Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 11, 2009
В 2004-2005 году Анна Альчук проходила обвиняемой по делу о выставке «Осторожно, религия!», состоявшейся в музее Сахарова. Свои впечатления от происходящего на процессе Анна Альчук описала, по крайней мере, в двух текстах: в многостраничных дневниковых записях, опубликованных на сайте музея Сахарова вместе с другими документами и общественными свидетельствами о процессе (http://www.sakharov-museum.ru/museum/exhibitionhall/religion_notabene/hroniki-alchuk.htm), а также в коротком стихотворении, вошедшем в последнюю (или одну из последних) публикацию автора — в сборнике «Петраэдр» (вып.13, Ст.-Петербург, 2008, с.175-187). Представленная ниже работа является наброском поэтического анализа второго, поэтического текста Анны Альчук:
в качестве
обвиняемой слушаю следственную экспертизу в Таганском районном
суде
гарпии гры
зли и
грози
лись
удушием
зло бой (давай!)
да
вились
вблизи
зрелищем рушились
в ширь отрешись
в тишь —
мышь
шшшшш
мыгни
Оба текста, стихотворение и отчет, передают впечатление
от пребывания в суде, оба написаны присущей Альчук ровной, выдержанной
интонацией. Отличаются они в первую очередь жанром (близкая к публицистике
документальная проза — первый, и поэзия, относящаяся к неоавангарду, —
второй). Разница в жанре определяет разницу в объеме и адресате текстов:
если в дневниковой записи процесса, предназначенной urbi et orbi, Альчук с
максимальной точностью фиксирует детали наблюдаемого, то стихотворение,
адресованное самой себе и узкому кругу любителей современной поэзии,
состоит всего из двенадцати коротких строк, в некоторых по одному слогу
или только согласных, растянутых долгим произнесением на длину слога.
Краткость стихотворения уравновешивается пространным заголовком,
воспроизводящим стилистику заголовков кратких же латинских эпиграмм,
японских хокку (Басё, напр.: Увидев выставленную на продажу картину работы
Кано Мотонобу. пер. В. Марковой) или не столь кратких европейских
богословских трудов или стихотворений (напр.: Роберт Бернс. Полевой мыши,
гнездо которой разорено моим плугом. — Обратим внимание на эту мышь,
которая выскакивает из-под плуга Роберта Бернса, не она ли шмыгает (носом)
в конце стихотворения Альчук?). Пространный заголовок здесь создает
обрамление стихотворения, позволяющее автору дистанцироваться от того
(негативного), чему она стала свидетельницей (официально — «обвиняемой»),
и представить увиденное уже отрефлексированным. Автор здесь уже выполняет
за исследователя работу по анализу текста, формулируя в заголовке
содержание стихотворения (см. Гаспаров М. Л., «Снова тучи надо мною…»
Методика анализа // Избранные труды. Т. II. О стихах. М., 1997. С. 9-20).
В этом развернутом заголовке единственный раз в стихотворении появляется
глагол первого лица («слушаю»). Вообще, в стихотворениях Альчук редко
встречаются глаголы первого лица и местоимение «я» (в первой книге, Альчук
А. Двенадцать ритмических пауз. М.: Елена Пахомова, 1994 — их нет ни
одного), в данной публикации — на 15 стихотворений только одно
«я».
Особенностью визуальной записи стихотворения является шрифтовое
выделение элементов текста: часть слов записана стандартным начертанием, в
них фиксируются (не документально, но образно) действия внешние по
отношению к героине стихотворения:
гарпии гры/…/…лись удушием/
зло…/ да/…вились вблизи/ зрелищем рушились
а другая часть
слов выделяется полужирным начертанием — они воспроизводят внутреннее
состояние героини стихотворения:
…/зли и грози/…/… бой
(давай!)/…/…/в ширь отрешись/ в тишь — / мышь/ шшшшш/ мыгни
При
этом короткое стихотворение Альчук четко делится на первую половину (семь
строк), в которой стандартное начертание чередуется с полужирным, и после
строчного отступа — вторую половину (пять строк), в которой встречается
только полужирное начертание. Полужирный шрифт дублирует шрифт заголовка,
это запись о себе и адресованная себе, графически он представляется более
сильным, устойчивым и уверенным, в то время как содержание внутреннего
монолога противоречит этой демонстрации уверенности, открывая желание
автора скрыться от безумия внешнего мира, спрятаться от злобного крика —
мышью шмыгнуть в тишь. Впрочем, уже сама авангардная форма записи текста и
его распространение в малотиражном авторском поэтическом сборнике сужает
круг его читателей, открывая внутренний монолог только «близкому»
читателю.
