Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 11, 2009
Палиндромический парижский год
Шел палиндромический 1991 год. Год-знак, год-веха, год-оборотень, год-дог. Перестройка делала семимильные шаги по расслоению общества, злобно накидываясь на людей, точно гигантская собака Баскервиллей. У большинства не хватало денег на еду, единицы наживали миллионы долларов. Многие мои отчаявшиеся знакомые уходили в бизнес, начиная делать то, чего не делали никогда. У некоторых получалось. У большинства — нет. Я занимался тем, чем не заниматься не мог. Мне исполнилось 27 лет. Перестроиться мне было трудно, и я оставался литератором, редактором. Очень тяжело сразу пойти в другую сторону. Наше поколение учили одному — альтруизму, братству, служению людям, утопическим, но великим коммунистическим идеям, а вышло, что шли мы не туда. Появился новый идол — Мамона. Служить ему я не хотел. Как прежде, писал статьи и рассказы, работал в милой газете «Семейный очаг». Денег не хватало даже на самое необходимое. Конфликты с женой учащались. Мы все больше времени проводили друг без друга. Жена с дочкой уезжали в свой родной город Кубиково, в Тамбовскую губернию. Однако, несмотря на все наши конфликты, мы договорились с женой не разводиться.
Газета
В газете я занимался под чутким руководством Миши
Позднякова публикациями забытых литературных имен, делал интервью с
деятелями культуры, в том числе с зарубежными. Так я познакомился с
французским писателем Морисом Машино, автором многих социографических
книг. Очень быстро мы подружились. Морис попросил прислать ему приглашение
в Москву, где он собирался обосноваться на полгода, я, в свою очередь,
намекнул ему о приглашении в Париж.
Просьбы друг друга мы
выполнили.
Париж
Получив приглашение во Францию, я тут же стал паковать
чемоданы. Морис договорился, что я поживу у его подруги и соседки,
тележурналистки Софи Ледевр.
Когда я уже — с большим трудом! — оформил
все документы, достал билет на поезд, закупил в дорогу продуктов и должен
был выезжать в Париж, позвонил Морис и сказал:
— Евгени, извини. Софи
уехала в Испанию на отдых, и, следовательно, твоя поездка
откладывается.
Я решил, что все равно поеду. Даже если придется
ночевать на скамейке. Столицу Франции увидеть очень хотелось. Все-таки я
пять лет в институте изучал французский язык, был пропитан заочной любовью
к Парижу. Я, точно загипнотизированный, хотел приехать в Париж, лечь на
его мощеные (реальные, нереальные?) камни и поцеловать их. Увидеть
реальный город. И доказать самому себе, что Париж существует, что там тоже
живут люди, а не вымышленные литературные персонажи.
Морис
заволновался, услышав о моем решении. Сказал, что свяжется со мной завтра.
Утром следующего дня он перезвонил и сообщил, что обо всем договорился со
своим приятелем, алжирцем по происхождению, — Азузом.
— Ты сможешь
пожить у него две недели. Голоден не останешься. Азуз — владелец
ресторана.
Затем Морис продиктовал мне телефон и адрес
Азуза.
Азуз
Я взял отпуск за свой счет на неопределенное время и на
поезде отправился во Францию.
Прибыл на Северный вокзал. Меня встретил
Морис. Мы сели в такси и поехали к Азузу. Мои первые впечатления от города
оказались не восторженными, скорее — я чувствовал некое бабелевское
удивление, что Париж так неопрятен, неряшлив. И вместе с тем, город
почему-то сразу показался родным.
У алжирца Азуза был маленький
ресторанчик «Дюдюль». Буквально на несколько человек. Он размещался возле
станции метро «Сталинград». На первом этаже находилось заведение, на
втором — двухкомнатная квартирка Азуза, где он жил вместе с женой Лучаной
и своим помощником Юсефом. Жены дома не оказалось — она уехала в отпуск на
родину, в Италию.
Мне выделили отдельную комнату.
Стал жить на
набережной Луары. Район этот, на мой взгляд, хороший. Правда, живут здесь
в основном черные и арабы. Но живут неплохо. Играют на роскошной мощенной
набережной в футбол и настольный теннис. В общем, все обычно. Собаки тоже
обыкновенные. Невоспитанные. Сидел я как-то на скамеечке, ел свою пайку.
