Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 12, 2008
«Ле Лю Ли. Книга лесбийской любовной лирики».
М.: ООО «Квир», 2008.
Все мы так или иначе представляем, что такое субкультура и чем она отличается от «большой» культуры, культуры мейнстрима. Но вот где проходит рубеж между ними? И в какой момент своего развития субкультурное явление перестает быть только культурологическим феноменом и выходит на более высокий — литературный — уровень, превращаясь в литературный жанр? Так некогда и «лейтенантская проза» вышла из субкультуры младшего офицерского состава Советской армии. Так — веком ранее — и Пушкин посещал вполне субкультурный кружок «Арзамас», и иные его современники, впоследствии наши писатели-классики, погружались в субкультуру дворянских салонов, вероятно, не подозревая, что подспудно участвуют в таинственном и великом процессе жанрообразования. А процесс этот черпает материал как из больших, так и из малых источников.
Вокруг жанрообразования — когда художественное событие обретает новую ценность и из сугубо субкультурного факта превращается в факт общелитературный, в жанр или жанровую разновидность, — вокруг этого и разгораются самые жаркие дебаты.
Ныне на суд критики вынесен поэтический сборник «Ле Лю Ли», знаменующий появление новой жанровой разновидности — «сапфической» или «лесбийской» лирики, т.е. такой, и героем, и адресатом которой является женщина. (Может быть, уместно говорить и о «сапфической ноте» в современной русской поэзии.) Справедливости ради надо сказать, что демарши «сапфической» лирики в большой литературе случались и раньше: если взять 2000-е годы, то в это время издавалось несколько «тематических» литературно-художественных журналов и альманахов (важнейшие — «Остров», 1999 — по сей день, «Лабрис», 2005 — 2006), авторы этого жанра не раз становились лауреатами или призерами премии «Дебют», голоса двух поэтесс звучали в Политехническом музее. Но книга «Ле Лю Ли» — первое коллективное издание, специально предназначенное для широкой аудитории. Его предлагается воспринимать исключительно как литературное явление — и ни в коем случае не субкультурное. И авторов брали широким бреднем: столицы, регионы, зарубежье, общепризнанные, «широко известные в узких кругах», дебютанты, представители различных поэтических групп и кружков. Это — манифестация жанра «сапфической» лирики, настоятельное требование судить написанное и опубликованное по гамбургскому счету.
…Все началось весной 2007 года, когда молодые петербурженки Настя Денисова и Надя Дягилева объявили о проведении в северной столице Фестиваля лесбийской любовной лирики. Со стороны эта затея поначалу казалась вычурной, наследующей антологическое дурновкусие Серебряного века и обреченной на неудачу. Однако организаторам удалось пригласить достаточное количество профессиональных и начинающих авторов, пишущих в этой традиции, и собрать в зале аншлаг. Второй фестивальный вечер (в октябре этого же года в Москве) и третий (в мае 2008-го вновь в Питере) также прошли успешно, поэтому мероприятие было решено продолжать. По итогам двух первых фестивалей и составлен сборник «Ле Лю Ли». Он вышел стараниями издательства «Квир», с интересным и тонким (хотя и небесспорным) предисловием Дмитрия Кузьмина.
30 авторов представлены в алфавитном порядке. Они очень разные — по возрасту (от 21 до 60 лет), образованию (от студентки до вузовского преподавателя с ученой степенью), географии проживания (Петербург — Москва — Тюмень — София — Нижний Тагил — Иерусалим — Харьков — Белиз). Их объединяет русский язык и «сапфическая» тематика книги. (Конечно, вне книги они успешно пишут и на другие темы.) А осмысление этой тематики — и глубина осмысления — у каждого автора вновь свои собственные. Тут могут быть и настоящие художественные удачи, а может быть плетение словесных кружев по весьма устаревшему трафарету.
