Беседа с Виталием Владимировым
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 2, 2008
Виталий Владимиров — известный московский поэт и прозаик, автор многочисленных книг.
В феврале 2008 года в издательстве «Вест-Консалтинг» вышел его новый роман «Челнок», который сразу вызвал широкий резонанс в прессе.
Сегодня Виталий Владимиров отвечает на вопросы редакции.
— Виталий Александрович, как возникла идея создания романа «Челнок»?
— Судьба любого человека — готовый роман! Но есть судьбы, в которых отразились время, эпоха. Вспомните «Хождение по мукам» Алексея Толстого или «Унесенные ветром». История жизни одной женщины заставила меня задуматься о том, что такое социальное явление, как челночество, совсем не нашло своего литературного воплощения. «Челнок» — своеобразная дань миллионам тех, кто искал пути выживания в эпоху смутного времени перемен — развала СССР и возникновения новой России. Под обломками тоталитарной системы оказались, в первую очередь, работники многочисленных НИИ, заводов и предприятий, так называемых почтовых ящиков. Зарплату не платили месяцами, с другой стороны, дали полную свободу для выезда из страны и для занятия любым видом деятельности. Вот и представьте себе, сколько надо было мужества, чтобы ради семьи, ради детей уйти с работы, занять денег, купить товар, приехать в чужую страну без знания языка, продать привезенное, купить новый товар, вернуться и реализовать его. При этом пройти через таможню, пограничников, рэкет российских и иностранных бандитов. Недаром сейчас сооружены памятники челнокам в Санкт-Петербурге и Нижнем Новгороде.
— Челночество существует и сейчас?
— Да, но совсем в ином, если так можно сказать, в цивилизованном виде. Ушли в прошлое времена, когда туда везли фотоаппараты, бинокли, детские игрушки, швейные машинки, кто во что горазд, а оттуда баулами, в первую очередь, одежду всех видов. И все тащилось на своем горбу. Сегодняшний «челнок» ведет переговоры напрямую с производителями, заказывает партию товара, реализует ее оптом, далее через многочисленных дилеров товар поступает в розницу. Моя героиня проходит школу жизни, она не просто покупает-перепродает, она анализирует, она учится на тренингах и семинарах технологии бизнеса, она читает книги о том, как стать богатым и добиться успеха. Плюс осознание необходимости вести здоровый образ жизни. Так роман «Челнок» стал книгой о самых насущных проблемах человеческого бытия.
— Причем, роман интересен еще тем, что это история любви, женской драмы. В нем немало стихов, которые, на мой взгляд, имеют самостоятельную художественную ценность. Кем вы себя больше ощущаете — прозаиком или поэтом? Это ведь совершенно разные ипостаси…
— Это действительно разные ипостаси литературно одаренных людей. И каждому дано своей мерой, своей величиной, своим качеством. Слово, сказанное Пушкиным и Шекспиром, Толстым и Достоевским, Кафкой и Джеком Лондоном, имеет свой оттенок, свое звучание, свою гармонию. Причем, Пушкин останется поэтом во всех своих произведениях, Шекспир — драматургом, Кафка — сюрреалистом, а Джек Лондон — романтиком. Я считаю себя и поэтом, и прозаиком. Стихотворная строка является по наитию свыше, она изначально спонтанна, работа над такой строкой — это выход на следующий, качественно иной уровень поэтической ассоциации. И эта работа идет также на интуитивном восприятии. А вот проза требует грамотно сложенного сюжета, драматургии взаимоотношений персонажей, их монологов и диалогов, описания пейзажа и окружающей среды, создания картины жизни.
— Когда вы ощутили себя поэтом?
