Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 11, 2008
* * *
Лишь кафель сколот, краска чуть облезла
Здесь кот сидел, а тут хрипел майор, —
Все тот же запах около подъезда,
Как в детстве одураченном моем.
Я вырос, я иду домой с работы
Усталым от сиденья взаперти.
О, как вы, дни взросленья, быстроходны!
О, Господи, дышать мне запрети!
Я знаю, знаю — никаких гарантий,
Тебе я нужен погремушкой сфер,
И ты, мой страж, судьбы моей каратель,
Вплотную мной заняться не успел.
Я одинок в глуши твоих волхонок,
Дороже мне и злата, и камней
Чириканье на офисных балконах,
Кондишенов жемчужная капель
И буйный куст ирги за подворотней,
Багровый штапик слепнущих окoн,
Но, Боже мой, что может быть огромней
Колоколов, звонящих ни по ком?
* * *
Не спрашивай — не отвечу.
Я чалиться не могу
За то, что мечта — лишь венчур,
А будущее — манкурт,
За то, что на этом поле
Я часто бываю бит,
И кровь на твоем тампоне
Просвечивает сквозь бинт.
Серебряные созвездья,
Пурпурные матюги…
Ты строилась на асбесте,
Я сдался за медяки.
Почем же твои святыни,
Нажитые от приблуд?
Грядут времена слепые,
Немые вослед грядут.
О белый плейбойский зайчик!
От прежнего не отвадь.
Ему ничего не значит,
А третьему — не бывать.
14 июля
* * *
Мы служили мирским богам,
Соскребая с небес коросту,
Потребляли портвейн «Агдам»
И рассчитывались по росту,
Гнули пряжки и козырьки,
Экономили на объедках,
Асфальтируя пустыри
На конях вороных и бледных…
И фильтруй базар, не фильтруй,
Навсегда ты, не навсегда ты,
Нас на кичу сажал патруль
За подковки и аксельбанты,
И, пока лютовал конвой,
Раскурочивая погоны,
Мы впадали в сон вековой,
Никаким богам не угодны.
И теперь не поверить нам
Ни в Отчизну, ни в долг священный,
В опостылевший рай пещерный
И в круженье веретена.
Мы полжизни молились им
И остались беднее нищих.
Оттого-то и не блестим
И давно ничего не ищем.
* * *
Кто вернулся оттуда,
Мечен гарью, лучами пробит.
Посмеялась Фортуна,
Перепутала цепи орбит.
Были сыты, обуты.
Каждый нес на груди медальон,
И распалось на буквы
Шелестящее имя твое.
Над раздавленной плотью
Равнодушные звезды горят,
И никто не проглотит
За тебя твоего стопаря.
Вот и все твои льготы —
Быть забытым, как ветер и снег,
Чтоб не знали, ни кто ты,
Ни зачем народился на свет.
* * *
Если вдруг ты когда-нибудь вспомнишь меня,
Постарайся забыть, и как можно скорей.
Ведь не я же в тебя документы швырял
И не я на тебя натравил сыскарей?
Просто мне ненавистен твой образ и нрав.
Этим вечером поздним, упит в лоскуты,
Забываю тебя, никого не предав,
Кроме страха обычной земной высоты.
Ведь не я тебя бил и не я твой холоп
И не я Лоэнгрин, и не я Парсифаль?
Если вдруг, по ошибке, столкнемся лоб в лоб,
Лучше крепко подумай, чем пасть разевай.
* * *
И век погиб, и память обрусела.
В ней каждый бугорок тебе знаком.
Еще сквозь веки видишь — небо серо.
Пора вставать, казнить себя станком.
Но долго-долго длится пантомима,
И тяжек снам искусственный отбор,
Когда в упор глядишь на карту мира,
И карта смотрит на тебя в упор.
Как сноп смертей, скопытившийся навзничь,
Земля кричит: «За что вы так со мной?»
И ярь пустынь, и зелень горных пастбищ
Твердят в ответ — «Утешься, аксолотль!»
И ты встаешь, как тысячи сограждан,
Как мириады сонных сиромах,
Но синевою так обезображен,
Что только солнце видишь в зеркалах.
15 августа
* * *
Как поедешь, милок, на окраину, в Балашиху,
Станут спрашивать, кто, мол, откуда, — мычи да плюй.
Оставаясь в живых, будешь веровать лишь в ошибку.
В январе и не вспомнишь, какой бушевал июль.
Там по-прежнему носят футболки и олимпийки.
Там штаны мешковаты, глаза на миру красны,
И усадьбы тонут в щебенке и повилике,
Тишина обступает и голос идет в распыл.
