Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 9, 2006
Евгений Евтушенко — один из ярчайших людей современности. Звезда. Супер-звезда. Самый известный поэт в мире. Профессиональный артист и чтец-декламатор. Он один из тех литераторов, кто может собрать полные залы. Евтушенко удалось многое. Он, точно великий комбинатор, перехитрил полмира. Он заставил огромное число жителей земли думать, что рифмованная журналистика и силлабо-тонический РR (автоPR) — это и есть поэзия. И поэтому книга Евгения Евтушенко «Памятники не эмигрируют» (М., Эксмо, 2005) заслуживает, на мой взгляд, серьезного анализа. Рассуждая о поэтике Евтушенко, я полагаю, многие исследователи его творчества подбирают к нему, говоря словами Велимира Хлебникова, неправильный угол зрения. Стихи Евтушенко — это, как правило, зарифмованная журналистика, светская хроника (где зачастую герой он сам), агитка.
Чтобы не быть голословным, приведу несколько примеров того, как Евтушенко пишет светские репортажи.
* * *
мне записку прислал Горбачев:
«Ваше завтра —
оно послезавтра».
* * *
…великий актер-перевоплощатель Витторио Гасман обомлел, увидев, как русский поэт (Евгений Евтушенко. — Е.С.) его «переигрывает на итальянском языке», читая «Ярмарку в Симбирске».
* * *
А потом я стал читать им по-испански отрывок об Альенде…
Примеров и дальше можно приводить до бесконечности. В процитированных строках все профессионально создано по законам жанра светской хроники. Упоминаются звезды, они что-то делают… Выпивают, плачут, совершают те или иные поступки… Правда, обычно светские хроникеры пишут про других, но Евтушенко-то и сам звезда, так почему бы не рассказать о себе? Тем более что он и других не забывает.
Вот как он пишет про других поэтов.
Про Афанасия Фета:
весьма усмешливый помещик
по прозвищу «Афан-Афан».
Про Марину Цветаеву:
Любимая дочь на тебя показанья под пытками лепит.
Про Николая Клюева:
С рукою протянутой Клюев
хранил на щеках своих вмятых
есенинских поцелуев
дыхание клевера, мяты.
Про Георгия Иванова:
А вы слыхали, что Одоевцеву
он чуть ли фрицам не сдает!
Она, как миленькая, доится —
ему на водку выдает.
Про Николая Заболоцкого:
Николай Алексеевич Заболоцкий
подливал «Телиани» —
так нежно ко мне,
и вину…
Про Николая Рубцова:
Милый Коля, по прозвищу Шарфик.
Обратите внимание — что интересно автору. Прозвища поэтов, интимные и скандальные подробности их семейной жизни, алкогольные пристрастия и т.д. Это как раз то, чем изобилует светская хроника любых глянцевых журналов. А светскую хронику читают всегда. И Евтушенко четко знает, как привлечь внимание публики.
Еще удаются поэту залихватские сравнения. Вот, скажем, об общей судьбе с нобелевским лауреатом Иосифом Бродским.
Но, не кусаясь, Евтушенко с Бродским
на книжной полке рядышком стоят.
Да, конечно, рядышком. Кто бы спорил.
В разговоре о Евтушенко интересно следующее. Он — действительно крепкий профессионал, причем в самых разных сферах. Я не знаю более успешного пиармена. Рекламировать страны и общественно-политические формации доверяли не каждому (читай об этом ниже).
При этом Евтушенко, конечно, одарен как поэт. Он написал немало замечательных стихотворений.
* * *
М. Бернесу
Хотят ли русские войны?
Спросите вы у тишины
над ширью пашен и полей
и у берез и тополей.
Спросите вы у тех солдат,
что под березами лежат,
и вам ответят их сыны,
хотят ли русские войны.
Не только за свою страну
солдаты гибли в ту войну,
а чтобы люди всей земли
спокойно видеть сны могли.
Под шелест листьев и афиш
ты спишь, Нью-Йорк,
ты спишь, Париж.