Подбежала такса. И написала на мою сумку.
Я гулял по городу, встречался
с русскими эмигрантами, писал стихи, вел дневник, ел на скамейке. Морис
мне купил на месяц проездной и дал двести франков. Это примерно двадцать
долларов.
Я уходил из дома в семь утра, а приходил в двенадцать ночи.
Исходил Париж вдоль и поперек.
Однажды пешком от станции «Сталинград»
дошел до Люксембургского сада. Мне там понравилось. Хорошее спокойное
место, вход бесплатный. Много тенистых скамеечек. Сидел, читал газету.
Подходили какие-то нищие, просили денег. Начинали рассказывать, какие
страшные несчастья их преследуют.
Я не говорил им, что я из Советского
Союза.
Гуляя по городу, нашел неплохую туристическую контору. В Лондон
можно съездить за 700-800 франков. По французским меркам это не дорого.
Впрочем, у меня не было ни денег, ни визы.
По утрам мы разговаривали с
Азузом. Однажды он сказал мне:
— Евгени, ты очень похож на араба. На
алжирца. Наверное, у тебя семитские корни. Но и на молодого Сталина ты,
дорогой товарищ, тоже похож. Это факт.
— Мы с тобой братья! — говорил
мне Юсеф. — Рубль ничего не значит, динар тоже ничего не значит, вот мы и
бежим во Францию.
Незнакомый алжирец
Ехал в метро, разговорился с каким-то алжирцем.
— Ты
из Союза? Ну и ну! А похож на француза. Тебя только побрить немножко,
постричь. Но запомни — лучше с французами не общайся. С нами, арабами,
тебе легче будет найти общий язык.
— А я уже нашел. Живу у алжирца,
владельца ресторана «Дюдюль» Азуза.
— Не знаю такого. Но тебе повезло.
Наверное, кормит тебя бесплатно…
Кстати говоря, Азуз всегда приглашал
меня за стол, но я всегда отказывался — было неудобно.
Блошиный рынок
Гулял по Елисейским Полям. От Триумфальной Арки дошел до площади Инвалидов. Рядом с этой площадью обнаружил веселое местечко, где все торговали марками, значками, открытками, старинными поделками. Торговались французики, как дети.
Полицейские
Дорогу до нужного мне места спрашивал у полицейских. Они всегда охотно объясняли.
Нищета
Поскольку денег у меня было катастрофически мало, я не
имел возможности купить себе даже минералки. Дома у Азуза я наливал воды
из-под крана в бутылочку и брал ее с собой на прогулку. Но как-то раз взял
с собой старую фляжку, которую нашел еще в детском возрасте в Кускове.
Фляжка оказалась с дыркой. Протекла. Все мои бумаги промокли.
Пришлось
купить минералки. Четыре франка отдал. А зонтик (его я дома, в Москве,
забыл) стоит пятнадцать. Это в «Тати». В «Тати» все довольно дешево.
Подходишь, роешься в корзинах, выбираешь, что тебе нужно. Гарантий что
товар без брака — никаких. Многие вообще за такой товар ничего не платят.
Берут и уходят. И почему-то их никто не останавливает.
Дима Cиницкий
Встречался в кафе с писателем Дмитрием Синицким. Делал с
ним интервью. Хороший малый. Ему сорок семь лет, а выглядит на двадцать
пять. Он раньше работал в газете «За коммунистический труд», дружил с
Валерием Хитрованом, нынешним редактором этой многотиражки и моим
приятелем.
Купил мне батарейки для диктофона. Хотя по воскресеньям
практически все товары (мелкие) вдвое дороже, чем обычно.
Пили
вкуснейший оранжад. Подтрунивали над эмигрантской газетой «Русская
идея».
— Они там все голубые, — сказал Дима, — И Педюлин, и… (назвал
кого-то еще!). Даже покойный Ранцев был педиком.
Вообще, в русском
Париже «голубая» тема очень животрепещущая. И все непрочь переполоскать
чужое грязное бельишко.
