Ведущий рубрики — Фёдор Мальцев
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 11, 2009
В газете «Литературные известия», № 25 / 2009,
опубликованы замечательные стихи Евгения Калакина. В этом номере «Детей
Ра» мы также представляем творчество незаурядного и, к сожалению, мало
известного поэта.
В журнале «Футурум АРТ», № 3-4 / 2009,
опубликована статья Евгения Степанова «О поэзии Сергея Гандлевского и
современном литературном процессе».
Степанов, в частности, пишет:
«Гандлевский — безусловно, одаренный человек. Просто ему зачастую не
хватает, как всем нам, смертным, самоконтроля, литературного мастерства,
пресловутой школы. И уж, конечно, слова Виктора Кулле: «Каждый знак
выверен здесь, но это не безупречность механизма, а идеальная дисциплина
элитного отряда» выглядят щедрой натяжкой. «Идеальная дисциплина элитного
«отряда» (как пишет Виктор Куллэ) в большинстве стихов Сергея
Гандлевского, к великому сожалению, отсутствует.
Я полагаю, вместо
того, чтобы восхвалять поэта или ругать его («хвалу и клевету приемли
равнодушно»!), ему нужно показывать его слабые (не забывая про сильные!)
стороны. Критик — первый союзник поэта. Не пиарщик, не рекламный агент, но
союзник, говорящий ему правду и о б о с н о в ы в а ю щ и й свою правду, и
стремящийся сделать так, чтобы творчество разбираемого автора претерпевало
в дальнейшем качественный рост. Со стороны — виднее.
Что для меня
категорическим образом неприемлемо в поэтике Гандлевского?
Общая
неряшливость стиля.
Вот его рифменная
практика.
Квартиру—картина; понемножку—кошки; суша—душу;
картину—воедино; погода—в воду; вербы—ущерба; малость—жалость, или
бесхитростные глагольные рифмы: поиграла—бренчала;
любила—разводила.
Есть и более впечатляющие «находки»: себе—тебе;
на счастье—несчастья.
Говорить о том, что подобный вид рифмования
вызывающе неаккуратен, полагаю, излишне. Это известно любому
профессионалу.
Поэты акмеистского и постакмеистского толка (к коим,
безусловно, относится и Сергей Гандлевский) понимали, что возможна рифма,
например, понемножку—кошку, но никак не понемножку—кошки. Это отсутствие
школы, класса. Это небрежность, на которую нельзя не обращать внимания.
Даже если ее допускают одаренные люди. Небрежность, безусловно, допустима,
но она не может становиться системой, возводиться в абсолют и становиться
расхожим местом».
Степанов продолжает:
«Поэзия — категория
абсолютная и во многом опирающаяся на ремесло. Точно также как живопись,
пение, музыка, театр и т.д. Музыканты играют гаммы, художники пишут этюды,
изучают анатомию, актеры репетируют… Поэты читают книги, учатся у
предшественников и современных мастеров. Иначе — в искусстве
невозможно.
Когда Сергей Гандлевский следует канонам мастерства, когда
развивает традиции Пушкина, Тарковского, Липкина, он добивается
несомненного успеха.
Вот он пишет:
Что ж, зима. Белый улей распахнут.
Тихим светом
насыщена тьма.
Спозаранку проснутся и ахнут,
И помедлят и молвят:
«Зима».
Выпьем чаю за наши писанья,
За призвание
весельчака.
Рафинада всплывут очертанья.
Так и тянет шепнуть: «До
свиданья».
Вечер долог, да жизнь
коротка.
1976
Здесь традиционализм Сергея Гандлевского на месте. Стих
сжат, суггестивная афористичность («Вечер долог, да жизнь коротка»)
говорит о главных вопросах бытия, устаревшие глагольные рифмы приобретают
новую силу за счет опорных согласных. Стих не распадется на части и
воспринимается как единое целое.
А вот другое традиционное
стихотворение, которое написано современным языком, но вдруг как инородное
тело здесь появляется устаревший оборот — «нанял дачу».
Ну не говорят
сейчас так. Сейчас говорят — снял дачу.
Или Гандлевский употребляет
центон из Пушкина.
«Ржавчина и желтизна — очарованье очей».
У
Пушкина было гениально и по форме, и по звуку — «очей очарованье»,
инверсия придавала строке особую неповторимость и звукопись, в том,
собственно, и состоит искусство поэта, чтобы сложить слова в лучшем из
возможных порядке.
«Очарованье очей», во-первых, вторично, да и просто
никуда не годится. И устарело, и не звучит. Особенно, когда знаешь
оригинал.
Сложившихся, состоявшихся стихотворений у Сергея Гандлевского
немного. Но они есть.
Мне представляются значительными такие
произведения, как «Когда я жил на этом свете», «Есть горожанин на
природе», «Ни сика, ни бура, ни сочинская пуля», «близнецами считал а
когда разузнал у соседки»…
По-моему, очень качественное и человечное
стихотворение:
Когда я жил на этом свете
И этим воздухом дышал,
И
совершал поступки эти,
Другие, нет, не совершал;
Когда помалкивал и
вякал,
Мотал и запасался впрок,
Храбрился, зубоскалил, плакал —
И
ничего не уберег;
И вот теперь, когда я умер
И превратился в
вещество,
Никто — ни Кьеркегор, ни Бубер —
Не объяснит мне, для
чего,
С какой — не растолкуют — стати,
И то сказать, с
какой-такой
Я жил и в собственной кровати
Садился вдруг во тьме
ночной…
Это стихотворение, написанное вечным четырехстопным
ямбом, конечно, трудно назвать новаторским. Оно в высшей степени
традиционное, но оно сделано в известной степени добротно, здесь
содержание не противоречит форме, здесь виден реальный человек, показанный
поэтическими средствами. Вот по таким вершинам и следует оценивать
творчество поэта, но не талдычить, что у него все на высшем уровне и
торжествует «отточенность стилистических приемов».
Сергей Гандлевский —
поэт. Поэт, которого не стоит недооценивать. Но и преувеличивать его
успехи тоже ни к чему».
В журнале «Октябрь», № 9 / 2009,
как всегда, хорошие стихи Марии Ватутиной.
*
* *
Ангел мой, не сиди на небе, продует.
Ангел
мой, не гуляй в тавернах, тебя ограбят.
Ангел мой грустит, не идет,
бастует.
Ангел мой уже ничего не исправит.
Жизнь идет под откос
без него, насмарку,
Словно ветки дерева бросил ветер,
Не успеет
ангел шепнуть огарку:
Не сгорай до дна, на исходе вечер.
На
исходе темень в портовом смоге,
На исходе тишь в шалаше каштанов.
Он
грустит в небесной своей берлоге,
Он и сам бирюк без надежд и
планов.
Посмотрю на небо: посыплют звезды.
Сор в глазах, не
видно рассвета, сжалься.
Ангел, ангел, куда же меня завез ты,
Ночь
кругом, и нет никакого
шанса.