Пусть вам ответят ваши сны,
хотят ли русские войны.
Да, мы умеем воевать,
но не хотим, чтобы опять
солдаты падали в бою
на землю грустную свою.
Спросите вы у матерей.
Спросите у жены моей.
И вы тогда понять должны,
хотят ли русские войны.
* * *
Б. Ахмадулиной
Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в праздной суете
разнообразные не те.
И он
не с теми ходит где-то
и тоже понимает это,
и наш раздор необъясним,
мы оба мучаемся с ним.
Со мною вот что происходит:
совсем не та ко мне приходит,
мне руки на плечи кладет
и у другой меня крадет.
А той —
скажите, бога ради,
кому на плечи руки класть?
Та,
у которой я украден,
в отместку тоже станет красть.
Не сразу этим же ответит,
а будет жить с собой в борьбе
и неосознанно наметит
кого-то дальнего себе.
О, сколько
нервных
и недужных,
ненужных связей,
дружб ненужных!
Во мне уже осатанённость!
О, кто-нибудь,
приди,
нарушь
чужих людей соединенность
и разобщенность
близких душ!
МЕТАМОРФОЗЫ
Детство — это село Краснощеково,
Несмышленово, Всеизлазово,
Скок-Поскоково, чуть Жестоково,
но Беззлобнино, но Чистоглазово.
Юность — это село Надеждино,
Нараспашкино, Обольщаньино,
ну а если немножко Невеждино,
все равно оно Обещаньино.
Зрелость — это село Разделово:
либо Схваткино, либо Пряткино,
либо Трусово, либо Смелово,
либо Кривдино, либо Правдино.
Старость — это село Усталово,
Понимаево, Неупреково,
Забывалово, Зарасталово
и — не дай нам бог — Одиноково.
* * *
Бессердечность к себе —
это тоже увечность.
Не пора ли тебе отдохнуть?
Прояви наконец сам к себе человечность —
сам с собою побудь.
Успокойся.
В хорошие книжки заройся.
Не стремись никому ничего доказать.
А того, что тебя позабудут,
не бойся.
Все немедля сказать —
как себя наказать.
Успокойся на том,
чтобы мудрая тень Карадага,
пережившая столькие времена,
твои долгие ночи с тобой коротала
и Волошина мягкую тень привела.
Если рваться куда-то всю жизнь,
можно стать полоумным.
Ты позволь тишине
провести не спеша по твоим волосам.
Пусть предстанут в простом освещении лунном
революции,
войны,
искусство,
ты сам.
И прекрасна усталость,
похожая на умиранье, —
потому что от подлинной смерти она далека,
и прекрасно пустое бумагомаранье —
потому что еще не застыла навеки рука.
Горе тоже прекрасно,
когда не последнее горе,
и прекрасно, что ты
не для пошлого счастья рожден,
и прекрасно
какое-то полусоленое море,
разбавленное дождем…
Есть в желаньях опасность
смертельного пережеланья.
Хорошо ничего не желать,
хоть на время спешить отложив.
И тоска хороша —
это все-таки переживанье.
Одиночество — чудо.
Оно означает — ты жив.
СПАСИБО
Ю. Любимову
Ты скажи слезам своим «спасибо»,
их не поспешая утереть.
Лучше плакать, но родиться — ибо
не родиться — это умереть.
Быть живым — пусть биту или гнуту, —
но в потемках плазмы не пропасть,
как зеленохвостую минуту
с воза мироздания украсть.
Вхрупывайся в радость, как в редиску,
смейся, перехватывая нож.
Страшно то, что мог ты не родиться,
даже если страшно, что живешь.
Кто родился — тот уже везучий.
Жизнь — очко с беззубою каргой.
Вытянутым быть — нахальный случай,
будто бы к семнадцати король.
В качке от черемушного чада,
пьяный от всего и ничего,
не моги очухаться от чуда,
чуда появленья своего.
В небесах не ожидая рая,
землю ты попреком не обидь,
ибо не наступит жизнь вторая,
а могла и первая не быть.