«Милая моя девочка, — восклицает одна из участниц сборника, — твоя душа — обоженная (так! — А. Р.) хиросима». Эта забавная «оговорка по Лосскому» кажется знаменательной. «Обожение хиросимы» — попытки поднять нечто разрушившееся, ущербное на совершенно не подобающую ему высоту, воспевание руин, душевного и духовного распада (полураспада) — часто сопутствует «сапфическим» произведениям, и наш сборник не исключение. Таково наследие позапрошлого, XIX века, когда литература впервые серьезно заинтересовалась этой темой, выставив «на скале Левкадской стража прилежного» — наблюдать, «не выплывет ли вскоре труп обожаемой Сафо». На важном посту поочередно дежурили Альфред де Мюссе, Теофиль Готье, Шарль Бодлер, Ги де Мопассан, Пьер Луи… Их скучающие героини-декадентки предавались безудержному распутству буквально со всем что движется, — они полагали это лучшей возможностью продемонстрировать свое воспитание и убеждения. До финала произведения — особенно это относится к роману «Гамиани» Мюссе — женщины-вамп порой не доживали. Понятно, что сейчас такая поверхностная, устаревшая трактовка «сапфической» темы художественно несостоятельна, если не сказать смешна. Впрочем, у некоторых авторов «Ле Лю Ли» она еще есть — но хорошо, что в книге в целом не преобладает.
В книге есть что почитать. В первую очередь — длинные, подробные, осязаемо-предметные стихотворения Гилы Лоран, их детали достоверны и непререкаемы.
помню
много лет назад
на даче, на бугре,
говорили мне мои киевские тетушки
одна жгучая, уже крашеная, правда, брюнетка
с острым носом гражданки шапокляк
пафосная, вдова поэта
другая — голубоглазая блондинка
в свое время угнали в германию, но благополучно не опознали
а я тогда — в такой модненькой газетной рубашечке,
доставшейся от братца.
Говорили: знаешь, где у тебя сердце —
с какой стороны?
ну конечно, не знаешь —
здоровый ребенок.
Теперь знаю. Только оно все время где-то совсем не там.
Это сердце готово следовать за любой интеллигентской приманкой (когда умер Бродский, они сидели в своих институтах… и плакали навзрыд), за ускользающим детством (меняю на сгущенку), за пленительным образом прекрасной незнакомки… И музыка, которая возникает в сокровенной душевной глубине, звучит порой в унисон со старой, столетней давности мелодией, играемой на флейте водосточных труб. Вслушайтесь:
сердце мое — нервическая балерина,
рискующая споткнуться о зернышко ячменя.
и пусть, как всегда, обдурены мы,
для счастия хватит долечки мандарина, —
ее недлинными, свеженаманикюренными —
очищенного — для меня.
Младшая коллега Гилы Лоран Ульяна Заворотинская пребывает в непрерывном и настойчивом творческом поиске. Ее опыты с формой и содержанием стихов — довольно точная иллюстрация гумилевских слов «кричит наш дух, изнемогает плоть, рождая орган для шестого чувства». Все новое рождается в муках, а часто даже — в корчах. Отсюда и сугубый авангардизм и эпатажность поэтических проявлений Заворотинской. По-другому просто не может быть.
мне снилось, что ты женилась,
что ты при мне не на мне женилась.
ты в мой сон помещен под балкон в платье из белых роз,
улыбка, бюст и корсет, серпантин торчит из волос,
руками разводишь: [милые, я женюсь!]
и поздравляют — кремом на торт, на корсет и бюст,
еще конфетти на мое лицо белым снегом кокс,
стою, как дурак, улыбаюсь — болезненно в тебя врос,
думаю: [господи, счастье какое, это ж я на тебе женюсь]…
Торчащий из головы серпантин — довольно странный штрих к портрету невесты… Да еще и глагол в мужском роде «помещен», и «ты женилась», и смешение в одном событийном водовороте этого сновидения — белого крема, белого свадебного платья, конфетти (или все-таки наркотика?). Так (быть может, и ненамеренно) посреди безыскусного лирического монолога возникает момент гротеска, абсурда — потому что абсурдна и нестерпима сама ситуация: как оказалось, женится «кто-то другой, не я». Мир вокруг мрачнеет и искажается. Голос певца, доходя до самой громкой верхней ноты, срывается на фальцет. Тут-то и возникает художественный эффект.
