Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 11, 2006
Вы сами уже посещаемы чем-то похожим на зарево
Это начало стихотворения Геннадия Айги, названного им: «Степень: остоики».
Откуда это название, — ставшее названием и первого сборника Айги, что переведен Леоном Робелем — название незабываемое? Будучи единожды услышано, оно остается в вас… Едва его произнеся, он занял свое место в поэзии. Эти термины, встав двумя точками вокруг шарниров посредственности, разбивают их. А вокруг чистоты — обозначают ее. Вокруг тишины — ее предвосхищают. В другом стихотворении, озаглавленном «Без названия», мы читаем:
Тихие места — опоры наивысшей силы пения
Кто этот «Вы», к которому обращается поэма «Степень: остоики», кому посвящена она? Варламу Шаламову? Да, действительно, ему, автору «Колымских рассказов» (умершему в январе 1982 г.).
Спустя два года после своего первого посещения Франции, Айги направился в путешествие вместе с несколькими друзьями. Он проехал от Орлеана до Сент-бенуа-Сюр Луар. Целью поездки было побывать в тех местах, в которые когда-то удалился Макс Жакоб, один из его «собеседников-наставников» (по формулировке Леона Робеля), ему был посвящен поэтический цикл Айги. После нескольких часов, проведенных в долине Луары (тусклые поля, серая река — как помнится — сереющие своды аббатства), и возвращения в Орлеан, он с жадностью слушал Питера Франса, своего переводчика на английский язык, читающего нам стихи из «Крушения Германии». Затем он по моей просьбе напомнил нам прозу Шаламова, несравненные, на его взгляд, «Колымские рассказы» и «крепкое как камень» лицо того, кто прошел через края золотых рудников, откуда никто никогда не возвращался, и стал человеком, «неверящим ничему».
* * *
В 59-м номере журнала de Po&sie (№ 1 1993) можно прочитать (в переводе Л. Робеля) три стихотворения, посвященных Шаламову, одно датировано 1979 г., два других — январем 1982 г. — месяцем и годом смерти Шаламова.
Землю и почву более суровую знал он, чем ту, в которую ныне хороним.
Прощаемся с Шаламовым.
Тело Литературы, мясо Поэзии, при «градусах» ада колымского, оторвать от железа, с кусками железа, с его плотью! — такое он совершил.
* * *
Прощаемся с Айги.
* * *
Его жизнь, жизнь поэта в СССР, — надо ли об этом напоминать? — не была легкой, даже несмотря на решительную поддержку, оказанную ему Борисом Пастернаком. Ему предъявляли обвинения в формализме, безразличии и враждебности по отношению к «социалистическому реализму» (и спустя много лет при упоминании об этом голос его дрожал от гнева). Причина запрета на публикации крылась в дружбе с автором «Доктора Живаго» (которого в 1958 году вынудили отказаться от Нобелевской премии). Поэтому еще до того, как стихи Айги смогли читать в Советском Союзе, их издали на многих европейских языках благодаря усилиям его переводчиков и исследователей — Питера Франса и Леона Робеля.
Довольно поздно у него появилась возможность выезда из страны и первого посещения Франции. Айги в молодости изучил французский язык, создав антологию французской поэзии в переводе на чувашский (по его инициативе в ответ появилась антология чувашской поэзии на французском). Часто (как об этом нам напоминает Леон Робель) через французский язык молодому чувашу открывалась поэзия других европейских языков, она имела на него некоторое влияние (к примеру, Кафка или Целан). Но именно французской поэзией (и, прежде всего, Бодлером) он проникся так рано, без какой бы то ни было подражательности, — она надолго стала для него живой и близкой.
* * *
Связи с людьми, эти связи, возникавшие или же проходившие через всю жизнь, пока ее не прервала смерть, по своему переплавлялись во многие стихи Айги. С Шаламовым или с Пастернаком, или с незнакомым Кафкой. С матерью («не снимая платка с головы умирает мама»), с дочерью Вероникой…
Эти связи порою помогали оказывать сопротивление давлению государства. Одно из стихотворений 1976 г., поведавшее «о страшной московской ночи», посвящено другу и борцу с режимом: «КБ: Константину Богатыреву» (уничтоженному советским режимом).
И кто этот друг, исчезнувший «ночью: вздрагивая»?
Ночью, внезапно,
вижу я, вздрагивая, — между лицом и подушкой — лицо похороненного друга:
оно — как бумага оберточная (содержимое вынули):
черты — как сгибы… не вынести этих следов исковерканных!.. —
безжизненно горе само! — все — как будто из вещи — все более мертвой… —
* * *
Не менее живы связи с местами — с полем, опушкой леса. Стихи дрожат на грани предельных значений. «Родина?» Стихотворение, датированное 1975 годом, названо: «О да: родина». Но ведь это родимый край, весь его воздух, порывы и дуновения:
была как лужайка страна
мир — как лужайка
там были деревья-цветы
и сердце-дитя
а как те березы-цветы ветром этого мира сдувались
и розы-снега
окружали как ангелов-нищенок вздох
сельских безмолвных!.. —
Раздолья родины поэта… Стихи Айги пишутся вблизи и на расстоянии, на провалах пространства, на его незаметных метаморфозах, в заревах пустоты…
* * *
Разумеется, я мог бы поклясться, — и сейчас в ушах стоит голос Айги, читающего свои стихи по-русски в Бобуре.
И, конечно, это не было единственным поэтическим чтением Айги во Франции (в частности, Антуан Витез пригласил Айги выступить в малом Одеоне). Но в тот день праздновали шестидесятилетие Айги. Публики собралось много, вечер снимало телевидение «Арте». Французы вели беседу с Айги; читали его стихи вместе с ним поэты Жак Рубо и Мишель Деги, эссеист Пьер Паше, романист Жан Эшеноз и, конечно, поэт и переводчик Леон Робель.
Другие же переводчики и друзья приехали издалека. Борис Шнейдерман (Бразилия, профессор из Сан Пауло), Троэльс Андерсен (директор Музея современного искусства из Дании), Питер Франс, Сонглин (молодой китайский поэт, изгнанный из Китая после событий на Тянь-Ань-Мень и проживавший тогда в Париже, ему Айги помогал в решении его житейских проблем), Акимицу Танака из Японии.
* * *
склеп звуков!
Воздушная гробница, гробница в воздухе. К ней стекутся другие поэты, зазвучат иные голоса. Мы сохраним в себе этот голос Айги, неповторимый, свободный, мощный, сливающийся с тишиной и небытием. Это голос, который знал также, что среди улыбок, растворяющихся в воздухе суеты, есть «несвязные ноты» Разговора на расстоянии:
Меня стало подводить «пение слов». Часто вспоминаю одну строку Гюнтера Айха: «Этот красный гвоздь не переживет зимы». Дай Бог, — говорю я себе, — заскрипеть, как ржавое железо, дай — «жесткой» старости, — точности — необходимейших слов.
Перевод Юрия Милорава
Клод Мушар — поэт, переводчик, критик, преподаватель. Автор многочисленных публикаций.