Доверяй не тлению, а вспышкам.
Падай в молочай и ковыли
и, не уговаривая слишком,
на спину вселенную вали.
В горе озорным не быть зазорно.
Даже на развалинах души,
грязный и разодранный, как Зорба,
празднуя позорище, пляши.
И спасибо самым черным кошкам,
на которых покосился ты,
и спасибо всем арбузным коркам,
на которых поскользнулся ты.
И спасибо самой сильной боли,
ибо что-то все-таки дала,
и спасибо самой сирой доле,
ибо доля все-таки была.
(Все стихи из Антологии журнала «Футурум АРТ», www.futurum-art.ru.)
Евтушенко — мастер, владеющий версификационной техникой, его ассонансные и составные рифмы зачастую весьма неожиданны:
буйно к щеке/ будущее; целовать/ целый сад; о свободе? На!/родина; нал или чек/ наволочек; выражал/ варежках; прикрас/ предаст и т.д.
Другое дело, что, собственно, поэзией Евтушенко занимался и занимается крайне редко. Во главе угла — вечная пропагандистская работа.
Удивительно: Евтушенко многими до сих пор воспринимается как пламенный борец за справедливость, человек, не принимавший советскую власть, писавший правозащитные письма. Так ли это на самом деле? И так, и не так. На мой взгляд, Евтушенко всегда был идеологическим работником партии (что, наверное, непредосудительно) и пропагандировал продукт под названием «Коммунизм» (образ Бориса Гройса). Евтушенко многие годы неустанно воспевал и Владимира Ильича Ленина, и советский строй, и ругал загнивающий Запад. Цитаты можно приводить в изобилии. Вот, например, слова из его предисловия к собственному двухтомнику, вышедшему в 1975 году в издательстве «Художественная литература»: «Быть поэтом первой в мире социалистической страны, на собственном историческом опыте проверяющей надежность выстраданных человечеством идеалов, — это налагает особую ответственность…
…Таким образом, лучшее в советской литературе приобретает высокое значение нравственного документа, запечатляющего не только внешние, но и внутренние черты становления нового, социалистического общества».
Вот стихи из того же двухтомника.
…жлобам и жабам вставим клизму,
плывем назло имперьялизму?!»
И поддержали все: «Плывем!»
* * *
Страшный ветер меня колошматил,
и когда уже не было сил,
то мне чудился председатель,
как он с Лениным говорил.
* * *
Чтобы все и в любви было чисто
(а любви и сама я хочу),
чтоб у нас коммунизм получился
не по шкурникам — по Ильичу.
* * *
Ты молод, я моложе был, пожалуй,
когда я, бредя мировым пожаром,
рубал врагов Коммуны всех мастей.
* * *
И клятвой повтори: «Я большевик!»
* * *
В бой зовет Коммуна!
Станьте из детей
сменой караула
у ленинских дверей!
* * *
В минуты самые страшные
верую,
как в искупленье:
все человечество страждущее
объединит
Ленин.
Вот стихи из книги «Интимная лирика» (М., «Молодая гвардия», 1973).
Ленин —
это мой самый интимный друг.
Я его оскорблять не позволю!
Если мы коммунизм построить хотим,
Трепачи на трибунах не требуются.
Коммунизм для меня —
самый высший интим,
а о самом интимном
не треплются.
* * *
Любую фальшь твою
сочтут,
быть может,
фальшью коммунизма.
* * *
и Ленин говорил с броневика
во имя правды
самой достоверной!
В многочисленных своих сборниках Евтушенко четко выполнял партийное задание — воспевал все советское и не жалел бранных слов в адрес «проклятых американских капиталистов».
Вот стихотворение про Америку «Свобода убивать» из книги «Интимная лирика».
Цвет статуи Свободы —
он все мертвенней,
когда, свободу пулями любя,
сама в себя стреляешь ты,
Америка.
Ты можешь так совсем убить себя!
