Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 5, 2007
Алексей Цветков. Шекспир отдыхает.
Книга новых стихотворений 2004-2005 гг. СПб, «Пушкинский фонд», 2006.
Книга Алексея Цветкова «Шекспир отдыхает», вышедшая после почти 20-летнего молчания поэта, — на мой взгляд, одна из самых значительных поэтических книг последнего времени. Голос «нового» Цветкова завораживает как флейта заклинателя змей. Хочется слушать его, вчитываясь в книгу снова и снова.
я вернулся открыть вам тайну двух океанов —
говорит Цветков. Что же это за тайна, которую открыл для себя и завесу над которой решился приоткрыть нам поэт?
Стихи Цветкова, на первый взгляд, написаны совершенно вне всяких правил и в то же время есть ощущение, что объяснения, почему одни слова прилепились к другим, не требуется. Это странное свойство поэзии — жить вне установленных речевых связей — даровано чувствовать и воплощать далеко не каждому. Это чистое вещество поэзии — свечение слов вне зависимости от уровня проницаемости света в пространстве.
…сияла ночь луной был полон сад
постель был весь раскрыт и сразу потно
но полтора столетия назад
смешно жалеть а радоваться поздно
был полон сад улиток и червей
и прочих мелких жителей подобных
стояла ночь чем обморок черней
где жизнь периметр факелов подводных
кто узник муз отсюда до семи
рыдать обняв кому писать стихи
Уверен, эти стихи еще разойдутся на цитаты. Строчки, фразы из них и так уже роятся в голове, как назойливые пчелы — то та, то эта… Один «шекспир отдыхает» чего стоит. Или вот: «христос воскрес / неаполь никогда».
У позднего Цветкова, думаю, будут и последователи, и подражатели. И даже то, что он нервирует своими новыми стихами литературную общественность, не может не радовать. Кто, скажите, в последнее время так уж сильно стихами нервировал эту общественность?
…в царстве ирода-царя
кровь подсохла на рассвете
над страной горит заря
на траве играют дети
все невинны каждый наш
я предам и ты предашь
Какие-то стихи в книге кажутся чуть ли не пришедшими из детства:
жизнь больному не убыток
пей лекарства и не кашляй
у медведок и улиток
тоже есть своя у каждой
Но за этой детскостью стоит жесткий поэт с холодным и спокойным умом, ибо:
свет звенит над нами ярок
корм резвится в теплой луже
жизнь похоже не подарок
но не жить гораздо хуже
Новые стихи Цветкова подводят множество итогов, но главный итог — поколения и эпохи. Вот строчки из стихотворения, посвященного памяти коллеги и друга Александра Сопровского:
…отлично время провели за все спасибо
за то что встретились и врозь хранили верность
вдохнем тогдашнего огня и вновь наполним
сойтись бы как-нибудь опять пока не вечность
на самой светлой из планет какую помним
все с вами было рождеством и новым годом
теперь на росстанях гудки и давка в кассах
и не сдвигая по одной перед уходом
за тех кто мертвые сейчас на этих трассах
Стихи светлые, как ни странно, я бы даже сказал жизнеутверждающие.
Тема смерти, конца, ухода, повторяющая в книге, — одна из важнейших для позднего Цветкова.
рвется небо куда я сажаю одну за другой
разрывными за всех поименно и промахи правлю
бородатый в буре умолк погасила свет
вся страна в которой умру через пару лет
И все же сквозь философскую мудрость и легкое, почти жонглерское обращение с поэтическим текстом, в стихах вернувшегося мэтра прорывается радость возвращения к языку и читателю:
я войду и буду краток
миновало время пряток
миру времени в обрез
бейте в бубны
я воскрес
Да, господа, Поэт и правда воскрес.
Андрей КОРОВИН
Борис Херсонский. Глаголы прошедшего времени: Стихи.
Одесса, Студия «Негоциант», 2006.
Борис Херсонский — поэт, которого российские читатели начали открывать для себя совсем недавно, буквально в последние пару лет.
