Рассказ
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 1, 2007
Загородный дом. Дача. Дача, т.к. дают, дают попользоваться, как правило, не навсегда. Это писательская дача. Принадлежит литфонду. Двухэтажная, деревянная, обшитая вагонкой, с застекленной верандой на первом этаже и балконом на втором. Стандартная постройка середины прошлого столетия.
В этом загородном доме некогда жил известный писатель, классик советской литературы. Классик себе и классик, но меня заинтересовало, что остается от классиков в реальном быту, а не в литературных справочниках и энциклопедиях. Приводя в божеский вид обветшалый дом, перестилая полы, разбирая завалы, перекапывая участок, я обнаружил ряд любопытных предметов. Из них выбрал те, которые можно было отнести к упомянутому времени. Сказать по правде — писатель меня мало занимал. Ну, писал солидные романы, имел бесспорный успех, чуял коньюктуру, некоторые романы переделывал потом в сценарии для важнейшего из всех искусств. Характер у писателя, говорят, был скверный. С режиссером, проживавшем на первом этаже, мог подолгу не разговаривать, готовые части сценария официально отправлял на Ленфильм, режиссер получал, делал замечания, писатель брал прочитанное на Ленфильме, дома вносил правки и т.д. Бог с ним, меня больше интересовал его сын, ставший впоследствии известным кинорежиссером и унаследововавший трудный и неуживчивый характер родителя. Решил попробовать из случайных деталей собрать картину или хотя бы сделать зарисовку к портрету юного, назовем, героя.
Перво-наперво наткнулся на железную детскую кроватку — один к одному уменьшенная копия походной кровати Николая Первого. Царь пользовался ею не только в походах, кровать стояла в кабинете, после долгого трудового дня (hard day’s night) он частенько предпочитал ее супружескому ложу. Возможно, суровый характер будущего режиссера формировался именно на железной обрешетке. Рахметовщина на все времена. Кроватка, вероятно, была покрыта никелем, либо покрашена, сейчас ее ржавый скелет наводил на мрачные размышления. Запойному отцу, целиком окунувшемуся в работу, было не до сына. «Подожди, отстань, сейчас-сейчас, только закончу страницу». Затем еще страницу, главу, словом, абзац всегда был не закончен. К горькой обиде (из послевоенной песни) подмешивался клопиный запах коньяка и табачного дыма. Клопов, этой заразы тех лет, вероятно, не было, на даче жили с апреля по ноябрь, зимой клопам всяко-разно делать нечего, да и гнездиться в железе не очень комфортно.
На этой кроватке совершались полеты во сне, куда-то ввысь, на крышу, до шпиля, к флюгеру. Однажды плавный воздушный полет внезапно оборвался, произошло резкое падение. Голова закружилась, мальчик испугался, вскрикнул, в этот момент случилась поллюция. Страшный и сладостный миг. Что это? Спросить отца не ловко, да и как подступиться? Тайный миг. С нетерпением он ждал его повторения, а однажды, раскачавшись на кровати, внезапно сам его спровоцировал. Железная полурмейская кровать стала причиной онанизма. Кто в детстве обошелся без этого, скажите. Разве что Николай Первый. Сомневаюсь.
Долго решал, как быть с кроваткой, был бы музей писателя, сдал бы туда, в итоге — снес на свалку.
При разглядывании найденных предметов, обломков прежнего быта, мне часто становилось грустно. Было жалко и писателя, и наш быт, и всех нас. Писатель вынужден был сочинять на проходные военные темы, лепить героические образы — только нужное и востребованное. В самом деле, о чем он мог тогда писать, не об онанизме же? Это, допустим, американцу дозволено делать, что хочет. Пиши себе про себя любимого, все, как есть, со всеми делами, попутно даже мастурбируй (чего тут такого, разрядился и ура, полезно для организма, как зубы почистить), у нас — другое, были запретные, потаенные темы. Как выгребная яма.
Кстати. Чистить зубы. На участке откопал ручку зубной щетки из прозрачного целлулоида. Полиэтилен тогда еще не практиковался, плюс химизация всей страны наступит значительно позже. Собственно сама щетка делалась из конского хвоста (пока не забыл: под домом отрыл подкову, об этом после) или щетины какого-нибудь дикого животного. Сохранилась только ручка.
Чистить зубы — не ахти какое удовольствие. Чистил ли их писатель, у которого был сдвинут распорядок дня на 180 градусов, плюс-минус 40 коньячных — днем спал, ночами стучал на машинке. Проследить за сыном вряд ли успевал. Бывало спрашивал: «Ты чистил утром зубы?» — «Да». «Врешь — щетка сухая». — «Я чистил утром, а сейчас вечер». — «Тогда — вперед! Зубы надо чистить утром и вечером».
