Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 5, 2007
Yoy make me real
Мне часто снится шествие печальных животных,
чьи темные глаза выразительней, чем у детей и женщин.
Недоваренный рис раскладывается по тарелкам,
мы садимся за длинный стол, но трапезы не будет.
Они заглядывают мне в душу и многозначительно молчат.
Наверное, я никогда не смогу им объяснить, где я был
столько лет, в самые трудные дни их бесприютной жизни.
Марина уходит от Димы.
Дима уходит в армию.
Их дочь уходит из дома.
Кто-то из них уходит в монастырь,
и время — время тоже уходит.
Наша тихая Родина так велика,
что этот дождь всегда найдет себе пристанище
на ее овдовевшем лице, изрытом морщинами и окопами.
Мы вытрем капли крови и отправимся дальше,
к месту нашего окончательного умиротворения,
если, конечно, нас не задержат неотложные дела
и условия продленных трудовых договоров.
Сережа любит Катю.
Катя любит финики и кино.
Их сосед ежедневно любит свою жену —
какая, к черту, может быть звукоизоляция
в нашем насквозь дырявом мире?..
Чет, нечет, не все ли равно, когда в дело вступают
обворожительные звезды телеэкрана,
делающие всегда правильный выбор?
В подсознании я потребляю столько зубной пасты,
что места для мозгов уже не остается,
раздражение накапливается, и новые семь строчек
становятся для меня тем же, что и предыдущие пять.
Исмаил ухаживает за Варварой,
Варвара ухаживает за спатифилумом,
они вместе хаживают в бильярд,
и родители Вари не против мусульман,
если они не чеченцы, не хачи и не паршивые ублюдки.
Настало время постмодернистских выкидышей,
когда не веришь мельчайшим проявлениям невинности.
«Хочу семью, детей и счастья» — «А зачем?..»
Конечно, все не так плохо — но как об этом не думать,
когда каждую осень воздух горчит одиночеством?
Не забудь поменять «квадратные» скобки на «фигурные»
в демонстрационной версии своей любви.
Таня хочет Таню.
Ваня хочет Ваню.
Зрители хотят реалити-шоу и биг-мак на ужин.
Животные сходят с ума и тоскливо умирают
здесь же, в прямом эфире.
Зал ожидания
Они едут на концерт памяти Виктора Цоя —
двое подростков с большим черным знаменем,
пересаживающиеся с поезда на поезд,
как озябшие синицы с ветки на ветку,
и хотя никто из них раньше не забирался так далеко,
остается всего лишь два часа до Твери,
да и первые контролеры уже пройдены.
«Доберемся как-нибудь», — говорит Паштет,
«Конечно, доберемся», — отвечает Майки,
и мальчишкам становится немного спокойнее.
В тамбуре людно, и гитара передается по кругу,
как бутылка с портвейном в руках клинских грузчиков,
отмечающих Новый Год здесь же, в соседнем вагоне.
Тверь, новая электричка и девчонки-попутчицы:
«А мы хиппи, давайте вместе хипповать!»,
снова гитара и темы для разговоров вплоть до Бологого,
где, как известно, полдороги, и остается две пересадки.
«Первый раз едете, мэны? А мы третий!» —
«Так вы, герлы, тут, наверное, каждый километр знаете?».
В поезде на Окуловку обычно так мало людей,
что поневоле кажется, будто ты едешь где-то далеко,
а на улице мороз, собаки мерзнут, звенят стекла,
и сельских алкоголиков находят под утро
с вечными добрыми улыбками на посиневших лицах.
Станция и ночь появляются за окном одновременно.
За четыре дня до Рождества повсюду пусто,
а в зале ожидания пахнет перегаром и опасностью.
Майки здесь самый старший, он лучше всех знает,
как беречь приятеля и, конечно, этих девочек,
которые так хороши, что в свои шестнадцать лет
даже еще и не знаешь, что с этим делать.
Далеко за полночь двое подвыпивших граждан
вваливаются вовнутрь и, непринужденно падая на пол,
с интересом разглядывают компанию с гитарой.
Один из них знал в армии пару аккордов,
и, кстати, есть бутылка, из-за которой Верка
их и прогнала с шурином ночью с кухни —
вот дура, будто не знает, что есть вокзал.
«Девчонки, давайте знакомиться!
Пацаны, забацаем «Владимирский централ»!».
Майки понимает, что до электрички три часа,
уходить отсюда решительно некуда,
а вот, кстати, и водка, и вода из колонки —
нехитрая зимняя трапеза.
К утру энтузиазм, опьянение и усталость
приходят к общему знаменателю —
вместе с электричкой на Малую Вишеру.
«Девчата, оставайтесь! Ну что вам, впадлу?», —
слышен отчаянный вопль с платформы,
и незнакомец с выправкой десантника,
невозмутимо закатывающий рукава,
уже спрашивает, не нуждается ли кто-нибудь
в его добровольной и бескорыстной помощи.
Они завернутся в черное знамя, чтобы согреться,
будут наперебой обсуждать поведение пьяных уродов
и сравнительные достоинства Цоя с Моррисоном,
потом доедут до Питера, обменяются телефонами
и расстанутся навсегда, никак не решив,
стоило ли так поспешно бежать из Окуловки
и не обмануты ли те двое, что остались там навсегда.
Они, в общем-то, никогда этого не узнают.
Огромное и пустое
Огромное и пустое что-то,
как проспект Вернадского в восьмидесятые,
проникло в одиночную камеру моей памяти,
зажигая иллюминацию, игриво подсвечивающую
партийные лозунги над тоннелями и мостами.
Нечто, неосознанное и ужасное,
исподволь давит на мои одинокие сновидения,
заставляя бежать по ночным крышам
с запада на восток,
от мира к войне.
Самое страшное, что страна
обязана была знать своих героев,
и я до сих пор не могу понять,
как вся наша, в общем-то, тоскливая жизнь
могла поместиться между этими знакомствами,
и не вместить в себя больше ничего существенного —
что осталось бы сейчас, через двадцать три года.
Дни открытых дверей, о которых я сейчас говорю,
всегда начинались с поклонения идолам,
транслируемым по всем телеканалам,
и погребаемым у кремлевской стены
после окончания срока их гарантийного обслуживания.
Мы шли строем,
мы всегда шли строем, когда нам было четыре года,
но кто мог сказать, кто будет нашим врагом,
чем кончится эта война!
Язычество было господствующей религией,
и портреты шаманов вполне гармонировали
с нашими шаманскими заклинаниями —
пока цветы на Красной площади не кончались,
пока вечер не вытеснял прайм-тайм
осознанно добровольных демонстраций.
Эпоха единства и силы Духа
заканчивалась один раз в праздник —
праздничными стрельбами на Ленинских горах.
Сходились зрители, офицеры объявляли начало салюта,
и небо глухо гудело, когда в него стреляли в упор.
Через полчаса выстрелы замолкали,
зеваки расходились по домам до следующего шоу,
и только машины «Скорой помощи»
напоминали о безропотной жертве,
до сих пор распластанной над нашим городом —
несмотря на многочисленные ранения,
многие из которых несовместимы с моей жизнью.
Алексей Караковский — поэт, публицист, музыкант. Родился в 1978 году в Москве. Один из инициаторов создания литературного объединения «Точка Зрения» и учредитель международного литературного конкурса произведений, написанных о музыке «Бекар». Лауреат Национальной Литературной Премии «Золотое Перо Руси» в номинации «публицистика». Автор многочисленных публикаций.