Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 1, 2009
Санджар Янышев. Природа. Стихи. М., Изд. Р. Элинина, 2007. Поэтическая серия литературного клуба «Классики XXI века». Предисловие — С. Арутюнов.
Санджар Янышев — поэт знатный и восточный. Знатный — потому что книга далеко уж не первая — а четвертая, публиковался в журналах много, лауреат нескольких престижных премий, да к тому же со-участник известного в литературе бренда «Поколение тридцатилетних». А восточный — потому что родился в Ташкенте, был одним из создателей группы «Ташкентская поэтическая школа» и Ташкентского поэтического фестиваля, правда, давно живет в Москве, что, к удивлению, почти никак не сказывается на его поэтике.
Янышев объясняется притчами, как во времена Омара Хайяма или Абу-ль-Аля аль-Маарри.
Самая мощная вещь в книге — «Близнец». Его невозможно разъять на цитаты, в каждой строке — продолжение мыслеречи, я приведу его полностью:
Один повар мне и говорит:
Притворись Хусаном, будь иногда Хусан.
Пусть жена по четвергам тебя не будит, пока солнце не зайдет,
А сама тем временем твои ступни, живот и мочки твоих ушей
Натирает этим именем; пусть настаивает его
В темном сухом месте — да хоть бы и в чреве своем, —
А потом по одной средней пьялушке два раза в сутки тебе дает.
Это будет разумно, ибо ты рожден не один.
Ты — близнец. Погляди-ка в крышку моего казана:
Вот этот кусочек коричневой луны — это ты,
А вот этот, побольше, — твой брат…
Он вышел первым. Но знаешь, как у нас говорят:
Старший — более умный — он выходит вторым.
Он младшего посылает: «Иди, посмотри, что там?
Если все в порядке, кричи!» — И младший идет, и зовет.
Ты слышал зов? Ты не спутал его ни с чем?
Ты спешил или ждал?
Ты забыл или спал?
Эй, Хусан, где брат твой — Хасан?!
Слышите, как заиграли восточные барабаны и кимвалы где-то за горизонтом? Кажется, что сюда идет невидимая сила, восточная тьма, исполненная света, со всеми своими заклинаниями и поверьями, молитвами и песками…
Притча Янышева о близнеце — может быть, самое интересное поэтическое произведение о двуединстве человека, которое мне доводилось читать на русском языке.
А вот притча о «мертвом живом»:
Обнял дерево — а оно мертво.
Пригубил воздуха — он мертв.
Раздвинул женщину — она мертва.
Выдохнул слово — мертвое оно.
Записал — стало еще мертвее…
…………………………………
И пришла любовь, и убила все мертвое.
И поставила меня стеречь это мертвое.
Почему меня? — живых спросите.
Налейте чаю.
Любовь, убивающее мертвое, — вот он, ключ потаенный от тайны жизни. Самого же себя автор оставляет на страже царства мертвых — чтобы мертвые не воскресли и не убили любовь. При этом себя Янышев числит в живых. Более чем в живых.
Я так скажу: к чертям собачьим социум,
В кукушках измеряющий свой век!
Я буду жить, пока тройное солнце
Из-под земли тройной выносит свет —
заявляет Янышев. Заявленьице-то, между прочим, бальмонтовское! Прямо-таки манифест солнца. Причем, у Янышева солнце это — подземное, это солнце метро! Вот так и поворотец, скажете вы. А что же тут удивительного? Над землей в столице небо почти всегда — серое. Спасибо всем заводам, автомобилям и прочим изобретениям человечества, отнявшим у нас чистое небо. Так что солнце, которое никогда не гаснет, живет теперь исключительно в московском метро. Все верно.
Я живу в окружении этих существ.
Восемь особей, восемь зверьков.
Иногда они дятлы.
Иногда они чайки.
Иногда они гады.
Чаще — мыши.
Пять раз в сутки я выпускаю их из клеток помолиться.
Они разворачивают свои кожаные книги
И читают мне вслух…
Пока я писал это, их стало девять.
Это — «Зеркало». Вот такие зеркала в поэтическом мире Санджара Янышева. Кто эти зверьки? — паразиты мозга? alter ego автора? поток сознания?
…В моей голове, когда думаю о времени,
рождаются другие образы и чудища,
странные пары, вроде:
ГОВОРЯЩИЕ УШИ,
СЪЕДОБНЫЕ ЗУБЫ.
Фантасмагорические образы Янышева, думается, имеют не только сугубо восточные, но и вполне европейские корни, восходящие к Босху или Фрейду.
Образ поэта и смысл его предназначения в авторском понимании раскрывается в стихотворении «Апология поэта»:
…Танцует поэт — и келейник, и маг,
И цезарь, и шутарь, и черт, и моряк…
Он не человек. Он танцует, как пишет…
Он слова объект, он музыки агент.
