Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 4, 2008
Всеволод Емелин. «Спам: Стихи».
М., «Ракета», 2007.
Таких поэтов ненавидят. А Емелин смело идет под пулями противников, находящихся хоть и по разные стороны баррикад, но любящих друг друга больше, чем его одного. Посудите сами:
У нас все мастера анапестов и хореев
Являются членами поэтических школ, хороших и разных.
Одни принадлежат к школе старых евреев,
Другие — к школе молодых пидарасов.
«Стихи о современной русской поэзии» (из одноименного цикла).
Этим четверостишием начинается его новая книга «Спам». А теперь скажите: ну за что его любить?! Емелин чудовищно неполиткорректен — да!* И это тогда, когда политкорректность — религия нашего времени! А кто из настоящих поэтов бывал корректен? Разве что ЧК, которая поэтов сажала и расстреливала. Ей, ЧеКе, хватало политкорректности стрелять без разбора всех подряд. Смерть как высшая справедливость уравняла всех в правах.
Емелин — поэт народный, поэт для народа. Будь у него какой-нибудь приличный широковещательный рупор — он собирал бы стадионы. Впрочем, его и так неплохо знают, и свои горячие поклонники у него тоже есть. Емелин высмеивает все авторитеты — от политических до поэтических. Среди объектов его насмешек все — от президента до нобелевского лауреата Бродского:
Нынче ветрено и пью я тост за тостом
Скоро лето, понаедут сюда бабы
Мне не надо больше сильным быть и рослым
Я могу теперь быть маленьким и слабым —
пишет он в «Письме крымского друга (Тоже, видимо, из Марциала)».
Жизнь играет с нами шахматную партию
Все поделено на два неравных поля
Жить в эпоху суверенной демократии
Лучше в княжестве соседнем, возле моря.
……………………………………………..
Мрачный лодочник, допившийся до дрожи,
Пеленгас в ведре стучит хвостом о донце,
Тень деревьев все отчетливей и строже.
За скалу садящееся солнце.
На столе — опустошенная бутылка.
В небесах плывут созвездья Зодиака.
На рассохшейся скамейке Дмитрий Быков —
Охуительный роман про Пастернака.
Что это, как не Бродский, низведенный до уровня толпы? Нервные барышни могут зажать свои прелестные ушки, но мне кажется, что и они все же будут подслушивать, не до конца прерывая доступ букв в ушные отверстия, и подхихикивать.
Всеволод Емелин — последний солдат империи. Империи, которой больше нет.
Я один из этих непонятных
Русских — всем мешающих людей…
«Зонг» Емелина про народного мстителя Мэкки — стихотворение вообще антологическое. Его вполне можно развить в цикл или поэму, как заметил один из критиков на проекте «Критический минимум».
…А у Мэкки только ножик
Из подшипниковой стали.
От досужих глаз в сторонке,
В полутьме, в сыром подвале,
Выгнанные с оборонки
Мастера тот нож ковали.
……………………………..
Много горя повидал он,
А потом решил: хорош!
И себе взял погоняло
Мэкки-Мессер, Мэкки-Нож.
Кто-то мать родную продал,
Ну а он наоборот —
Вышел родом из народа
И вступился за народ.
Если ты вдову обидел,
Сироту развел на грош,
Ждет тебя народный мститель —
Мэкки-Мессер, Мэкки-Нож…
Стихотворение замечательное, что и говорить. И цикл про народного мстителя Мэкки вполне мог бы стать фольклором. Так что у Всеволода Емелина есть над чем подумать.
Но и Емелин проговаривается — ерничанье его и неполиткорректность — от боли, от обиды за страну, за народ… Самое удивительное стихотворение в этой книге — «Безнадежная песня»:
Вот трясут мои плечи:
«Эй, мужчина, не спать!
Остановка конечная!
Вылезай, твою мать!»
………………………….
И от станции в сторону
Я побрел вдоль оград
Где стоит над заборами
Ядовитый закат.
…………………………
Здесь Всевышний насупился,
Здесь ни моря, ни гор
На бесплодных на супесях
Здесь живут с давних пор.
Под свинцовыми тучами
Возле мутной реки
Что за люди живучие,
Словно те сорняки?
………………………….
Сквозь кострища, проплешины
Толщу снега и льда
Пробивались, сердешные,
Как в саду лебеда.
…………………………….
В огородах потели
Запасали компот
Пропивали в неделю,
Что скопили за год.
Чтили батьку усатого
И, как камень ко дну,
Уходили солдатами
На любую войну.