Оскар Рыбин
Позвонил художнику Оскару Рыбину.
— Можно с вами
сделать интервью?
— Нет. Я интервью никому из СССР не даю. А картины
посмотреть приходите.
Я пришел. Картины у Рыбина хорошие. Манеры у
Рыбина хуже. При встрече даже не предложил чайку, сразу стал показывать
работы. Поесть тоже не предложил.
Я подарил ему свои книжки.
Он
налил мне в мою бутылочку минеральной воды. Спасибо и на том.
Трепались
обо всем довольно долго.
— Никуда я сейчас из Парижа не поеду, — сказал
Рыбин, — работать нужно. На кой ляд мне смотреть на демонстрации в Союзе?
Другого там, кажется, сейчас нет. Но здесь тоже всяких демонстраций полно.
Каждый день проходят.
В этом Оскар Яковлевич прав. В Париже в самом
деле все время забастовки. Кстати говоря, алжирцы, нелегально живущие во
Франции, митингуют довольно часто. Выступают против собственной
репатриации — не хотят на Родине жить.
Азуз
Ситуация обострилась. Приехала жена Азуза. Я понял, что
она не одобрила мое пребывание у ее супруга. Впрочем, он и сам уже начал
намекать…
Вчера сообщил:
— Евгени, ко мне дядя из Алжира
приезжает. Что такое?! Все ко мне! О, бедный, бедный, бедный Азуз!
Это
он про себя так.
Что же делать мне? О, бедный, бедный, бедный
Евгени.
Никого нет дома
Звонил знакомым литераторам Синявиным. Нет дома. Бизнесмена Алекса Тасковича (я с ним в Москве делал интервью) тоже нет. Никого нет.
Пуришкевич
Телефонная карточка кончалась. А звонить из гостей, даже
из контор — не принято. Стоит денег.
Как-то раз попросил позвонить из
«Русской идеи». Разрешили. А в другой раз попросил — уже от
ворот-поворот.
— Нет, Женя, нельзя, ведь редакция платит за каждый
звонок! — сказал мне мой товарищ, журналист Саша
Пуришкевич.
Дима Синицкий
Спасибо Диме Синицкому, он подарил мне роскошную,
долговременную телефонную карточку.
— Ее вам надолго хватит. Когда
будете возвращаться — вернете. Это вещь дорогая.
Это мне сказал
человек, зарабатывающий несколько тысяч баксов, имеющий работу на радио
«Слобода». «Будете уезжать — вернете!..»
Но в любом случае —
мерси!
Крестик
Еще неприятность. Потерял нательный крестик. Возле метро его обронил, наверное. Искал целый вечер, но не нашел.
Сентименты
Разбирал, сидючи на скамеечке, какие-то свои бумажки, увидел фотографию дочки. Чуть не зарыдал. И мне здесь плохо. И ей плохо, наверное, там.
Кем я был?
Кем же я был в Париже? Каким-то
бомжом-интернационалистом. Ел на улице, в туалет ходил в кустики (попробуй
их найди в Париже!), парижские мосты были моими печальными зонтами.
У
Азуза я только спал. Пять-шесть часов в сутки.
Дима Синицкий
Опять общался с Димой Синицким. Он восторженно-тщеславно
делился, как ему нравится играть в теннис в Люксембургском саду.
—
Приходите сюда почаще! Поговорим, как следует, основательно! Меня здесь
найти очень легко, каждая собака знает.
Потом он стал рассказывать о
секрете своего успеха на Западе:
— Причина, по которой я здесь выжил,
заключается в следующем. Я сразу стал жить как местный житель, общаться
исключительно с французами. Почти пять лет я ни с кем не говорил
по-русски. Я выбрал такой путь. Можно было, конечно, «продавать» свое
советское «угнетенное» прошлое, но я не захотел.
Объявления
Возле Храма Александра Невского на рю Дарю есть дом, на
одной из стен которого — различные русские объявления. Списал телефон
некоего Артура. Он якобы предоставляет адреса квартир (чтобы снять дешево
или вообще бесплатно!) и помогает устроиться на работу.
Позвонил.