Дрожащая тварь или право имеет,
Он чушь, он и порет, и чешет, и мелет,
Бормочет, камлает — о том, потому,
Что все человечное чуждо ему.
А расшифровка названия книги кроется в стихотворении «Мне бы легкости»:
Мне бы легкости взять для восхода —
Не у бабочки и самолета,
Не в листве выходного дня,
А в твоем основанье, Природа,
В темном царстве, где нет огня,
Где ни воздуха, ни меня…
Только тут и простор для веры —
Я хочу быть понятым верно —
Только тут и гнездится бог…
………………………………..
Ни мечты, ни вины, ни скорби —
Лишь змея в запаянной колбе
Как молчания перегной.
Санджар Янышев — поэт многих смыслов, смыслового и социокультурного напластования. Дешифровка его стиха требует от читателя как чуткого слуха, так и определенной натренированности этого слуха на утонченную и порой экзотическую музыку. Тем же, кто готов к этой — вот именно! — работе, воздастся ни с чем не сравнимым удовольствием от истинной, живой и обитаемой поэзии.
Андрей КОРОВИН
Анна Павловская. «Торна Соррьенто», Минск, «Парус», 2008. Предисловие А. Му-рашова.
Анна Павловская — автор уже известный в определенных кругах. Было у нее лауреатство на конкурсе «Илья-премия» в 2002-м, тогда же, кстати, вышла и первая книга (совместно со вторым лауреатом Павлом Чечеткиным), были публикации в «толстых» и тонких журналах. Совсем недавно — дипломантство на Международном литературном Волошинском конкурсе и второе место на турнире поэтов «Коктебель-2008». Литературная биография, как видим, достойная. «Торна Соррьенто» — вторая книга, вышедшая почему-то на родине Анны — в Минске, а не в Москве, где она уже довольно давно живет.
Поэтический мир Анны Павловской — нервный, мучительный, страдальческий:
Все ломается, рушится, рвется и тает.
Я к холодной бутылке тайком припадаю
За ответом на главный вопрос —
Неужели все это всерьез?
Однако настоящий мир, тот, в котором ей хотелось бы жить, — другой:
Хорошо, что еще Ходасевич не умер,
жив Толстой, Пастернак, Батюшков не безумен.
В некой сфере, увитой плющом,
все мы живы, мы живы еще…
Мы в раю. Мы в саду. Мы в пустынном квартале.
Справа залиты сумрачным светом любви,
слева — розовым светом печали.
Поиск рая, выбор между светом и тьмой — это и есть непрестанная работа души. О чем бы мы не писали — об одиночестве или грибной охоте, о мире или любви — мы всегда пишем о своем выборе.
спаси меня иначе я умру
вот как сейчас однажды поутру
от страха одиночества и боли
от никотина или алкоголя
…………………………….
спаси меня не знаю почему
и невозможно выдумать причину
зачем спасать идущего во тьму
когда ему светло невыносимо
Анна как поэт выросла вне московской школы, вне новомодных влияний, и это не может не радовать — именно поэтому ее голос звучит чище и ярче. При этом — что сегодня вообще большая редкость — ей хватает обычных слов, чтобы сказать все, что необходимо:
Папа продевает запонку в петельку,
в запонке застыла желтая смола.
Радуги от лампы падают в тарелки,
красные гвоздики посреди стола…
…Папа словно в муке
вдруг раскинет руки,
будет танцевать.
Запонки роняет, галстук распускает,
как большой цветок,
и меня в охапку, как сирень, сгребает,
ух! — под потолок.
И когда над миром я лечу впервые,
вижу с потолка:
мама с папой — боги, сильные, родные,
я — лишь за-пон-ка…
…Я раскину руки, стану самолетом,
полечу домой сквозь двадцать лет.
Двадцать лет как вышли запонки из моды.
Разрешенья на посадку нет.
И щемит сердце от ее «Запонки», и нечем дышать от подступивших к глазам слез — словно там, где летает ее самолет, все по-прежнему живы и счастливы, и простые и честные слова там имеют такую же подлинную ценность, как и в начале времен.
В русскую поэзию пришел новый поэт со своим голосом и своим миром. Не оттолкните его.
Андрей КОРОВИН
Дарья Тамирова. «Тише воды», М., «Известия». 2007. Предисловие С. Арутюнова.
Дарья Тамирова живет в Перми — только это я о ней и знаю. Сейчас, в эпоху Интернета, это нормально. И мне достаточно ее стихов, чтобы узнать о ней. Вот этих, например:
Когда придется долг отдать
Деревьям и траве,
Я век свой буду вековать
С гнездом на голове…
Кукушка-дурочка в груди
Мудрей твоей совы,
Навеки остаюсь — среди
Деревьев и травы.