Это, бэйби, Россия-мамка, родная Рашка.
Ты давно не бывал тут, забегался, — так поедь,
В придорожных кафе кипятошное быстробрашно
Оставляя нетронутым, дабы не отупеть
От воды-забывайки, нарекшей поэта poet,
Чтоб на каждый окрик ты лыбился, косорыл,
Ибо что с нее взять, если даже себя не помнит
И не хочет помнить о тех, кто ее забыл.
* * *
Это не было счастьем, несчастьем, ничем из того, что есть.
Просто жизнь провела по лицу окровавленным ноябрем.
Расхотелось дышать и зачем-то куда-то лезть,
И не верится больше, что мы никогда не умрем.
Это юность ушла, не оставив на память ключей.
Это серые полдни выдавливают глаза.
Это ложь во спасенье петляет среди вечерь.
Это шепчет Спаситель: «Вокзал-чемодан-вокзал…»
Он проходит контроль, заворачивает рукав.
Ходкий сканер бежит по венозной руке Христа.
Он повинен и в том, что прожил, ничего не украв,
И горит его память, как черная береста.
Это время само выдирает закисший хребет
Из безвольно подставленной, спящей еще спины.
Это горн пионерский сегодня с утра хрипел,
Что распятые осенью будут весной спасены.
* * *
По чужим постелям, как по коврам из лавра,
Я вернулся к какой-то дурацкой заветной цели,
Только ты меня, слава Господу, не узнала,
Каждый день поминая в кроваво-кирпичной церкви.
Никогда еще небо не было так суконно.
Чем длинней бесснежье, тем дольше зрачок расширен.
Я теперь понимаю, кому здесь нужна свобода, —
Тем, кто хочет иметь весь мир при любом режиме.
Ну а мне-то она зачем, для какой потребы?
Ничего не нужно, себя б забыть на секунду.
Я бы мог создать галерею автопортретов,
Но намного привычней стыдливо глотать цикуту.
Посмотри на себя, тоже мне, мадам капелланша.
Разве можешь ты зваться как-нибудь — мисс Лабискви?
По ночам лицо твое особенно тупо и влажно.
Неужели затем, чтобы я, наконец, влюбился
И на волю выпустил хрипы из саммертайма?
Неужели на небе хоть кто-то такого хочет?
Никогда еще время так в точке не замирало,
Словно правофланговый, который «расчет окончен».
Если б к этим годам я не был так искорежен,
Нарожал бы с тобой ублюдков, растил бы смену.
Только все это ложь, дорогая, фэйк und офишел вершен.
Я уже отвернулся туда, где белеют стены.
* * *
Небосвод загустевший, как тесто, слоен,
В декабре омертвелом поблекнул…
Этим утром ты нежишься в теле своем.
Я, наверное, все-таки еду
То по выси самой, то по самому дну,
И лицо мое бледно, как морок.
И когда я всю землю насквозь обогну,
Упокоясь в одной из каморок,
Ты спроси, отчего я тебя не любил
И себя не щадил ни минуты,
Порываясь бежать с золотых Филиппин
На какие-то сучьи Бермуды.
И смиренен ли парус того рыбаря,
Веселы ли бега тараканьи,
Наплевать мне совсем, дорогая моя,
Наплевать мне, моя дорогая.
* * *
Что касается счастья, надежды ложны,
И об этом прощелкал вам соловей.
От отцов остаются пустые ножны,
Если дело касается сыновей.
Я бы мог расписать вам, где что лежало,
И какая всходила над кем звезда,
Но, по всем законам немого жанра,
Предпосылка страдания мне ясна.
Это выгодней делать с такою рожей,
Словно нет за спиной никаких эпох,
И вопрос, что можно считать хорошим,
Рушит храмы и сеет чертополох.
Но откуда, скажите, все эти люди,
Что от камер не прячут отъетых щек
И о смерти судачат, как об этюде
Иль теракте, что вовремя предотвращен?
Что касается нас, воевать уставших,
В горло братьев загнавших последний штык,
Может, кто-то из правнуков землю вспашет
И найдет нашу веру одной из самых смешных.
22 декабря
Сергей Арутюнов — поэт, прозаик, литературный критик, публицист. Родился в 1972 году в Москве. Окончил Литературный институт имени А. М. Горького (семинар Т. А. Бек и С. И. Чупринина). Печатался в журналах «Футурум АРТ», «Знамя», «Вопросы литературы», газете «Вечерняя Москва». Преподаватель Литературного института имени А. М. Горького. Стихи из «Футурум АРТ» № 1 (17), 2008.