— Это было заложено, по-моему, от зачатия. Я родился в городе Пушкин, бывшем Царском Селе. В пятом и шестом классах экзаменационная комиссия, а тогда были экзамены после каждого года обучения, отметила мои ответы по литературе, как нестандартные. Выпускное сочинение я, единственный в классе, писал на свободную тему. И заявил тогда отцу, что хочу стать писателем. Отец мудро посоветовал мне пойти в Институт стали, поработать, познать жизнь, а потом уж писать. Так оно и получилось. Но если вернуться к вопросу отношений поэзии и прозы, то я об этом особо не задумывался. Глаза мне на самого себя открыл литературный критик Леонид Ханбеков, который написал очерк о моем творчестве размером с солидную брошюру. Прочитав ее, я осознал, как важен настоящий критик. Он тонко уловил, что свою поэтическую сущность я переношу в прозу, что строй моего повествования обязательно насыщен метафорами, сравнениями поэтического свойства. А искусствовед Елена Михайловская при анализе моих литературных работ увидела, что главная моя тема — любовь. Она так и назвала свою работу «Белые сны Виталия Владимирова, или неоконченная повесть о любви».
— Герои ваших книг — вымышленные персонажи или они написаны с натуры?
— Я уже говорил, что судьба любого человека — готовый роман. Мне не надо было придумывать сюжет для своей первой книги. Обычная история — родился, учился, женился. Но оказалось, что нельзя воспринять чужой опыт в любви, в строительстве семьи, в отношении к своему здоровью, пока сам не пройдешь школу жизни. Женившись и пытаясь сэкономить на еде, я попал на больничную койку в противотуберкулезный диспансер. Полтора года, проведенные мной в тубсанаториях, это десятки историй о том, кто попадает в больницу, почему попадает и благодаря чему выживает или погибает. Повесть «Северный ветер с юга», опубликованная в 1985-м году, об этом. Из больницы я вышел другим человеком, развелся с первой женой. В больнице я нашел свою новую любовь, с ней мы прошли через многие испытания, получили квартиру, но прожили вместе недолго — супруга погибла, погубленная равнодушными врачами. Об этом, о времени застоя была написана повесть «Свое время». У каждого — свое время. Время своей жизни. Повесть «Колония» отражает мой двадцатилетний опыт работы в системе Минвнешторга.
— Наши заграницей?
— Совершенно верно. Советский человек, вырвавшийся за бугор, ощущал себя так, словно попал в космос. За железным занавесом открывался мир свободной инициативы, бытовой обеспеченности, полных прилавков. При этом выехавший должен был быть членом КПСС, ударником коммунистического труда, выучить иностранный язык и жить на нищенские командировочные, которые были все равно выше отечественных доходов. А представьте себе, что попадаешь работать в Африку, где ничего, кроме жары, тропической лихорадки и мух цеце нет? В «Колонии» описан реальный случай — сотрудник посольства тайком отправился на охоту в саванну и пропал. Джип с полуразложившимся, расклеванным птицами трупом нашли месяца через два. Он был весь исчерчен, как клинописью, письменами. Когда умирающий от жажды, брошенный в пустыне советский человек понял, что ждать помощи бесполезно, отверткой на кузове царапал он послания матери, отцу, жене, сыну и… КПСС. Организатору и вдохновителю.
Автомобиль поставили на заднем дворе, и, чтобы проститься с погибшим, выходили на жару и разливали по стаканам прямо на капоте.
— Книга, насколько я помню, вышла, когда СССР уже не существовал?
— Да. На мой взгляд, сверхзадача писателя — осознать сущность и смысл того времени, в котором он живет. Понятно, что Лев Толстой не смог бы написать «Войну и мир» сразу после 1812-го года. Конечно, и я в меру своих сил старался не отстать от своего времени. В том же 1994-м году была опубликована моя книга «Закрытый перелом», в которую вошли рассказы «Потерпи до завтра» и «Красный туман» о времени застоя, «Сон в руку» — о путче 1991-го года, повесть «Крест» — о перевороте 1993-го. За книги «Свое время» и «Закрытый перелом» меня приняли в Союз писателей России.
— Как вы думаете, ваша судьба была предопределена?