У писателя, понятно, не было прилежания Честерфильда, рекомендовавшего своему сыну заниматься полосканием зубов и уточнявшему в письменной форме, как для этой цели надлежит применять палец (щетки тогда, похоже, еще не практиковались). Тем не менее, когда я теперь вижу на телеэкране сына-режиссера, дающего интервью, с полным ртом зубов, думаю: все в порядке.
Вернемся к архитектуре дома. Проект приличной постройки начинается с санузла. Так по крайней мере утверждали во Вхутемасе и во Вхутеине, но в сталинскую эпоху его индивидуальную значимость всячески пытались нивелировать и превратить в место общего пользования. В данном случае — летний дом. Санузел — деревянная будка у забора. Въезжая, мы застали сортир в крайне непригодном виде. Стульчака почему-то не было (был найден потом под лестницей в чулане). Такими удобствами можно было пользоваться только сидя по-русски орлом. Видимо, последующие орлы изящной советской словесности, квартировавшие здесь, так и обходились. Не потому ли литература вышла такая целеустремленная, не пальцем деланная, руки не доходили починить стульчак. Хотя начиналась несколько иначе. Вспомним: он поет по утрам в клозете.
Вместе cо стульчаком (деревянным — что надо — со всеми приметами эпохи) был обнаружен умилительный предмет — маленький детский горшок. Помню, в конце шестидесятых я участвовал в семинаре молодых писателей, проходившем в Доме писателей, позднее погоревшем. Руководитель семинара пожурил мои рассказы за непотребные сюжеты, сказав, мол, все мы ходим в туалет, но писать и говорить об этом не обязательно. Конечно, когда речь идет о нормальных персонажах, допускаю, но, когда разговор о писателях, разве можно пропустить такую тему. Подумайте, где писатель может остаться наедине с самим собою, по-настоящему задуматься, глубже понять бренность земного существования, почувствовать облегчение при избавлении от тяжкой ноши, понять тщетность наших потуг. Не только при запоре — вообще.
К большому сожалению, горшок со стульчаком постигла участь железной кроватки. Печально. В жизни столько просрано. Винюсь, не хотел при освещении столь трогательного вопроса употреблять не вполне корректное слово. (Еще раз, пока не забыл: к хорошему слову освещение приладим фонарь, висевший возле туалета. Об этом также после.)
Представляете, выставить стульчак в музее: смотрите — на этом месте были написаны лучшие главы знаменитого романа, а рядом горшок — так начинался путь в большое искусство одного из лучших режиссеров современности.
Тем не менее, повторюсь, в первую очередь меня интересует юный герой.
Итак, ребенок и горшок. Если солнечная погода, горшок стоял на крыльце, в дождь горшок, переполненный, мог подолгу стоять под лестницей в прихожей. Но и в солнце были свои проблемы — могли покусать комары. И потом главное: попу все-таки нужно было вытереть, а содержимое горшка снести в сортир. Разумеется, папе было недосуг. Мальчик рано привыкал к самостоятельности. Нынче легко говорить, а тогда не было туалетной бумаги, ее заменяли газеты. Однажды мальчик второпях оторвал клочок с портретом генералиссимуса. Хорошо, что кроме соседа-режиссера никто не видел. Все же во время ссор режиссер колебался — донести или нет, и не отказывал себе в удовольствии шантажировать коллегу: знаю, чем твой сын жопу вытирает. Несомненно, это наложило отпечаток на формирование мировоззрения режиссера-сына. Будучи выходцем из благополучной, правильной семьи, в политических взглядах он стал радикалом, почти диссидентом.
Потом наступил момент, когда мальчику следовало пересаживаться с горшка на стульчак. К этому он морально был готов, но было одно неудобство — попа проваливалась в широкое отверстие, поэтому была избрана поза орла.
Часто об этом думаю, заходя в наш теперешний сортир. С туалетной бумагой нынче проблем нет. Вместе с поэтом, с первого этажа, в день расходуем в среднем по рулону. На рулоне пометка: 54 метра. Выходит, за три летних месяца почти пять километров. Какое раздолье для нынешних сочинителей: пиши всласть и пиши.