Или — вот:
Я ношу за щекой десять копеек меди,
Слева под грудью сердце, сваренное вкрутую,
Прошлую ночь пустую, грусть золотую.
Выкурен весь табак мой и ужин съеден…
Или — еще:
Первокурсница с животом, круглым, как шар земной,
Могла бы читать в трамвае Камю и Эдгара По,
Это могла быть зима, и трамвай мог идти в депо,
И она, вероятно, могла бы быть даже мной…
Из троих выбирая претендента на роль отца.
Автора еще никто не видел, а его стихи уже обсуждают — что за новая Черубина? кто она по поэтическому гороскопу? что скрывается за странным именем и местом жительства? — может быть, она из дворянского рода и живет в Париже? А может быть, чей-то удачный розыгрыш? Кто бы это мог быть? — Спиногрызов? Водолазов? Быков? Короче, обычная редакционная чушь, которая лезет в голову.
Я любила тебя — ровно девять жизней моих подряд.
Ты ко мне приходил по ночам сотрясать кровать.
Но любовь короче вечности, говорят.
И десятой, похоже, все-таки не бывать…
А что еще делать в провинции — только любить и писать стихи. Горько любится, еще горше пишется. Не хватает разве что того самого головокружения от литпроцесса, который всем в Москве давно опостылел.
Ночью пускались под парусом простыни
В странное плаванье: ветер стихал к утру.
Я засыпала с ним, просыпалась с ним, —
Каждое утро думала, что умру…
Другое стихотворение, но будто в продолжение:
А поутру они проснулись. (Кругом помятая трава.)
Доверчиво на спинке стула дремали юбка и штаны.
Лежит-не дышит-спит-как-будто, а ветер кудри шевелит.
Живи-живи, моя отрада, в своем высоком терему…
Двадцать лет — период любовных переживаний, обид, становящихся стихами, обещаний, которые не стоит держать…
Рост — метр восемьдесят, размер
Обуви — сорок второй. Блондин,
Глаза голубые. Охват
Талии — шестьдесят восемь сантиметров
Или обе мои руки. Был одет
В зимнюю куртку. Неделю назад
Покинул мою биографию. С тех пор
Не возвращался. Вернуть за вознаграждение…
В отличие от лауреатов одной известной молодежной премии, здесь нет балансирования на грани порно, только — «любовный пот», прочее — переживания духа, помноженные на жажду плоти.
…Мы еще обессилено дышим, как два борца,
Но уже прекрасны — согласней и откровенней,
Потому что мы чувствуем жаркую тяжесть руки Творца,
Прикоснувшейся к нам, как к вершине своих творений.
Словно тысяча темных женщин, сейчас лежу.
Как бы мелко потом нас с тобой ни смололо время —
Ничему не поверю! Взяла тебя — и держу
Волосами своими, глазами, сердцами всеми…
Книга Дарьи Тамировой создана по законам поэтического дневника — она пишется день за днем, с точными датами, позволяющими проследить развитие душевных переживаний в законной последовательности, изредка путающими следы перестановками-переклейками страниц в начало или конец тетради. Классический дневниковый формат — почти всегда восемь строк. «Написал восемь строк о любви и закрыл тему», — шутили когда-то. Тема неисчерпаема. Каждые гениальные восемь строк закрывают ее, и каждые новые восемь талантливых — открывают заново.
Будет нечестно с моей стороны не сказать о прародителях поэтессы, которые угадываются — это тщательно прочитанный Серебряный век, это Ахматова и Заболоцкий (странная парочка!), это Пастернак и ранний Николай Ушаков, это Тарковский и Бродский… Они еще гуляют порой между строк, добрые родители, проверяя, как там поживает дочурка. Хотя она уже взрослая и вполне может обойтись без их опеки.
В странном прозаическом фрагменте от автора, где Автор рассказывает очень странную историю о некоей бабушке и о, конечно, никогда не существовавшем городе Мантурово, что должно было бы убедить нас в реальности воображаемого автора, он все ж таки проговаривается: «…голос, диктующий мне мои тексты, все-таки гораздо тише воды. И заглушить его, стало быть, — раз плюнуть». Это путь к отступлению, которого мы уважаемому Автору не позволим.
Загадка же того, как книга никому не известной в Москве пермской поэтессы вышла в солидном московском издательстве «Известия» — пусть останется загадкой. Неважно даже то, существует ли в природе Дарья Тамирова или нет. Черубина ли де Габриак, Дарья ли Тамирова — это всего лишь наша вечная тоска по Прекрасной Даме русской поэзии. И если Дарья Тамирова существует — что ж, значит, чудеса случаются.
Андрей КОРОВИН