—
Артур, а с визой вы помочь не можете? У меня уже заканчивается. Хотелось
бы также получить и право на работу…
Артур засмеялся:
— Да что вы!
Никакая виза не нужна. Здесь полгорода живет нелегально. И работает, не
имея прав. Я вам найду работу. Без проблем. Только пятьдесят франков
заплатите.
Я не стал встречаться с Артуром. Не поверил ему. Да и
пятьдесят франков пожалел.
— Лучше, — решил я, — куплю себе пять
килограммов апельсинов или бананов.
Из квартиры начали фактически
выгонять. Жаль, я не спросил у Артура адресов ночлежек. Он ведь говорил,
что знает эти адреса. Ничего — спать можно и на скамеечке.
Кстати, в
Париже пятнадцать тысяч бездомных.
Сегодня узнал, что спать в ночлежках
можно только зимой. Летом — спасайся, как
можешь!
Увы.
Одежда
Cтранное дело: там, в Союзе, в своей скромненькой
одежонке я выглядел точно оборванец. Моя жена Наташа даже пыталась меня
приодеть, купить мне какие-то вещи, от чего я отбрыкивался, как только
мог.
А здесь, в роскошнейшем, богатейшем Париже, я свой среди своих. В
своей драной одежде. Здесь на шмотки — ноль внимания. Прав Дима Синицкий:
«Париж — клошар Европы».
Жан-Жак
Кажется, мне крупно повезло, удалось дозвониться до зама главного редактора журнала для французских подростков «Фосфорит» Жан-Жака Фреско. Мы с ним встречались в Москве. И он тогда приглашал меня к себе в гости.
Сорбонна
Отвез посылку одной русской женщине. Попросили в Москве
передать. Пока дозвонился до нее — истратил полкарточки.
Отвез
подарочек — она даже «спасибо» не сказала.
Но Бог мне воздал. Потом
пошел гулять и забрел в Сорбонну. Там мне объяснили, что я, выпускник
советского института, могу поступить в Сорбонну без экзаменов, главное —
вовремя подать документы, пройти собеседование. Образование во Франции
бесплатное.
Девчонка-секретарша сказала, что я хорошо говорю
по-французски.
Видимо, я не зря учился языку пять
лет.
Старый город
Любовался старым — средневековым, величественным! — городом. Заглядывал в окна: обстановка, как правило, небогатая — белые стеллажи, паланкины…
Забыл
Забыл бутылочку с водой. Хотелось пить. А денежек — тю-тю.
Видел
Видел, как мочатся прямо в метро.
Пигаль
Пигаль. Мне подмигнули. Я тоже.
Монмартр
Ходили с Морисом в марокканский ресторан на Монмартре.
Ели блюдо кус-кус.
Владелец ресторана, друг Мориса, спросил меня:
—
Какие впечатления от Парижа?
— О! — сказал я.
— Москва не хуже! —
проявил друг Мориса любезность.
На дорожку угостил нас русской
водочкой. Видимо, почувствовал, что не предложить на посошок русскому
водки — неприлично.
Бесплатно
Когда я возвращался домой, «Дюдюль», как правило, еще был
открыт.
Азуз всегда говорил:
— Присаживайся, это бесплатно.
Я
тогда французское слово «бесплатно» еще не понимал.
Сидел. А зря. Азуз
так шутил.
Поляк и русский
В ресторане познакомился с одним поляком, который родился
уже во Франции.
— Это русский, — представил меня Азуз.
— Для них все
жители Союза русские, — засмеялся поляк.
Видимо, у меня действительно
странная физиономия.
Сакре Кер
Гулял по Монмартру. Вышел на лужаечку рядом с церковью Сакре Кер. Все целовались друг с другом, пели песни. Я заслушался. Ко мне подбежал парень с пустой бутылочкой из-под колы. Попросил монетку. Послушал — плати.
Песня
Какой-то молодой лохматый парень на Монмартре напевал
странную песню на французском языке. Он пел о том, что видел, точно
легендарный Джамбул Джабаев. В его словах была только благодарность. «Как
хорошо, что вокруг меня люди, как хорошо, что тепло, как хорошо, что
проститутка Люси сегодня мне просто улыбнулась…»
Я понял, что надо
учиться жизни у этого парня.