* * *
Когда с ума опасно сходит нация,
то от беды ее не исцелит
спокойствие,
прописанное наскоро.
Ей, может быть, одно поможет —
стыд.
А это уже из книги «Утренний народ» (М., «Молодая гвардия», 1978).
и гордость у нас неизбывная есть —
что очередь есть к Мавзолею.
* * *
А, правда, товарищ начальник,
в Америке — пиво в
железных банках?» —
«Это для тех,
у кого есть валюта в банках…»
Все эти верноподданнические слова не вызывают у меня большого раздражения. Пиар он и есть пиар.
Сомневаюсь, что поэт не читал о В.И. Ленине В. Солоухина или В. Ерофеева, не имел представления о весьма кровожадных политических взглядах самого Владимира Ильича. Конечно, он знал, что пиво в Америке не только «для тех, у кого есть валюта в банках» — его там продают и за небольшие наличные.
Евтушенко, «наступая на горло собственной песне», выполнял идеологический заказ и вел рифмованную пропагандистскую, высоко оплачиваемую работу. Понимаю. Но вот времена изменились.
Изменился и наш герой. В книге «Памятники не эмигрируют» (Эксмо, 2005) Евтушенко в идеологическом плане сделал разворот на 180 градусов.
«Еще можно услышать голоса о том, что надо восстановить престиж КПСС и ВЛКСМ.
Но разве можно оправдать ВЛКСМ, когда «поднявшись в едином порыве», в 1958 году весь комсомольский съезд бурно аплодировал словам своего первого секретаря Семичастного, назвавшего Пастернака «грязной свиньей», которую нужно выбросить из нашей страны, а следующий секретарь Сергей Павлов, потрясая на пленуме ЦК ВЛКСМ газетой Закавказского военного округа, где я, приехавший туда на военные сборы, читал стихи с танка во время маневров нашим солдатам, кричал: «Если наступит опасность для родины, еще неизвестно, в какую сторону повернут наши танки, с которых читал стихи Евтушенко». Надо отдать должное Павлову — незадолго перед своей смертью он у меня попросил за это прощения».
Как видим, теперь столпы советской власти — партия и комсомол — оказались плохими. И, в частности, из-за того, что комсомольский секретарь Сергей Павлов кричал на молодого поэта. И потом, между прочим, извинился за это. И за это нельзя оправдать могучую организацию, которая строила великую страну?
Да, конечно, теперь идеологические установки другие. Но все-таки: не перебор? И не перебор ли ставить себя в один ряд с подлинным поэтом Борисом Пастернаком? Все-таки классик, опять-таки нобелевский лауреат…
А вот уже и про тлетворную заграницу — совсем другие слова. Она теперь представляется Евтушенко не такой ужасной.
Нас выдавили в зарубежье
страх старости среди бомжей,
российской зависти безбрежье…
Значит, все-таки страх… Страх быть бедным, несчастным. И тут уже не до пиара. И не беда, что в Америке, по словам поэта, нация сходит с ума. Или уже не сходит? И пивко подешевело? И плохие строки о зарубежье сочтут фальшью капитализма?
В нас глубоко засел
черного хлеба синдром
Рвались из СССР,
а оказались
в нем.
То есть все-таки рвался из СССР. А что ж поэт его тогда воспевал? А то и воспевал, что был заказ. И удивляться здесь нечему. Евтушенко — один из самых значительных пиарщиков от литературы. И это нужно спокойно понять и осознать. И признать, что свою пропагандистскую работу Евтушенко всегда выполняет качественно и, как подлинный пиарщик, беспринципно. Неразумно только считать эти пиаровские сочинения поэзией.
Нужно отдать должное Евтушенко: при всех его идеологических метаниях, он всегда с любовью писал о людях. И вот с горьким удивлением читаю стихотворение «Изумрудины» из книги «Памятники не эмигрируют». Теперь Евгений Александрович замечает, что — цитирую! —
Всюду твари дрожащие.
По-моему, поэт погорячился.
А иногда автор доходит и до совсем сенсационных заявлений.