Живущий в Одессе Херсонский выпускает там свои книги мизерными тиражами в 200-300 экземпляров. И это несмотря на то, что его стихи публиковались в Германии, Израиле, США, Франции, Финляндии, переводились на английский и финский языки. Думаю, известность в данном случае — вопрос времени. Потому что поэзия Херсонского неизбежно найдет своего читателя в России и в русскоговорящих диаспорах.
По профессии Борис — врач, психолог и это накладывает свой особенный отпечаток на его творчество.
Два возраста имеют запах, Марина, ты, конечно, знаешь,
что это младенчество, старость, альфа, омега,
начало и завершенье. Когда ладья Харона
подплывает к постели старого человека,
поскольку сам человек не может передвигаться,
перевозчик может закрыть глаза: направленье подскажет запах…
«Во многой мудрости — многие печали» — вот формула, вполне подходящая для его стихов. Хотя Херсонский, скорее, даже не печален. Он принимает мир таким, каков он есть, он не призывает свергать богов и титанов. Его поэзия — это примирение с миром. «Есть Бог, есть мир и есть я. И нам никуда не деться друг от друга. Будем же помнить об этом» — вот его философия.
Слово было в начале. О том, что случилось потом,
было сказано много. Сияет свет среди тьмы,
и тьма не объяла его. Глина ложится пластом,
сверху глины — земля, в которую ляжем мы.
Отсюда любовь к земле и ее гробам.
Плюс невечерний свет, и в его луче
упрямый старец, прижавший палец к губам,
над раскрытой книгой, с ангелом на плече.
Между тем и поэзия Херсонского не лишена очаровательного легкого эротизма, весьма своеобразного:
Ты пишешь о сходстве обнаженного женского тела
с лицом человека. Соски — глаза. О прочих деталях
легко догадаться. Я бы добавил, что торс Венеры
в этом смысле страдает расходящимся косоглазием,
двоеньем в сосках. Взгляд мужского торса прямее,
неподвижен, скучен, угрюм. Лицо недоумка.
Дразнится высунутым языком…
…Я бы добавил, что лица,
явившиеся из разнополых тел, все равно мужские.
Изощренный Набоков, назвавший мокрой бородкой
венерины волосы между бедер прекрасной
дочки мельника, выходящей из речки, помнил об этом.
Всегда, вступая в сношение с женским телом,
оскверняешь лицо мужчины.
Поэт Борис Херсонский — поэт-рассказчик, поэт-наблюдатель. На ум порой приходит ассоциация с «Одесскими рассказами» Бабеля. Его стихи грустные, мудрые, поучительные. Его язык тянется к прозе. Рисунок стиха напоминает черно-белую графику, но не восточную, пунктирную, а насыщенную, с большим количеством деталей, мелочей.
Был друг у меня. Мы сидели ночами
за игрою в карты, внимая слаженным звукам
хоровых концертов Бортнянского. Наперебой читали
Пушкина и Пастернака. Пили кисляк. Шатались
по вечернему городу. Женились и разводились.
Крестили детей. Потом детей кумовья увозили
на ПМЖ в Америку. Жизнь продолжалась…
Херсонский препарирует не только свою эпоху, судьбу своего поколения. Он препарирует психологию времени, эпох и людей, ибо, как уже было сказано, профессия медика в данном случае пригодилась перу поэта.
Средневековье бывает довольно часто
и длится довольно долго, обычно не совпадая
со временем нашей жизни…
Стихи поэта Херсонского, о чем бы они ни были и где бы не начинались, как правило, заканчиваются взглядом вверх — обращением к душе, к небу, к Богу. А в итоге — обращением к вечному вопросу «зачем мы?»
Человек никогда не бывает один. Рядом
(или, вернее, над) глядит немигающим взглядом
Господь, а в подполье мышью скребет Сатана…
…Городок сжимается, в небо выставив шпили.