Саша Пуришкевич
В «Русской идее» шефство надо мной взял Саша
Пуришкевич.
Пошли с ним в «Макдоналдс».
Саша спросил:
— Что
будешь пить?
— Колу.
Он замахал руками:
— Что ты, что ты! Это же
химия, пить нельзя, секрет колы до сих пор не раскрыт. Давай-ка лучше по
лимонадику.
Вообще, Саша помог мне здорово. Это он организовал мою
первую парижскую сделку. Я привез в Париж снимки Андрея Филонова,
фотографа из газеты «Комсомольский руль». И продал их — благодаря Саше! —
«Русской идее». Гонорар, как мы и договорились в Москве с Андреем, я
разделил на две части. Одну взял себе. Другую потом отвез Андрею в
Москву.
От Нотр-Дам до Пигаль
Добирался пешком от Нотр-Дам до Пигаль. Морис пригласил в
гости на обед.
Почему я ходил пешком? Во-первых, экономил деньги. А
во-вторых, я просто любил гулять по городу. По дороге спросил одного
прохожего — как добраться до Пигаль? Он оказался не в курсе. Не местный.
Немец. Спросил другого. Тоже не в курсе. Англичанин.
А желтых вокруг
вообще не счесть. Японцы, вьетнамцы, камбоджийцы. Целая мафия.
Азуз
говорил, что желтые очень влиятельны в Париже. Кстати говоря, среди них
много таксистов.
Морис и Фамела
Добрался до Мориса. Квартирка двухкомнатная. Небольшая.
Раньше стоила двести тысяч франков. Теперь — миллион.
— Я купил ее
довольно давно, — сказал Морис, — помогла мама.
Я устроился в кресле.
Попросил попить. Фамела, жена Мориса, принесла водичку со льдом. Приятно.
Утолил жажду.
Разговорились.
— Ну, как вам Париж? — спросила
Фамела.
— Почему-то очень много грустных людей…
— В основном это,
как ни странно, коренные французы. У них-то как раз все есть. А вот
алжирцы (Фамела — алжирка!), китайцы, черные… мы все, как правило, очень
веселые люди. У нас темперамент другой. Менталитет!
Поинтересовалась у
меня:
— Как вы устроились?
— Живу у Азуза. На набережной Луары. В
одном глухом парижском дворе.
— Когда ложитесь спать, — посоветовала
Фамела, — обязательно закрывайте двери. Югославы грабят всех подряд. В
последнее время житья от них не стало.
Набережная
Гулял по набережной Сены. На мощеном мосту лежали
туристы. Загорали. Кто-то ловил рыбу.
— Что же можно поймать в этой
грязной реке? — подумал я. — Вода зеленая. В ней какие-то коряги,
мазут.
Букинисты
Букинисты, как всегда, торговали различными старинными
открытками, журналами, книгами.
По набережной любил гулять Виктор
Платонович Некрасов. Кажется, Париж был создан специально для
него.
Кстати, удивительный факт: в Париже, как известно, есть станция
метро Сталинград. А лучшая книга Некрасова — «В окопах
Сталинграда».
Зоомагазин
Рядом с Нотр-Дам — замечательный зоомагазинчик. Котята, рыбки… У каждой киски отдельная комнатка-клетка. Все такие пушистые, хорошенькие.
Француженки
Шел по городу, глазел по сторонам и на женщин. Они меня поражали. Я видел много неимоверных толстух, кривоногих каракатиц.
Я лег и заснул
Придя домой, обнаружил, что на моей кровати нет ни матраца, ни простыни. Что оставалось делать? Я лег и заснул.
Азуз
Утром Азуз объявил мне, что завтра его жена возвращается
из Италии окончательно.
Я пообещал, что к вечеру
уеду.
Жан-Жак
Из «Русской идеи» дозвонился (Саша Пуришкевич разрешил)
до Жан-Жака.
Он пригласил меня к себе.
Азуз
От Азуза я уехал счастливый. Все-таки он меня угнетал.
Придирался по мелочам. То я окно не так открою, то приду поздно, то
скажет, что от моих продуктов воняет.