Автор десятка книжек,
не задираю я нос,
ибо морально ниже,
чем Иисус Христос.
Смотрите-ка, какая новость — Евтушенко морально ниже, чем Иисус Христос. Что ж, будем знать.
Вообще, читая эту книгу, удивляешься многим причудам автора, например, странным особенностям его личной жизни. Сначала поэт считал интимным другом Ленина, хотел вступить в близкие отношения с коммунизмом, а потом и вовсе дошел до необычных извращений…
под землей целоваться я буду —
хотя бы с землею самой.
Целоваться с землей? Интересно. О таком я раньше не слышал.
А вот еще одно откровение поэта:
Никакой во мне порок
не сказался,
ибо божий ветерок
лба касался.
Это Евтушенко опять-таки о самом себе. То есть констатирует: божий ветерок касался его лба.
Не устает Евгений Александрович и за нравственность бороться. Он пишет:
«Когда даже честные девушки одеваются, как путаны, это плохой вкус, который может привести к путанству».
Чур вас, чур, честные девушки. Наденете короткие юбки — можете стать путанами. А уж если, не дай Бог, чулки — так значит, точно побежите на панель.
Самое фантастическое заключается в том, что Евтушенко как умный человек дает самому себе предельно точную оценку.
Он пишет о себе:
…политику путал с поэзией.
Но вы не подумайте скоропалительно,
что был он совсем недоумок в политике,
и даже по части поэзии, собственно,
…имел кой-какие способности.
Тут все правда. И, конечно, никаким недоумком в политике Евтушенко не является. Он — знаток политики и политик мирового уровня, и способности по части поэзии у него есть. Эти два основных дарования нужно в деятельности Евтушенко разделять. И тогда многое станет понятно. И легче будет поэтические зерна отделить от политических плевел.
Евтушенко становится поэтом, когда сбрасывают с себя журналистские и пиаровские вериги, которые надел на себя в ранней молодости, и говорит спокойным, внятным языком. Говорит, как человек, многое переживший и видевший. И главное — не красующийся перед самим собой и другими.
* * *
И все-таки я с тобою,
и все-таки ты со мной,
зажатые шумной толпою,
придавленные тишиной.
И все-таки мы родные,
а это нельзя не сберечь,
и все-таки мы иные,
чем были до наших встреч.
У памяти столько заначек,
что хватит их нам наперед,
и кто-то из нас заплачет,
когда из нас кто-то умрет.
17 января 2005
* * *
Все выживаю, выживаю,
а не живу,
и сам себя я выжигаю,
как зной траву.
Что впереди? Лишь бездну вижу.
Она лежит
между двуличным словом — выжить,
и безграничным — жить.
И еще очень удаются Евтушенко самоироничные строки. С ними не поспоришь.
Мы стали не только потребителями плохого вкуса, но и его производителями.
* * *
Дураком не быть вовсю старался —
правда, переменный был успех.
Не могу не прокомментировать еще несколько строк Евгения Александровича.
Сейчас в России ситуация кризиса не только самой поэзии, но и отношения к ней.
* * *
А я вот тоскую по площади Маяковского.
Нет в России никакого кризиса поэзии. Наоборот, сейчас расцвет русской поэзии, когда русскому читателю открыты имена Айги и Сосноры, Кедрова и Кацюбы, Парщикова и Бирюкова, Милоравы и Мирзаева, когда печатаются Казанцев и поэт из Воронежской области Куликов-Ярмонов… А вот от рифмованной журналистики стихотворцы, слава Богу, отходят.
Пример Евгения Евтушенко — частный. На этом примере совершенно очевидно, что и в России, и в других странах любят облегченное поэтическое чтиво, эстрадную рифмованную чушь, способную привлечь внимание широкой публики, как любят глянцевые журналы, попсовые песни и т.п. Удивительного в этом нет ничего. И страшного нет ничего. Просьба одна: не называть рифмованную политическую или светскую журналистику (а тем более PR) поэзией. Это разные вещи.