В стихотворении отсутствует (почти отсутствует) пунктуация,
прием, распространенный в современной поэзии, но непонятный «удаленному»
читателю, который сегодня в большинстве. Единственная прописная буква — в
написании названия суда («Таганский») как имени собственного, единственные
знаки препинания — тире в финале стихотворения и противоречивые
восклицательный знак и скобки в четвертой строке, обозначающие
одновременно и мобилизацию к противостоянию, и желание ее скрыть. Также
привычными для записи авангардной поэзии являются такие приемы как
переносы без знаков переноса внутри строки или с переходом через строки
(авангардное усиление приема анжамбемана), разбивающие слово на два или
три значащих осколка, всех отражающих и вступающих в диалог друг с другом:
«зли и грози» внутренней речи, окруженное внешней агрессией и
откликающееся на нее — «гарпии грызли» и «грозились удушием». Извне на
героиню наступает множественное «зло», ответы «да» на вопросы адвокатов и
судей, в этом «да» прочитывается и давка, теснота («давились вблизи»),
завершающаяся наконец «зрелищем рушились» (предоставленные свидетельства
признаны недостаточными для обвинения?). Агрессия героини является слабым
отражением и вынужденным (и сдерживаемым) действием по отношению к
агрессии внешней: выделенные полужирным «зли и грози» и «бой (давай!)»
включаются также и в стандартное написание «гарпии грызли», «грозились
удушием», «злобой». Множество аллитераций на «г», «р», «з» «л», в
различных сочетаниях, повторяющихся и анаграмматических (гар, гры, гро,
ру, зли, зи, зло, зре, ли) передают многоголосие внешнего агрессивного
окружения — присутствующие в суде (обвинители? свидетели? прокуроры?)
предстают в образе гарпий, они обступают, визжат и давятся, пугая героиню
метафорической или даже физической расправой.
Синтаксически
стихотворение ограничивается существительными и глаголами, с небольшим
количеством служебных частей речи, а также ономатопатической внесистемной
единицей «шшшшшш», что составляет лимитированный словарь в пределах
естественной речи, до того, как она стала бы искусственным формальным
ограничением. Отсутствие в тексте прилагательных и других распространенных
форм говорит о контроле автора над собственными эмоциями, о предпочтении
сдержанного тона беллетризированному. Говоря о предметном мире
стихотворения, следует выделить агрессивные образы в первой половине
текста: гарпия, удушье, зло, бой, злоба, зрелище, и контрастирующие с ними
спокойные, «утишенные» образы второй части: ширь, тишь, мышь. Все активные
действия: грызть, грозить, давать, виться, рушиться — также сосредоточены
в первой части, с одними только глаголами «ухода»: отрешиться и шмыгнуть
(мигнуть, шмыгнуть носом — расплакаться) во второй. Грамматически
«внешняя» (стандартное начертание) и «внутренняя» (полужирное начертание)
части также резко различаются: все глаголы, записанные первым способом,
даны в прошедшем времени множественного числа — как внешние по отношению к
героине, удаленные или удаляемые во времени, а глаголы, записанные вторым
способом, даны в повелительном наклонении, единственном числе, призывающие
лирического героя отстаивать себя, быть сильной, злиться, грозить, давать
бой, чтобы к концу стихотворения отгородиться от этого боя — «отрешиться»,
скрыться от окружающего кошмара.
Размер стихотворения близок
регулярному анапесту, в коротких строках — усеченный двустопный анапест,
частокол ударных слогов окаймляет внутренние безударные:
гарпии
гры/ зли и грози/…/ зло бой давай/…/ вились вблизи
а длинные
строки завершаются вдохами рифмующихся дактилических
окончаний:
…грози/ лись удушием/…/ зрелищем рушились,
рифмующихся и с заглавием — «слушаю».
В этих окончаниях
шипящие «ш» начинают противостоять звонким, рычащим согласным «внешней»
речи: от законопослушного «слушаю», через страшное «удушие», происходит
переход к «рушиться » — к обрушению свидетельств или к крушению надежд
обвиняемых, или к обрушению крыши здания, переполненного злобными гарпиями
(образ из первой строки стихотворения). После строчного отступа шипящие
воцаряются: героиня создает вокруг себя кокон тишины, мысленно отгородясь
от внешнего мира в выдыхании «шшшшш». Из агрессии урбанистического и
социального происходит переход в спасительное личное и природное — к мыши,
к тишине, к шорохам травы; из конкретного времени, дня слушания
следственной экспертизы — автор переходит мыслью к вечному, где находит
спасение и покой. Вместо людей или идей сражаются звуки, вспомним
рассуждения Хлебникова, приписывающего звукам настроения и смыслы
(Хлебников, Творения, 1986, 619-623). У Альчук внешней агрессии звонких и
рычащих согласных противопоставляется тихое шипящее «ш», отражающееся в
узких стенах сознания соседствующими анаграммными повторами: ширь-реш,
треш-тиш, мыш-шмыг. Последнее слово стихотворения «мыгни» тоже множится —
это и шмыгни (спрячься), и мигни (смахни слезу), и шмыгни носом
(расплачься).