Вообще, жить в гостях
ужасно.
Но в любом случае, спасибо ему за кров.
Жан-Жак. Мант ля жоли. Журнал
Переехал к Жан-Жаку Фреско, в предместье Мант ля жоли
(это двадцать минут на электричке от Парижа). Жизнь начала налаживаться. В
большом загородном доме мне выделили комнату с отдельным входом. Жан-Жак
устроил меня в свой журнал стажером. Я стал ходить на редколлегии,
общаться с коллегами, пробовал писать на французском
языке.
Пролез.
Страсбург
Жан Жак уезжал в командировку в Страсбург. Пригласил меня
с собой:
— Поедешь?
— Конечно. Но ведь нужно подготовиться, еды
купить в дорогу, билеты заказать.
Жан-Жак посмотрел на меня как на
сумасшедшего.
Мы пошли в первый ближайший пункт проката машин — выбрали
красивое голубое «Рено». И поехали. Ели по дороге в ресторанах.
Жан-Жак
снял нам в Страсбурге шикарные одноместные номера. Я, правда, не
разобрался, как пользоваться душем. Какой-то он в этом отеле оказался
мудреный. Так толком и не помылся.
Вечером показывали
порно-фильм.
Утром Жан-Жак позвонил мне и сказал:
— Если хочешь
поесть, позвони швейцару и закажи себе все, что ты желаешь.
Я позвонил.
Тут же прибежал гарсон. Принес то, что я заказал. Кофе, свежие булочки,
масло.
Я съел и начал размышлять о своей жизни. Со мной ли это
происходит? В роскошном отеле в Страсбурге я заказываю себе еду в
номер…
Гулял по Страсбургу часа два. Город — очень красивый.
Средневековый. Узенькие улочки просились в стихи… А Жан-Жак тем временем
выступал на конференции по проблемам педагогики.
Вообще, Страсбург
понравился мне даже больше, чем Париж. Тихий, уютный. Совсем нет
грязи.
Я шел по городу и вспоминал свою учительницу французского языка
Мари Радорж. Она родом отсюда. Когда-то я любил ее. Много лет тому назад.
Позвонить ей я не решился. Нельзя дважды войти в одну реку.
Жан-Жак
выступал на конференции одним из самых последних. И я как раз подоспел к
его докладу.
Успех Жан-Жак имел огромный.
Граница
Покатили назад. Ехали-ехали. Жан-Жак сказал:
— А
сейчас мы проезжаем Германию.
— А где же пограничники? — спросил
я.
— Какие пограничники?! — засмеялся Жан-Жак. — Мы с тобой в свободной
Европе.
Пражане
По дороге нас остановили двое голосующих ребят. Они ехали
автостопом из Тулузы в Марсель. По дороге разговорились. По-французски и
по-немецки. Оказалось, что ребята из Праги. Студенты.
— А мы
журналисты! — сказал Жан-Жак. — Я из Парижа, Евгени из Москвы.
Подвезли
ребят до ближайшего городка, где они остались пообедать.
Аист
Помчались дальше. Я глазел по сторонам и любовался милыми
крестьянскими пейзажами Франции — тщательно ухоженными полями, где
тарахтели небольшие фермерские трактора, пирамидальными, «кубическими»
кипарисами.
— Смотри, смотри — аист! — воскликнул счастливый, похожий
на ребенка Жан-Жак.
Исполненный собственного достоинства, несуетный
аист обстоятельно вил на дереве гнездо. Он понимал — в чем смысл
жизни.
Время как будто остановилось. Вспомнились стихи исключительно
точного Мандельштама — «Я молю, как жалости и милости, Франция, твоей
земли и жимолости…»
Признаться, сельская Франция мне нравилась даже
больше, чем шумный и взбудораженный Париж.
Я сказал об этом
Жан-Жаку.
Он — выходец из провинциального Юга — весьма одобрительно
улыбнулся.
Винодельческая ферма
Мы приехали в какую-то небольшую уютненькую деревушку.
Ухоженные булыжные улочки, красные черепичные крыши, церквушка.
Остановились возле одного довольно большого дома. Навстречу вышла
элегантная, моложавая женщина. Поздоровались. Жан-Жак нас познакомил.