Кстати, на процитированное стихотворение «Выходила маня замуж» в 2006 году в содружестве с упомянутым выше альманахом «Лабрис» был снят удачный, зрелищный клип: обнаженная девушка — лицо ее от зрителя скрыто — режет сырое мясо, прокручивает его на мясорубке, делая фарш (по стенке миски стекает кровавая капля, троекратно отображаясь на экране), — а потом размазывает этот фарш по себе. Таков же и «рецепт» стихов Заворотинской: эпатаж, гротеск, пафос. Иногда получается вполне съедобно.
…Интересно, что пафос, лирический пыл, который в современной поэзии не распространен и совершенно не моден, у авторов «сапфической ноты», наоборот, выглядит уместным и проявляется гармонично. Здесь очень много ярких лирических дарований, и у каждого свой, уникальный тембр. Если у Заворотинской самые удачные опыты получаются на максимуме громкости, то у «городского лирика» Ани Ру, наоборот, любые проявления пафоса, страсти, сильных эмоций запрятаны по возможности дальше и тщательно задрапированы. И такая сдержанность дорогого стоит. Но наступает предел, когда уже невозможно скрывать душевную бурю, когда «самое я — сотрясающаяся земля» (Цветаева). И тогда словно бы слезоточит каждая строка.
перезимовали, значит. слышишь, кошка плачет. слышишь, остро бьется о грудную клетку. и рубашка в клетку. я пишу заметку. запиваю фотку рву таблетку.
Аня Ру — автор, к сожалению, наименее известный широкой литературной аудитории. До сих пор у этого поэта не выходило собственных книг, и искать ее произведения приходится лишь на сайте Stihi.ru; изредка попадаются вполне скупые подборки в таких вот коллективных изданиях. Между тем, зрелость, профессионализм ее стихов и странная, как бы случайная нежность интонации (а только таким и может быть поэт в мегаполисе, который «слезам не верит» и где даже «Мебиус умер в метро») подкупают сразу.
как зальет тоска половину груди, и прошепчешь смерти — «уйди, уйди», обещаешь — встану, говоришь — совью норку маленькому муравью…
вся большая жизнь за такой размах, потому что камень в груди размяк, потому что хочется ног в росе, потому что хочется жить как все.
убаюкать боль, отцепить балласт, у меня дефицит беспричинных ласк, я одна как сволочь, я говорю: я уже не ведаю, что творю.
кто сегодня дежурный по этажу? посмотрите, как я смешно дрожу, как держусь за горло, делюсь на две, если просто погладить по голове.
Пожалуй, самый оригинальный автор книги «Ле Лю Ли» — Света Литвак. Оригиналь-
ный — потому что радикальный.
я полюбила женщину хирурга
она же быть хотела только другом
так ласково кромсала тела части
пока я млела от любви и страсти
И пока ошалевший читатель соображает, как к этой нестандартной лав-стори отнестись, Литвак по-панибратски, без обиняков заявляет: Спасибо за все, дорогая подружка! / Быть может, весною махнем в Коктебель?
За плечами у этого автора — долгий, многолетний трудовой стаж иронического снижения. В ее тексте не может существовать никакая патетика (Ах, милая, послушайте меня, — / Я знаю Колю. Коля — размазня). Да и зачем она вообще нужна? В мире нет ни одной серьезной причины для воспламенения чувств. Мир вообще — не более чем «скучная сырая кинолента», где интересны разве что отдельные кадры (Как тяжкая любовная идея / По мне текла холодная вода), но сюжет в целом не вызывает никакого энтузиазма, он банален до оскомины.