В коротком стихотворении не уточняется, ни в чем обвиняют
героиню, ни признает ли она свою вину, здесь речь не идет ни о
преступлении, ни о наказании. Изображен только момент заседания суда,
слушание результатов неведомой читателю следственной экспертизы,
демонстрируется разъяренное окружение, которому героиня желает
противостоять и в конце стихотворения укрывается во внутреннем мире.
Основным мотивом стихотворения становится обращенный к себе призыв к
стойкости в противостоянии окружающей агрессии, от которой автор, в конце
концов, отгораживается, позволяя себе затаиться, всплакнуть. Если «Заметки
со скамьи подсудимых» представляют собой изложение наблюдений Анны Альчук
за ходом процесса, то стихотворение «в качестве обвиняемой слушаю
следственную экспертизу в Таганском районном суде» открывает ее
собственные чувства во время заседания. В предисловии к первому сборнику
стихотворений Анны Альчук Михаил Рыклин писал: «стихи хрупкие, но упорные
в своем присутствии, стихи, несводимые к языку более сильному, чем они
сами» (Альчук А. Двенадцать ритмических пауз. М.: Елена Пахомова, 1994. С.
5-7). Как мы убедились, упорство в сочетании с хрупкостью характерно и для
позднего стихотворения Анны Альчук.
Татьяна БОНЧ-ОСМОЛОВСКАЯ
Приложение
Отрывки из «Заметок со скамьи подсудимых» Анны Альчук (http://www.sakharov-museum.ru/museum/exhibitionhall/religion_notabene/hroniki-alchuk.htm)
Вчера было третье заседание суда после летнего перерыва.
Дело продвигается чрезвычайно медленно… Все это было бы комично, если бы
не безумная атмосфера, которая царит в зале и коридорах суда. Все этажи
суда забиты фанатиками с иконами. Они громко молятся, хором поют «Боже,
царя храни» и раздают антисемитские листовки. Людей, пришедших с нашей
стороны, постоянно оскорбляют, называют «жидовскими мордами» и т.д.
<…> Артсообщество в основном делает вид, что суд его не касается.
11 ноября 2004
Можно сказать, что вчера безумие всей
ситуации достигло апогея. <…> Теперь уже толпа напоминала свору
бешеных псов, готовых растерзать кого угодно, когда им скажут: «Фас!».
16 ноября 2004
Когда обвиняемые, адвокаты, художники во
время перерыва стали спускаться с лестницы, мы услышали скандирование:
«Позор! Позор!» Раздались возгласы: «Убирайтесь на свою малую Родину!»
«Надо перевешать всех жидов!» «Нужен новый Холокост!» 19 ноября
2004
Одетая во все черное старуха, постоянно присутствующая в
коридоре с плакатом: «Русский, помни о том, что ты русский!» стала
кричать: «Вы убили наших православных детей! Вы будете за это
расплачиваться!». 28 ноября 2004
На заседании 24 декабря
обвинением зачитывались гневные письма трудящихся со всех концов нашей
необъятной Родины с требованиями «наказать преступников, в самом центре
православной столицы устроивших кощунственную выставку». Письма составили
11 из 16 томов дела № 4616. 1 января 2005
Хотя прошедшее
заседание называлось «дебатами», никаких дебатов не было: по-видимому,
возразить на аргументы защиты прокурорам оказалось нечего. Всех поразило
требование аутодафе для работ художников. Как будто уничтожив «улики» (а
останки работ служат, прежде всего, уликами погрома), прокуратура докажет
правомерность своих действий! 8 марта 2005
Татьяна Бонч-Осмоловская — поэтесса, литературовед. Окончила Московский физико-технический институт (1987) и французский университетский колледж (2001). Работала в Объединенном институте ядерных исследований (Дубна), издательствах «Мастер», «Свента», «Грантъ». Кандидат филологических наук (диссертация «Сто тысяч миллиардов стихотворений» Раймона Кено в контексте литературы эксперимента», РГГУ, 2003). Член исполнительного комитета International Symmetry Association (ISA). Автор монографии «Введение в литературу формальных ограничений» («Бахрам-М», 2009), учебного курса комбинаторной литературы (гуманитарный факультет МФТИ). Организатор австралийских фестивалей русской традиционной и экспериментальной литературы (Сидней, 2006; Сидней, 2008).