На Страстной яйца красили,
Чтоб держаться корней.
Отмечали все праздники:
Девять дней, сорок дней…
…………………………….
Пели песни кабацкие,
Рвали воротники.
Слободские, посадские
Вы мои земляки…
Вот он — настоящий Емелин, горький, как всякая правда. И такого Емелина не любить невозможно.
*в силу неполиткорректности многих стихов из книги автор рецензии не смог их процитировать, за что приносит извинения читателям и рекомендует читать саму книгу.
Андрей КОРОВИН
Лена Элтанг. «О чем пировать: Стихотворения».
СПб., «Пушкинский фонд», 2007.
Серия «Автограф» знаменитого поэтического издательства «Пушкинский фонд» пополнилась еще одной удивительной книгой. Ее автор, Лена Элтанг, живет в Вильнюсе. Ее уже неплохо знают как поэта (сетевые публикации, лауреатство в Международном литературном Волошинском конкурсе, книга стихов с иллюстрациями самих Трауготов, публикация в «Знамени»), а недавно узнали и как прозаика, автора романа «Побег куманики», получившего лестные отзывы критиков и коллег.
Стихи Лены Элтанг — тонкая ручная работа невиданной красоты:
отлив: обнажается мостик
хозяйка идет от ворот
ведет киммерийского гостя
и крестит невидимый рот
и в сумерках царской работы
ломает гречишные соты
и август еще непочат
и вот они сели молчат
далеко за озером гром
гремит бутафорским ведром
горят петербургские толки
зеленою бронзой осколков
рубинами в черной воде
нигде черубина нигде
не скрыться на выцветшем свете
недаром мы спим наяву
и вот уже падает ветер
как ястреб в сухую траву
Если давать определения о кровеносных, мускулинных свойствах поэзии Элтанг, то она, конечно, не поэтесса, она — поэт. Вот как она описывает восхищение мужчиной, сравнивая свою лирическую героиню с рыбой, попавшейся на крючок:
не продохнуть от восхищенья. мне передышки не дает
лиловой жилки учащенье, и смятый рот…
так смуглый окунь на кукане, взлетевший было над водой,
сверкнув на солнце плавниками, слоистой мокрою слюдой,
из самой верхней, смертной точки узнавший руки рыбака,
рукав реки и пруд проточный, и лодки красные бока,
в тугой камыш вернется всплеском,
но не домой. наоборот.
его же тоже держит леска
за рваный рот, за рваный рот
Никаких слез, соплей и истерик — все четко и ясно. Попалась. Но как об этом сказано! Так же спокойно, без лишних сантиментов она говорит, к примеру, и об аде:
ад состоит из снисхожденья
на четверть. остальное — мга,
где мы, слепые от рожденья,
в корзинке возимся. слуга,
четвертачок зажав в руке,
вот-вот снесет топить к реке
и возвратится налегке
Иные стихи, начинаясь как игра, втаскивают автора в такие солярисы, что и в простом еже вдруг оживает марсианин:
где нынче сидор, где коза, и кто ее дерет?
медовый спас катит в глаза и ясно наперед:
послать за сидором гонца и пить, и пить втроем,
он сам корица и пыльца, мы сбитень с ним собьем.
крошится мерзлым молоком озерный край небес,
и град идет, идет пешком, и сидор через лес
несется вскачь в дождевике коварен, как шайтан:
каштан в кармане и в руке, и на крыльце каштан.
природа ходит ходуном, съедает поедом
и стрекозиный слабый лом и муравьиный дом,
гудит в ненастной голове имбирный сладкий спирт,
шипастый шар плывет в траве. в нем марсианин спит
Элтанг по рожденью — ленинградка, петербурженка и именно петербургские литературные интонации сильны в ней — от Ахматовой до — почему бы и нет? — Хармса. Но из этих интонаций, смешанных с прибалтийскими пейзажами и прочими витражами мира Элтанг умеет создать неповторимое созвучие собственного стиха:
я-то знаю как вовремя рвется перепревшая нитка времен:
так бессовестно спится и пьется,
что не помнишь ни лиц, ни имен,
то царапаешь черную спину, то смеешься, то бьешься, пока
где-то месит колдуньину глину материнская злая рука,
так бессовестно пьется и спится (заживает, вот-вот заживет)
что с того, что втыкаются спицы
в свежеслепленный голый живот.
хор молчит. начинается лето, непривычное птичье житье,
и тебя призывают к ответу за античное имя мое
Это Лена Элтанг. Запомните это имя.
Андрей КОРОВИН