для затравки — чьи-нибудь стихи
для финала — крупный план заставки
кружевные ленкины портки
рваные светкины плавки
Стихи Светы Литвак, по всей видимости, обозначают границы низкого штиля, в которых может существовать «сапфическая нота».
Ольга Краузе также пользуется в стихах приемом снижения.
Спит жена твоя в Курске, на Курском вокзале, бухая.
Я ее подберу, не валяться же ей просто так.
Я ей сопли утру, о тебе все подробно узнаю,
и мы с ней заживем без тебя, дурака, и без драк.
Краузе — профессиональный музыкант и выступает с сольными концертами еще с 1970-х. Она наделена и завидным актерским даром. Но до недавнего времени оставалась «самопальным» поэтом, и лишь стихи последних трех-пяти лет (и еще автобиография «Мой путь в музыку», изданная в виде аудиокниги) позволили говорить о ней как о состоявшемся литераторе. Как и у многих писателей, пришедших с музыкальной сцены, стихи у Краузе автологичны — она предпочитает метафоре прямоговорение, слово в его исконном значении. «Сапфическую» тему она сопрягает с шансоном и городским романсом, сказкой, фольклорной балладой. Впрочем, сама она пока еще не всегда отличает поражения от побед.
И здесь нужно попенять составителям сборника «Ле Лю Ли». Дело в том, что строфа Краузе взята мною из другого издания, а в сборнике напечатаны более слабые и менее характерные стихи, по которым сложно составить впечатление об авторе. То же самое — со многими другими поэтессами, чьи тексты опубликованы под той же обложкой.
«Сапфическая» тема может быть решена в художественном произведении по-разному — с использованием различных мифологем (или вовсе без них), в разных стилях, при любом антураже и смысловом наполнении. И довольно часто она бывает ретроспективной, то есть так или иначе обращенной в прошлое.
Свободный, яркий и пестрый мир вырастает в свободном стихе (то есть по преимуществу верлибре) Фаины Гримберг: Мы ели патладжаны и омлет с инжиром / а потом мы правили страной / империей / назло всем этим разным / послам венецианским и австрийским… Этот мир ограничен лишь одним: ностальгией. Словно в прошлом был утерян некий ключ к счастью, и этот ключ автор тщится найти в собственных воспоминаниях и в многокрасочных исторических картинах.
Мы будто стрекозки —
в нарядных платьях летних открытых
с пышными юбками короткими…
А в окно — сквозь листву —
легким ветерком — огромный город —
бескрайняя стенка…
Олеся Первушина, наоборот, говорит как бы от лица этого прошлого, ушедшей юности:
…Когда дамы почтенные — да-да-да — языками цокают
и не можется обернуться, не хочется обретаться около
ты Чеширским котом отражаешь себя в витрине —
твое солнце желто, трава зелена и небо сине
………………………………………………
эти бархатные, и гофрированные, и кружевные матроны
тебя прячут у сердца зеркальцем в уголке укромном
нафталинного шкафа порхающих воспоминаний
и наградой — дай! — прямая твоя спина им…
(Интонация последней строки заставляет вспомнить Марину Цветаеву — которая, кстати, также решала «сапфическую» тему как временную: как отношения «старшей» и «младшей» подруг, где важную роль играют возрастная разница и, собственно, само время.)
Но совсем неожиданным образом историческая/ностальгическая тема звучит у Татьяны Мосеевой — здесь парковая статуя пионерки, «ни капли загара ни грамма совести» —
с книгой без букв как живая
как мертвая просит:
«поцелуй меня, московская девочка,
ленин жив, между ног поцелуй
это время никуда не кончалось
это жизнь на качелях качалась
здесь еще не такое случалось
ленин жив, я люблю, ты целуй»
Если вождь все-таки мертв, то после такой реанимации он обязательно должен воскреснуть.