Ратуша и Собор. Кто знает, зачем мы жили?
Между Спасеньем и гибелью, как между двух огней.
Между матерью и отцом — духовной и светской властью.
Между бездной и бездной. Между страстью и страстью.
Спит душа. Холодные звезды стоят над ней.
Звезда Бориса Херсонского только всходит на нашем поэтическом небосклоне. Пожелаем же ей и автору неиссякаемого света. Даже если для этого придется восстановить верный порядок слов:
Восстановите верный порядок слов: расстрел, расцвет, распад.
Ваш интеллект нормален. Не учите меня ничему.
Тело дышит на ладан. Дело идет на лад.
Андрей КОРОВИН
Николай Игнатенко. «Вариант судьбы». Книга стихов.
Новосибирск. Свинин и сыновья, 2006.
Искусство — это преступление. Поэзия — это двойное преступление. Ты сжигаешь время и нервы. Ты обретаешь и теряешь, опять обретаешь и снова теряешь время, любимых, близких. А что взамен? «Немного дыма и немного пепла».
«Я, Игнатенко Николай Алексеевич, родился 19 декабря 1946 года в городе Прокопьевске Кемеровской области. В школе приобщился к читающей среде, иногда насмешливой, иногда циничной». Под насмешливой и циничной средой (если верить автору книги) надо, видимо, понимать его сверстников — весьма немногих, читавших в то советское время И. Анненского, Б. Пастернака, И. Бунина (ряд приведен самим поэтом). Это в наше время насмешливость и циничность определяются совсем другими именами, как-то даже не всегда вяжущимися с представлениями о литературе.
Увидеть разницу между текстами того же Бориса Пастернака или, скажем, вполне официального и признанного Анатолия Передреева Николаю Игнатенко позволили природный вкус и страсть к слову. «Хотелось свободы, а было жесткое идеологическое давление. Стихи в печать не шли. Писать так, как хотелось, можно было только в стол. А вот в математике ничего такого вроде не было (хотя, конечно, при желании можно запретить и математику, как запрещали генетику и кибернетику) и я предпочел поступить на мехмат Томского университета. Все как полагается. Аспирантура. Преподавание. Жизнь постепенно катилась к тихому чеховскому «Крыжовнику». Но случилась перестройка. К тому же возраст. В сорок лет мужчина обязан что-то поменять: может, работу, может, квартиру, может, вероисповедование…»
Николай Игнатенко поменял работу. На сцене тех лет это выглядело чуть ли не драматичным актом. Несомненно, бизнес схож с искусством. Трижды разорившись, трижды отдав долги, Николай Игнатенко зарекся играть в азартные игры. «Зачем я вам, когда я неудачлив, зачем вы мне, когда удачлив я?» Надо сказать, поэту Николаю Игнатенко всегда шли широкие жесты, он чрезвычайно красив во всех движениях своей души, даже если дело касается всего лишь дружеской вечеринки на берегу любимой реки.
Летает шмель — непрошеный мой гость, жужжит и от работы отвлекает. Заходит Пушкин. Подает мне трость. Мне сорок лет. Меня никто не знает…
Но именно поэзия стала делом жизни Николая Игнатенко.
В 1995 году в Томске выходит книга «Три возраста любви». Стихи все чаще и чаще появляются в московских и сибирских журналах, в сборниках, опубликованы в филадельфийском (США) журнале поэзии «Встречи». В 1997 году в Новосибирске вышла вторая книга стихов «Переход на осеннее время», в 1998 году в Москве — сборник «Приворотное зелье» (в соседстве с Александром Казанцевым и Геннадием Прашкевичем), в 1990 — книга восьмистиший «О свойствах страсти», в 2003-м — пятая книга стихов «Роща». И вот, наконец, в издательстве «Свиньин и сыновья» — «Вариант судьбы».
Эта книга и заставляет меня говорить о явке с повинной.