Дачная жизнь весьма изолирована. Были ли у мальчика контакты с ребятами из поселка? Можно только догадываться. Соседи давно сменились, дома перестроены, у кого спросишь? Предположительно один местный старожил что-то знает, но на него пока никак не выйти. Поэтому мои умозаключения довольно условны. Допустим, несколько медных монет, отштампованных после войны, а три копейки чуть ли не 38-го года (стерто) — просто горсть потерянных монет. А вдруг это деньги, выигранные у дружков в орлянку или пристенок и предназначенные для покупки папирос типа Дели, Дукат? Или это деньги, которые пацаны хотели отобрать, за что и поколотили, но наш герой не сдался? Слегка приплюснутый и скошенный нос — результат той драки. Может — так, может — нет. 50 на 50. Фабула для киносценария.
Остановлюсь на вещах бесспорных. К таким нужно отнести уличный подвесной фонарь (даже два) со стеклянным колпаком и металлической решеткой. Один висел под крыльцом, другой у туалета. Их включал, по всей вероятности, лишь классик, не спавший по ночам. И абсолютно бесспорной вещью является аккумулятор с обозначенной датой выпуска — 1952. Напряжение в поселке скачет, аккумулятор был необходим. Даже сейчас стоит включить электроплитку и телевизор, а у поэта компьютер и чайник — пробки моментально вышибает. Я выбегаю во двор, к щитку под крышей, с палкой, а поэт со шваброй. Приходится согласовывать, когда кто что включает. Главное, чтобы работал компьютер, как некогда, чтобы светила лампочка Ильича над пишущей машинкой. Любил ли сын писателя читать и засиживался ли за книгой допоздна — вопрос. Нужны свидетельские показания. Пора разыскать старожила. Может, он подскажет, почему такое количество разбитых ампул попадается в грунте. Что пил мэтр — известно, а что, если вдобавок и ширялся? Да ничего. Какая теперь разница. У сына, однако, на телеэкране глаза иногда осоловелые.
(Извините, отменную чушь я выдал, после того как опрокинул вчера поздно вечером лишнюю стопку. Мимо рта на пол. Какие в начале пятидесятых наркоманы. Спивались инженеры человеческих душ — точно. Ампулы? Медсестра приходила. Кололи глюкозу. Извините.)
Еще бесспорный предмет. Металлический ящик с двойной крышкой, верхняя для защиты от дождя, вторая с прорезью для вложений закрывается на маленький замочек (не сохранился). Спереди крупные буквы рельефом: для писем и газет, внизу маленькое отверстие — посмотреть есть ли почта. Ящик весел на калитке, ключик лежал на столе писателя. Мальчик бегал к калитке: папа, папа, принесли газеты! — и брал ключик. Иногда отец сам спускался извлечь перевод за гонорар. Он знал число и ждал. Советская литература видоизменялась, но гениальная формула сумма прописью входила в силу и остается существенной по сей день. Мальчик тоже с нетерпением ждал этих переводов, потому что в таких случаях ему покупался какой-нибудь подарок, а однажды отец сказал: во! — поехал в город и привез велосипед. Вместе с настоящими велосипедными очками. Точно такие же были у мотоциклистов, летчиков, танкистов. На зависть пацанам можно было прокатиться по шоссе. От велосипеда ничего не осталось. Очевидно, увезли в город или на другую дачу, куда писатель затем переехал, а очки сохранились, нашел в углу чулана.
Далее. Две гантели по 5 кг. Утренняя гимнастика? Надо бы, да куда уж, где это утро? Валялись на крыльце, ржавели. Мальчику захотелось попробовать. Тяжеловаты. Поднял, напрягся. Неловкое движение — ударил гантелей по пальцам. Закричал, замахал руками. До ужаса больно и страшно. Ноготь указательного пальца мгновенно стал багровым, почернел, на другом всплыло пятно. «Заживет», — сказал отец. Заживало долго. Постепенно один ноготь совсем отделился от пальца. Что же теперь? Неужели так и останется навсегда? Кто бы сказал. К счастью светлый полумесяц у корня ногтя стал расти и к осени — чудеса — вместо отмершего вырос новый. Ноготь другого пальца остался на месте, темное кровяное пятно медленно смещалось от корня к концу ногтя. Постригая ногти, мальчик внимательно следил — насколько продвинулось. Это даже стало временным увлечением, самонаблюдением, экспериментом.
Одна находка особо привлекла мое внимание. На свалке за домом был вырыт скелет птицы — кости и перья. Вероятно скворец. Определить трудно. Мальчик подстрелил из рогатки. (?) Возможно, случайно.