Самый юный автор — 21-летняя Аксинья Семенова. Она (как и многие другие, чьи стихи оказались под той же обложкой) пока еще не успела выработать собственный уверенный и узнаваемый слог, найти дистанцию — меру отстранения автора от лирического героя. Поэтому ее стихи следует толковать как написанные от «первого лица, единственного числа»:
…мама, я ведь хорошая, прочее все до конца понты.
мама, мама, я ведь совсем навсегда такая,
у меня ведь блядство, поэтство — им потакаю,
собираю как мышь за щеку снег, слова, беспричинно таю,
и кругами как пони, тащу эту боль, кругами.
я топчусь на месте, чтоб в ступе столочь воды.
Вот еще некоторые запомнившиеся строки: ты ведь в меня поверишь, я ж сочиняю грамотно (Марина Лебедева), Я обнимал ее и чувствовал себя всевластным джинном из сосуда, могучим Хоттабом ибн курортный роман (Анастасия Афанасьева), потому что было. и больше не будет. и только у горла.com (Саша П.). А также поэтические этюды Натальи Стародубцевой, Лиды Юсуповой, Людмилы Клест, Ольги ФЦ, Екатерины Симоновой… Все 30 разноголосых подборок, созданных и уверенным пером профессиональных литераторов, и «перстами робких учениц» (чаще, увы — троечниц), конечно же, процитировать невозможно.
Эта книга, мне представляется, способна провоцировать «дискриминацию» и придирки. И тому виной принцип ее составления — отбор не столько по содержанию поэтических произведений, сколько — в первую очередь — по формальным признакам. Стихотворения, включенные в «Ле Лю Ли», в основном выполнены в стилистике «Вавилона» — «Дебюта»: дисметрические, из всех выразительных средств использующие только простейшую метафорику, эпическое начало в них развивается за счет лирического, панорамное зрение за счет психологической глубины, и в отсутствие лирического героя между строк видна одинаковая для всей современной молодой поэзии — как говорил классик, «рожа сочинителя». Между тем вне сборника «сапфические» авторы пишут по-другому, у них иные и более разнообразные стилевые предпочтения. Получается, что «сапфическая» лирика, утверждаемая как новая жанровая разновидность (отличающаяся в первую очередь содержанием произведений), — в «Ле Лю Ли» позиционируется еще и как разновидность стилевая (отличающаяся формой). Книга оказывается «поляризованной» по признаку формы — и потому сразу попадает в поле ожесточенной борьбы литературных стилей. А здесь, конечно, будут и «дискриминация», и всевозможные другие проявления этой борьбы. Так что составители сборника уготовили своему детищу непростую судьбу.
Предпринятую попытку жанротворчества поэтому нельзя признать полностью удачной. И книгу я все-таки не назвала бы показательной, репрезентативной для «сапфической ноты» и демонстрирующей все ее многообразие. Примененный стилевой ценз заметно сократил число потенциальных авторов «Ле Лю Ли» — и количество «стражей прилежных» на Левкадской скале, и объем книги пришлось увеличивать иными способами. Например, отбирая стихи со строками «обоженная хиросима», «нырять в сугробы, грудью воздыхая вслух» и т.п. Фраза «когда мне было десять я в первый раз увидела Аню соседку по парте без косметики» тоже звучит пародийно. Ну и, видимо, в качестве «наполнителя» в книгу попало множество текстов, в которых трудно усмотреть хоть какую-то связь с собственно сапфической традицией: это или явно эпические произведения (а сборник, напомню, лирики), или же, по выражению участницы сборника Гали-Даны Зингер, —
…элемент диалога
между мною
и мной
о предмете нам обеим совсем незнакомом
и неинтересном
Впрочем, для нас с вами главное — не что, а как. Каков бы ни был предмет художественного высказывания — и «сапфическая» любовь, и что угодно другое, — важно, чтобы само это высказывание об этом предмете непременно оставалось художественным.
Александра РАННЕВА