Убегая от поэзии, никогда ее не теряя, мучаясь причастностью к ней и к жестким реалиям одновременно, томский поэт Николай Игнатенко все-таки признался в своем преступлении: поэзию оставлять нельзя… Она — судьба… А он пытался… Конечно, в «Варианте судьбы» итоги еще не подведены (слишком рано), но раздумья глубоки, поэтичны. Перечитайте хотя бы «Остров Кипр». Так писать умеет только Николай Игнатенко.
«Несколько принципов, которых придерживаюсь:
Стихотворение — скорее явление искусства, нежели литературы.
Хотелось, чтобы задача (упаси Боже, не сверхзадача) всегда решалась наименьшими языковыми средствами.
Музыка стиха должна долетать до слушателя прежде смысла, хотя смысл обязателен».
Замечательная программа.
Еще замечательнее то, что она выполняется.
А еще замечательнее то, что Николай Игнатенко все в жизни воспринимает как некую свою глубоко личную вину. Его боль из сердца. Он весь — скрытое или явственное страдание любви, и ее торжество. Видимо, отсюда и идут его многие попытки объясниться, объяснить самого себя, все бесчисленные варианты своей судьбы.
Геннадий ПРАШКЕВИЧ
От Дона до Одена. Антология одного стихотворения. Переводы Владимира Светлосанова.
Издательство «Свиньин и сыновья», Новосибирск, 2007.
Новая книжка, изданная сибирским издательством, в любом случае может считаться фактом культуры. Она прекрасно оформлена местной художницей Еленой Юдиной, прекрасно издана, наконец, лаконична по форме. Каждый поэт (а это классики английской литературы) представлен в книжке всего лишь одним стихотворением, зато это стихотворения Джона Донна, Сэмюэла Даниэла, Бена Джонсона, Джона Милтона, Александра Поупа, Уильяма Блейка, Уильяма Вордсворта, Сэмюэла Кольриджа, Томаса Мура, Джорджа Байрона, Перси Биши Шелли, Джона Китса, Эдгара Алана По, Роберта Браунинга, Эмили Дикинсон, Томаса Харди, Роберта Льюиса Стивенсона, Оскара Уйльда, Альфреда Хаусмана, Уильяма Йейтса, Роберта Фроста, Томаса Элиота, Луиса Макниса, Уистена Хью Одена. Издательство подарило любителям поэзии не просто изящную книгу, а билингву, то есть дотошный читатель может сравнивать оригинальные английские тексты с переводными. Правда, переводы Владимира Светлосанова излишне литературны, кажется, он слишком хорошо знает работы своих великих предшественников. Это ему мешает. Он, например, пытается придать гармоничность стихам Роберта Браунинга, а он никогда не желал выглядеть поэтом гармоничным. Зная блистательные переводы Константина Бальмоната и Валерия Брюсова, трудно удовлетворится и обращением Эдгара Алана По «К Елене». У Владимира Светлосанова: «Елена, сон мой неземной навеян красотой твоей — Никейский парус над волной и ветер — спутник кораблей, скитальцев и морей». Это не совсем то, что у Эдгара Алана По: «Helen, the beauty is to me Like those Nicean barks of yore, That gently, o year a perfumed sea, The weary, way-worn wanderer bore To his own native shore…» Разумеется, никто не требует от переводчика буквального переложения поэтических строф, но строфу из Луиса Макниса: «My father made the walls resound, He wore his collar the wrong way round…» можно было перевести и точнее. «Отец мой пастором служил, Он истинным ирландцем был…» — это больше напоминает считалочку. В наши дни английский язык широко распространен, он достаточно глубоко проник в общество, значит, возможные читатели Владимира Светлосанова имеют возможность самостоятельно оценить его мастерство и увидеть его достоинства и его огрехи. Честно говоря, язык не поворачивается упрекнуть в чем либо переводчика, — так красиво и профессионально издана книжка. Вот случай, когда работа издателей, несомненно, работает на переводчика. Правда, Г. Кружков в своем несколько витиеватом предисловии заметил, что «охоту переводить я тоже вывожу из склонности к дружбе и благородной привычки воздавать должное другому. Нынче чаще переводят не из стремления подать руку далекому собрату и дать ему еще один шанс жизни в другом времени и языке, а из жажды самоутверждения: «Вот, дескать, с кем я знаком». Дешевое запанибратство, которое обычно соединяется с потворством собственной лени и блажи. Зачем стараться, если громкое имя вывезет? У представляемого мной поэта, к счастью, другой характер — аналитический и строгий, не склонный к поблажкам самому себе…»
В этом он прав. Оставляя в силе все мною выше сказанное, присоединяюсь к Г. Кружкову. Рецензируемая книжка — удача переводчика, но, прежде всего, издательства.
