным книгам. Авангард близок мне, и создать на родном языке аналог русского словотворчества, найти равноценные метафоры — очень креативная задача, а не формальный, не технический перевод. Это своего рода синтез. Так сложилось, что переводы стали частью моей судьбы. И это мне не в тягость, а в радость.
— Как сегодняшний читатель воспринимает стихи, написанные, допустим, в начале прошлого века?
— У меня есть румынский и русский блоги. Получаю до черта откликов и рецензий. Много откликов от молодежи. Значит, авангард — как чувство, как вибрация — очень подходит молодым, созвучен им и через сто лет. Он более свободный, более рискованный, чем традиционная литература.
— Можно ли сказать, что это своего рода игра — высокая, но игра?
— Не только высокая игра, но и большая поэзия, и ломка стереотипов, которыми неизбежно обрастает искусство. Новая «Пощечина общественному вкусу» — так назывался манифест 1912 года — не помешала бы и сегодня. Любопытно, как направленность «Пощечины…» перекликается с другими европейскими манифестами того периода. Через четырнадцать лет румынские авангардисты призывали читателей «депаразитировать» свои мозги. Правда, за десятилетия «соцреализма» читатели отвыкли от подобных сотрясений. Но традиция в литературе не прерывалась и интерес к ней не ослабевает. Вот и сейчас в Бухаресте должны выйти три книги моих переводов Александра Ткаченко, Ивана Ахметьева, Вячеслава Куприянова. Надеюсь, их успеют издать, и я привезу все три новинки на VI международный фестиваль «Биеннале поэтов в Москве».
Беседу вела Александра ЮНКО
Справка
Лео Бутнару дебютировал в 1976 году книгой стихов «Крыло на свету». За тридцать с лишним лет в Молдове и Румынии у него вышло более полусотни книг. Лео Бутнару — составитель нескольких антологий русского авангарда, отдельными книгами в его переводах выходили произведения Хлебникова, Кручёных, Бахтерева, Сатуновского, Айги. Лауреат литературных премий союзов писателей Молдовы и Румынии, Национальной премии Республики Молдова. Член Консилиума Союза писателей Румынии. Член Академии зауми.