Помню из своего детства. Пацаны вовсю шмуляли из рогаток. Захотелось самому. Рогатину вырезал из ветки, резинку из противогаза (после войны валялись повсюду). Сделал и отправился на охоту. С высокого дерева доносилось птичье пение. Солнце просвечивало сквозь листья, лучи расходились веером. Белая птица, поблескивая крыльями, перелетала с ветки на ветку и, наконец, уселась на самой макушке. Как бы прицелился, растянул рогатку, отпустил. Камушек полетел по какой-то немыслимой вихляющей траектории. Тем не менее, угодил в птицу и та камнем рухнула вниз. Не ожидал. Первый выстрел, стрелял почти наугад, в небо, пробовал рогатку. Попал прямо в голову. У птицы не было малейших признаков жизни. Только что живая летала и пела и вот. Как быть? Снести кошке? Но не для этого же подбил. Долго стоял в нерешительности, потом взял за крыло, отнес к речку, вырыл палкой ямку и закопал на берегу. Похоронил. Рогатку поломал и больше не стрелял.
Такая или похожая история могла случиться с мальчиком. Птица часто кстати и некстати всплывала в памяти. Неизвестно, какую птицу ты сгубил. Птицу надежды или удачи? Ведь мог и не убивать, но провидению нужно было, чтобы в душе на всю жизнь остались грех и мучение.
В принципе тут заканчиваются мои археологические изыскания. Заниматься хозяйственными делами, приводить участок в порядок, благоустраивать дом — дело скучное. Чтоб как-то себя развлечь, я придумал побочное занятие.
Не хочется анализировать и систематизировать найденное. Не менее скучно. В двух словах. Обстановка, в которой проходили детские годы будущего режиссера, бесспорно повлияла на его характер. Он почувствовал свою избранность, свое предназначение, это придавало уверенность дальнейшим его поступкам, но атмосфера изолированности и замкнутости мешала реально оценить суть вещей и взглянуть на себя со стороны. Уверенность перерастала в самоуверенность и, наоборот, в отчаяние. Достаточно посмотреть его картины. Талантливые, но неровные. Со срывами, излишней жесткостью и дидактикой. Мрачный гений, как принято говорить. Но гений ли? Сам он считает: да. Окружающие не всегда согласны. Привычный конфликт личности и общества. Долгие месяцы хандры и запоя. Поколение отца пило, пытаясь вырваться из идеологических пут. Отчего же пьют последующие поколения?
И вот, в конце концов, мне удалось свидеться со старожилом. Да, действительно, писатель жил здесь три сезона в 1952, 53, 54 годы. Здесь же написал свой самый знаменитый роман, но жил один без семьи. Мальчик был, но это, вероятно, сын режиссера. У него была страсть к покорению высоты — залез однажды на самое высокое дерево и упал. Едва остался жив, увезли на скорой. О дальнейшей судьбе мальчика известно мало, вроде бы занимался наукой, к искусству был равнодушен, уехал впоследствии в Израиль.
Мои умозаключения, выходит, выстрел из рогатки в чистое небо. На этот раз промах. Я-то старался. Фантазировал. Мальчик был, да не тот.
Впрочем, так ли это важно. Только ли свою жизнь мы проживаем? Чем разнятся наши страсти и характеры и насколько значимы понятия сверстник, поколение и т.д.?
Многие вещи переживают нас, многие, сопровождая нас по жизни, быстро изнашиваются, ломаются, истлевают.
Чем реальный мальчик отличается от вымышленного?
Что-то из найденных предметов можно отнести непосредственно к самому писателю — осталось, задержалось со времен его детства.
Северное лето быстротечно. Заладили дожди, небо обложили тучи. Покидая загородный дом, я решил кое-что сохранить на память.
Гантели. Пусть лежат, можно использовать в качестве гнета при засолке огурцов и грибов.
Фонарь. Заменить патрон и где-нибудь подвесить. Лампочка Ильича должна светить.
Подкова. Пусть висит рядом на счастье (явно она была в свое время найдена на улице, потом забыта).
Почтовый ящик. Все общение сейчас идет по е-мейлу. Прикрепить ящик на видном месте и ждать новостей. Вдруг что-то пришлют. Но и отсутствие новостей — хорошая новость.
Валерий Мишин — прозаик, поэт, художник. Родился в 1939 году в Симферополе. Окончил живописный факультет ЛВХПУ им. Мухиной. Член СХ России. В 1965-70 годах посещал ЛИТО при газете «Смена», в 1968-70 — ЛИТО Т. Гнедич в г. Пушкине. Издатель журнала «АКТ», корреспондент журнала «Зинзивер». Печатался в газетах и журналах. Автор многих книг.