— Об этом мы говорили со Святославом Рерихом в Бангалоре. Я иногда осознаю, что та или иная встреча, событие в моей жизни действительно предопределены. Так и с Рерихом. Случись эта беседа раньше, я не был бы готов к ней. Будучи уже на пенсии, я целенаправленно поехал в Италию и Францию, чтобы реально и осознанно увидеть места, о которых я столько читал в книгах по искусству. Сокровищницы мировой культуры. Высшие достижения художников и архитекторов. Следующим был Иерусалим. Казалось, волей чистого случая я с женой попал в группу паломников, в числе которых были два священника. По нашей просьбе они крестили нас в святых водах Иордана. Там же, где крестился Христос. В последний день пребывания в Иерусалиме состоялась ночная служба в Храме Гроба Господня. По ее окончании в три часа ночи группа российских монахинь запела на современном русском, заметьте, не старославянском языке. Не псалом, не гимн, не элегию, тут я не знаток, но и музыка, и слова, и хор женских голосов были прекрасны. Я поднял голову и увидел свет. Это было физически ощутимо. Это был свет знания — Господь есть и мы, все живущие на этой Земле, как сообщество. Как цивилизация мы находимся на грани гибели, но выживем только благодаря вере. Потрясение оказалось настолько сильным, что я разрыдался. Еще несколько лет мне понадобилось, чтобы написать книгу о вере и душе «Благодать».
— Этот эпизод описан в вашей книге мемуаров «Интерьеры памяти»…
— Да. Пока жива память — живо все и живы все. Мы умираем не тогда, когда заканчивается наше физическое существование. Истинная смерть — это забвение. Когда выбросят на помойку старые альбомы с твоими фотографиями и письмами. А книги — это наша память. В них можно прочитать, что человек думал, чем жил, как страдал, о чем мечтал, к чему пришел. В «Интерьеры памяти» вошли повесть о том, как я ходил на яхте, записки моего отца, мои воспоминания о загранице, о близких мне людях, родословная нашей семьи. Книга посвящена моему внуку.
— Вы известны и как сценарист. Как вы пришли в кино?
— По чистой случайности я принял участие в конкурсе авторской песни и познакомился с его организатором — директором универсама «Крылатское» торгового дома «Перекресток» Владимиром Лищуком. Он, не читая, взглядом оценил стопку моих изданных книг и предложил — давай писать рассказы и снимем киносериал по ним. В 2003-м году вышла наша книга новелл «Супермаркет» и был снят первый фильм сериала «Златая цепь на дубе том!». Так я стал сценаристом и продюсером.
— Ваша жизнь похожа на роман…
— Да, на роман. Приключенческий. Все началось с самого детства. Когда грянула Великая Отечественная война, моего отца, как специалиста по броневым сталям, направили на работу в США. В 1943-м году из голодной эвакуации из-под Саратова я с мамой выехал по вызову отца в США. Мы должны были плыть на пароходе «Кола». Но за несколько дней до отхода из Владивостока нас пересадили на пароход «Трансбалт». А «Кола» был торпедирован японской подводной лодкой и затонул. Этот случай вошел в историю как нападение военного судна на транспортное, а суда принадлежали странам, находящимся в состоянии нейтралитета.
— Кто из русских писателей повлиял на ваше творчество?
— Есть вещи, которым научить нельзя, но можно научиться. Так и я учился писать у многих. У Пушкина чистоте и прозрачности стиха, у Набокова — звуку, живописности слова, у Чехова — краткости и точности, у Толстого — монтажности письма. Русский язык велик своей удивительной гибкостью, он дает перу пишущего богатейшую палитру приставок, суффиксов, окончаний, что невозможно в иных языках. Отсюда и разнообразие русских талантов — Достоевский, Бунин, Набоков, Платонов, Булгаков…
— А кто из зарубежных писателей вам ближе?
— Не могу не упомянуть Хэмингуэя, Камю, Грэма Грина, Маркеса, Вербера…
— Какой роман вы бы порекомендовали нашим читателям?
— Конечно, «Челнок»! И для души, и для ума!
Беседу вел Фёдор МАЛЬЦЕВ