Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2008
Соседка
Это из нашего двора соседка. Это она.
Цветной халат. Две дочери. Внучку матом
Кроет так, что небо окрашивается в розовые тона
Задолго перед закатом.
У нее нараспашку кухня. Зимою колет дрова.
Чего только нет в случайном древесном хламе,
Заготовленном впрок. От дыма болит голова.
Он желтовато-зеленый. Покончив с делами,
Обсуждает политику с хромой подругой. Они
Стирают белье синхронно. Мать вспоминают часто.
Пидорас — любимое слово. Так в наши дни
Называются депутаты, бандиты и их начальство.
У соседки есть старый слепой пес на дрожащих лапах.
Он по кругу справляет нужду. Соседка с утра поддавши.
— Да ему скоро, мать твою, двадцать, блядь. Вот буду плакать
Если сдохнет… Потом, спохватясь, посылает меня подальше.
Розовое платье
«Веселая карусель». Мультики. Двор замирал.
Мы бросали игры и бежали домой смотреть,
как подлый зайчик обманывал волка и удирал,
как Винни обманывал пчел, что он тучка, а не медведь.
Я видела эту серию и вернулась гулять во двор.
Играть было не с кем. Под нашей вишней кривой
она сидела одна, устремивши прозрачный взор
в землю, покрытую зеленой травой.
— Ты что здесь сидишь одна?
— Я сижу и жду.
— Чего же ты ждешь?
— Жду, когда я умру.
Подымает бровь:
— Разве ты не знаешь, что я больна?
— Чем?
— У меня белая кровь.
— Врешь!
— А вот и не вру!
Конечно, обманывает, как медвежонок пчел,
как мальчик обманывал маму, что у него тридцать семь и два.
Как Толик меня обманул, что давно прочел
«Трех капитанов». А их было только два.
— А мама знает твоя?
— Мама мне платье шьет.
Взор ее оживился:
— Розовое в кружевах.
Я ведь буду на небе. Мама за мной придет.
— А я тебя в платье увижу?
— Нельзя, ты ведь будешь жива
Маршрутка
Маршрутное такси — это транспорт для среднего класса,
точнее, для их детей и для тех, кто остался.
В маршрутном такси постоянно звонят телефоны.
Мобильная связь — атрибут современной маршрутки.
А что еще остается, когда на Канатной — пробка.
— Ты знаешь, она написала Любяна вместо Любляна.
В графе место жительства указала данные паспорта.
Конечно, я все исправила. Но перепутать
Словению и Словакию… Так перепутать.
— Он кинул меня. На три. Я сказала, ладно,
подавись, я сказала. Что? Нет, не рыдаю.
— Мама, я уже еду в маршрутке. Мы на Канатной.
Да, здесь жуткая пробка, но я уже еду.
В маршрутном такси постоянно звонят телефоны.
С Канатной летят SMS-ки во все направленья.
Здесь дамам еще уступают места, как прежде
в советских трамваях. Будем взаимно… Помнишь?
Кричи остановку громче, чтоб не проехать.
Оплата при выходе — раньше было при входе.
— Водитель, перестаньте говорить по мобилке!
Вы же везете людей. Как Вам не стыдно!
Из-за таких, как Вы…
— Да, я уже еду.
Мама, мы с Машей часок погуляем, можно?
— Алло. Сан Саныч? Я сейчас на Канатной.
Скоро буду у Вас. Нужен только шифер.
Вечная любовь
Самая вечная любовь
это та, в которой нет страсти.
Вот она стоит под семью замками.
Подлинная, музейная.
Словно ваза династии Минь.
Говорят, в последнее время
появилось много подделок.
Сережа
Сережина мама пришла с работы. Она очень раздражена.
У Сережи тонкая шейка. Все говорят — дебил.
Сережа маму боится. Папа говорит: — Жена
У меня садистка.
Папа Сережу не бил.
Сереже лучше, когда дома выключен свет.
Тогда он может сидеть и смотреть прямо перед собой.