Борис ЕВСЕЕВ
Максим Замшев. «Любовь дается людям свыше».
Издательство «РИПОЛ Классик», серия «Алтарь поэзии», 2006.
Издание книги Максима Замшева «Любовь дается людям свыше», вышедшей в издательстве «РИПОЛ Классик» в серии «Алтарь поэзии» в 2006 году стало, на мой взгляд, событием. Строки Максима Замшева захватывают читательское внимание, проникают в душу, настраивают на одну волну с автором. Это сфера живого чувства и живой речи.
Я тебя в любви, как в море, выкупал,
А на море не был никогда.
Тех мгновений нам уже не выкупить
Из ломбарда молодого льда.
Надо проще жить, да вот не терпится.
Полустанки, версты, поезда.
У тебя в душе хоть искра теплится?
Теплится, и в этом вся беда.
А слова, конечно, не докатятся.
Предадут лихие провода.
Телефон разбит. В душе сумятица.
Холода, родная, холода.
Здесь нет привычного стеба, самолюбования и самовосхваления, желания покрасоваться — только лиричная душа поэта поет и тоскует об истинном чувстве — о любви.
Замшев, казалось бы, прост, но это не так. Он глубокий, подлинный лирик, мастер поэтического слова.
Все ясней по истеченью лет,
Что напрасно метил я в пророки.
Будет утро, будет белый бред,
Суета и мелкие упреки.
Засыпаю сам себе не свой.
Засыпаю, гордостью палимый.
Потолок висит над головой.
Небеса над Иерусалимом.
Здесь есть город, в котором поэт оказался, природа с которой он слит воедино, чувство — тревожное и прекрасное, сердце — любящее и тоскующее, а все остальное — от лукавого, этого не надо.
Каждый читатель сможет найти в этом небольшом сборнике что-то созвучное его душе, задевающее его душевные струны.
Я мостовые переделывал в рояли,
Я дирижировал оркестром подворотен.
Какую музыку твои шаги играли!..
Такого скерцо больше не воротишь.
Настой дождя на молодом безделье
Я расплескал в окрестностях Арбата.
Какое было детское веселье,
Какая будет взрослая расплата.
Несмотря на свою «классичность», мы имеем дело с очень современным поэтом, который живет здесь и сейчас, рядом с нами, который с болью осознает происходящее в его стране разрушение культуры и горько говорит о насущном.
Внутренняя пластика и грациозность, душевное благородство и четкость стихотворного жеста переплавлены в произведение искусства.
Приходи ко мне утром во вторник,
Я тебя угощу, чем смогу.
Подарю поэтический сборник,
И, конечно, останусь в долгу.
На заржавленных струнах эпохи
Я возьму потаенный аккорд.
Расскажу, что дела мои плохи,
Что я беден, заносчив и горд.
И что я добровольный затворник,
И что мне одиноко в миру…
Приходи ко мне утром во вторник,
Если ты не придешь, я умру.
Ирина ГОРЮНОВА
An Antology of Contemporary Russian Women Poets. Edited by Valentina Polukhina and Daniel Weissbort. University of Iowa Press, Iowa City, 2005.