Клодин пригласила войти.
— Сюрприз начинается! — интригующим шепотом
сказал мне Жан-Жак.
Мы вошли в дом. И тут я увидел следующее: весь дом
был заставлен неимоверным количеством бутылок с вином. Оказалось, что мы
приехали на винодельческую семейную ферму.
Потом мы спустились в
подвал, где стояли могучие бочонки с различным зельем. Мы начали процесс
дегустации. Дама наливала нам каждый раз по несколько граммов, а мы
пробовали.
— Ну как, Евгени? — спрашивал меня товарищ.
— Прекрасно,
Жан-Жак, — отвечал я.
Клодин радостно улыбалась и все подливала нам и
подливала. Пробовали мы… минут сорок. Я, честно говоря, вполне прилично
окосел. А натренированный Жан-Жак — ни в одному глазу. Южане вино
употребляют чаще, чем сок или воду. Вообще, как ни странно, по статистике
французы пьют намного больше русских.
После дегустации мы прикупили три
ящика вина. Заплатили по французским меркам небольшие деньги, по-моему,
франка по два за бутылку. Загрузились. И, счастливые, поехали в
Париж.
Когда приехали домой, я без задних ног сразу же завалился спать,
а Жан-Жак еще смотрел футбол.
Русские девушки
Больше всего в Париже меня поражали русские девушки.
Красивые, целеустремленные, состоявшиеся!..
…Я гулял после не слишком
тяжелого трудового стажерского дня в районе Триумфальной арки, когда
девушка изумительной красоты — из тех, про кого классик сказал: «В женщине
все должно быть прекрасно: и лицо, и грудь, и бедра…» — подошла ко мне!
— и — явно волнуясь — спросила: «Ду ю спик инглиш?» Я обомлел. Я потерял
на миг дар речи. Еле-еле выдавил из себя: «Офкоз», что прозвучало почти
как «Совхоз…».
Вскоре выяснилось, что прекрасная незнакомка ранее
мельком видела меня (как же я, идиот, ее не заметил?) в редакции газеты
«Русская идея». И посему точно определила, какой я национальности и
откуда. А по-английски со мной заговорила на всякий случай…
Девушка
оказалась русской манекенщицей, фотомоделью, работающей в Париже. Ее имя —
Марина Федотова. 24 года. По образованию — врач. «И умом, и всем
взяла…»
Я сделал с Мариной интервью во дворике храма Александра
Невского на рю Дарю и, прощаясь, попросил у нее номер телефона. Она
протянула визитку.
…На следующий день я сидел на уютной, беззаботной
скамеечке в глубине Люксембургского сада и полистывал свежие журналы (ждал
писателя Юрия Омлетова, с которым условился об интервью). Журналы были
какие-то нечувственные, холодноватые. Но в одном из них — в
супер-популярном, насквозь американизированном «Нью лук» («Новый взгляд»)
— я увидел роскошнейшую (формы, волосы!) нимфу. Кто такая? Откуда? В ее
взгляде сквозило нечто неуловимо родное, советское… Начал читать. Так и
есть — из «Совка». Очередная роза среди навоза. Ирина. Таково сценическое
имя. 22 года. Из Кишинева. Родной дом — рядом с румынской границей. Но в
последнее время все больше и больше путешествует. Завоевывая Америку и
Европу. Покоряя Париж. И успешно! Десять страниц фотографий в
многомиллионном «Нью лук» — это не шутки…
Встретился с писателем, мы
посидели в ресторанчике, я записал на пленку интервью. И поехал на метро
домой. С рекламного щита мне улыбалась еще одна красавица. Я уже знал, что
она тоже русская…
Однажды на выходной к нам с Жан-Жаком пришли его
друзья. Мы ели замечательные французские сардины, салаты из свежих овощей
(помидоры величиной с маленькую дыню!), запивали молодым эльзасским вином,
которое мы с Жан-Жаком выбрали на винодельческой ферме в Эльзасе. И —
беседовали, беседовали, беседовали. Общались. Очаровательная брюнетка
Жюдит (подруга нашего приятеля Марка) пробовала заговорить со мной
по-русски. Она изучала наш язык. Не случайно. Ее дедушка — украинец. Из
второй «волны» эмиграции…
Подобные истории я мог бы рассказывать до
бесконечности. Париж пропитан русской красотой. Порою мне даже кажется,
что в жилах всех парижских красоток — даже китаянок или негритянок! —
течет славянская кровь.