И никто не скажет: — Что уставился?
И не надо искать ответ.
И можно не видеть в зеркале свой профиль чужой рябой.
Сережа умеет считать, но только до десяти.
Он очень любит собаку, живущую за окном.
Сережа встает со стула, но забывает уйти.
Включают свет.
— Что уставился?
Сережа забылся сном.
О жизни
Жизнь состоит из событий с чужими и близкими,
из их достижений забот и их интересов,
только и делаю что разделяю чье-либо счастье
или чью-то беду или чей-то праздник.
Я нужна всем и при этом ни им, ни себе.
Разве что серый кот щурит глаза и требует корма.
Мама говорит со мной не о нас, а о подробностях жизни
какой-то женщины, с которой вместе ехали в поезде,
или сидели в парке на той же скамейке,
или купались в море, когда вода была очень холодной.
Одна знакомая, рассматривая меня в упор
безразличным взглядом,
сказала: к тебе все относятся хорошо,
ты говоришь им то, что они хотят слышать.
Не рассказывать же о себе,
да и кто станет слушать?
Я не помню, чего хочу, что чувствует тело,
даже если на пальце ранка и то не саднит как раньше.
Я стараюсь не вспоминать, как однажды в детстве
всей гурьбою ночью лепили снежную бабу,
обжигая руки о первый выпавший снег.
Я не ношу вещей, которые покупаю.
Не покупаю того, что могла бы носить.
Все равно ведь буду сутулиться или прятать лицо.
Только бы хватило сил выходить на улицу.
Ведь там есть люди — чужие и близкие.
Я не буду одна.
У меня остаются страхи,
повзрослевшие детские страхи,
умноженные опытом и годами,
мои постоянные страхи
топчутся у порога,
толкутся в прихожей и в кухне,
лезут в ванну, в постель, в любую кладовку,
в каждую нишу, где и без них куча хлама,
старых вещей, бумаг и различных коробок.
Я ведь так одинока и так боюсь остаться одна!
Не знаю, в какую из этих кладовок забиться,
чтобы не видеть, не слышать, не отвечать,
не говорить того, что хотят услышать другие.
Но, когда исчезнут иллюзии,
останется липкий неровный комочек
моей собственной жизни.
Настоящей, тахикардичной, жалкой,
с выцветшей памятью и забытыми желаниями.
Вот этого я больше всего и боюсь.
Остаться наедине с ней.
Это не обо мне, не обо мне,
потому что если все-таки обо мне,
кто станет слушать?
Человек
Человек в маске никогда не выходит на свет.
Иногда он выходит в свет. Особенно любит подвальное помещение.
Там темнее, чем всюду. Там света дневного нет.
Да и дым сигарет туманит скудное освещенье.
И тогда человек в маске может СКАЗАТЬ.
Он говорит поспешно, пока ЗА НЕГО не сказали.
Лишь бы не смотрели и не рассматривали.
Оглядывается вперед как назад.
Лишь бы за спиной — стена. Так надежней. Особенно на вокзале.
По вечерам человек в маске очень красив.
Он флиртует только тогда, когда точно знает, что интересен.
У него нет и не будет друзей. Говорят, он очень спесив.
Он боится дождя. Вода — если много воды —
смывает маску и открывает плесень.
Он уходит под утро. Отовсюду. Идет один.
Через серый город. Через такие кварталы,
в которые ни один порядочный господин
не заглянет, ни тем более дама. Даме там не пристало.
Дома человек в маске ложится спать. Перед самым сном,
не глядя в зеркало — страшно увидеть такое —
снимает маску. Спит с открытым окном.
Человек в маске. Человек. Оставьте его в покое.
Людмила Херсонская — поэтесса, переводчица. Родилась в 1964 году. Окончила факультет иностранных языков Одесского Национального Университета им. И.И. Мечникова. Публиковалась в журналах «Крещатик» и «Дерибасовская-Ришельевская». Лауреат Международного литературного Волошинского конкурса (2007).