Первая обширная антология современной русской женской поэзии вышла в свет в США. Как правило, в подобные издания включаются тексты десяти-пятнадцати известных поэтов. Однако составители собрания, авторитетные слависты Даниэль Вейссборт и Валентина Полухина, решили показать западному читателю объемную картину современной женской поэзии. Поэтому при сборе материала они уделили особое внимание российской «глубинке», республикам бывшего СССР и русской диаспоре за рубежом. В предисловии Даниэль Вейссборт отметил: «Наша цель состояла в том, чтобы представить избранные стихи поэтов, чье творчество, на наш взгляд, заслуживает внимания и вместе с тем «переводимо», словом, стихи, которые заинтересовали нас как читателей русской поэзии». Изучив творчество более восьми сотен поэтов, они отобрали стихотворения восьмидесяти двух. В результате даже ценители современной русской поэзии найдут в антологии немало новых имен!
Вначале составители собирались выпустить двуязычное издание, но издатели сочли, что книга выйдет слишком большой. Хотя в антологию и вошли стихи поэтов старшего поколения — Инны Лиснянской, Беллы Ахмадулиной, Натальи Горбаневской, — наиболее полно в ней представлено творчество среднего поколения авторов. Среди них — Ольга Седакова и Татьяна Бек, Марина Бородицкая и Галина Ермошина, Елена Шварц, Мария Степанова, Линор Горалик и Марина Хаген. В собрание вошли стихи русскоязычных поэтов, живущих в зарубежных странах: Кати Капович, Полины Барсковой, Ирины Машинской, Александры Петровой и др. Меня заинтересовало также творчество многоязычных поэтесс: Татьяны Ретивовой (США), Эвелины Шац (Италия), Татьяны Щербины, Гали-Даны Зингер (Израиль).
Еще одно достоинство антологии — обширный справочный аппарат: большая библиография современной женской поэзии, составленная Валентиной Полухиной, сведения об авторах и переводчиках, аналитические статьи Д. Вайссборта, Е. Фанайловой и Д. Кузьмина. Вместе с тем в книге есть лакуны — без внимания осталось творчество таких незаурядных поэтов, как Юнна Мориц, Елена Пудовкина, Ирина Знаменская, Татьяна Данильянц. Впрочем, по словам составителей, Юнна Мориц сама отказалась публиковать стихи в антологии женской поэзии. Вероятно, она не склонна делить поэзию по гендерному принципу.
Кроме того, в собрание не вошли увлекательные интервью с авторами, которые так украшали издание первой антологии Вайссборта и Полухиной «Russian Women Poets». Эта книга была издана в 2002 году как специальный выпуск английского журнала «Modern Poetry in Translation». Впрочем, это не так уж важно. Главное, что новая антология включает современную русскую поэзию в контекст мировой, а нам позволяет увидеть себя со стороны.
Ольга ЛОГОШ
Аркадий Бартов. «Эпоха и стиль». М., «Вест-Консалтинг», 2006.
В книгу петербургского писателя вошли статьи, написанные в разные годы. Рассматривается явление, которое принято называть постмодернизмом.
Особенно, на мой взгляд, интересна глава «Преемственность или разрыв? Функциональные и структурные определения современной литературы. От традиции к авангарду».
Автор видит закономерность и последовательность развития отечественной словесности, вписывая в плавные контуры традиции даже социалистический реализм.
Книга представляется очень актуальной. Бартов прав: «Авангард, как и все на свете, может устареть, обветшать, может оказаться арьергардом». То, что в эпоху социализма было в литературе новаторством (например, верлибры Бурича и Куприянова) сейчас воспринимается как мэйнстрим (а еще точнее — гламур). Более того, на пальцах одной руки можно пересчитать поэтов, пишущих качественные силлабо-тонические стихи. И в разряд новаторов волей-волей попадают бывшие архаисты. Говоря политическим языком, правые становятся левыми. И наоборот.
Обо всем этом размышляешь, читая книгу петербургского писателя Аркадия Бартова.
Фёдор МАЛЬЦЕВ