Раймон Горра
Однажды, когда я остался дома один, а Жан-Жак уехал в
очередную командировку, я позвонил профессору Восточного института
господину Раймону Горра. В Москве я кое-что о нем слышал. Читал теплые
отзывы о нем Ирины Одоевцевой в книге «На берегах Сены». Знал, что
замечательная книга Зинаиды Шаховской «В поисках Набокова» вышла с
посвящением, в частности, этому человеку. Знал, что он активно
интересуется русским искусством.
Я позвонил и начал, как теперь
понимаю, тупо и вызывающе нахально заманивать его к себе в гости:
—
Приезжайте, господин Горра, ко мне, в Мант ля жоли. Это не слишком далеко.
У меня есть икра, водка. Посидим, поговорим. Я сделаю с вами интервью,
глядишь, его потом и напечатают.
Видимо, эта неуемная наглость
ошарашила видавшего виды профессора. Он просто опешил. Дело в том, что
обычно в гости напрашивались (да еще как!) к нему. Он же — наоборот —
многим давал от ворот-поворот, чтобы не сказать похлеще. Например,
журналиста Феликса Козлова он просто послал… (да-да, именно
туда).
Горра же начал приглашать меня к себе, заверяя, что «у него нам
будет несколько уютнее». Я решительно отказывался. Но потом все же
согласился.
И вот я в гостях у профессора. Что же я увидел? Два
роскошнейших, стоящих рядом трехэтажных (окна бронированные!) особняка,
где хранятся русские картины и рукописи, автографы прославленных наших
соотечественников — от Пушкина до Бунина и Зайцева.
Картин — тысячи.
Более 40.000 наименований — редких книг, 10.000 сборников русской
эмигрантской поэзии. Самое большое собрание в мире. Неопубликованные
письма Бунина и Куприна, Северянина и Ходасевича, Балтрушайтиса и
Зайцева…
Я ходил по дому, листал старинные журналы и жалел, что не могу
провести здесь остаток своей жизни…
Оказалось, что у Раймона Горра —
юбилей. 45 лет. Увы, я не знал и пришел без подарка, но г-н Горра не
обиделся. Мы отметили его день рождения, выпили замечательного белого вина
и царского (!) русского шампанского, обсудили множество самых различных
проблем. Но, конечно, прежде всего, говорили о женщинах. Профессор
оказался нормальным парнем.
Домой
Через месяц я позвонил на работу. Говорил с главным
редактором Исаковым. Он предупредил, что если я не вернусь через неделю,
он меня уволит.
Я попросил отсрочки еще хотя бы на месяц.
После
долгих уговоров, он все-таки согласился.
— Привези побольше интервью и
репортажей! — сказал он.
Я пообещал.
Я вернулся домой, в Москву,
через год.
С работы меня, как ни странно, не уволили.
Развод
Позвонил в Кубиково. К телефону подошла теща. Сказала,
что Наташа спит.
Через два дня Наташа позвонила и сообщила мне, что
вчера со мной развелась.
Моего согласия на развод никто не
спросил.
Я лег на кровать и долго-долго плакал.
Через два месяца
Наташа вышла замуж за немца Герберта Лихтенштейна, и они уехали в
Германию. Мою маленькую прекрасную Настюшку забрали с собой.
Прошло
полгода. Я вкалывал в газете — писал статьи, делал интервью с известными
людьми, строчил светские репортажи (рынок заставлял газету менять «лицо»),
редактировал чужие материалы, отвечал на письма читателей. Все
обрыдло.
Евгений Степанов — литератор, редактор, издатель. Родился в 1964 году в Москве. Окончил факультет иностранных языков Тамбовского педагогического института и аспирантуру МГУ им. М. В. Ломоносова. Кандидат филологических наук. Публикуется с 1981 года. Печатался в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Вопросы литературы» и др.