Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 10, 2006
Евгений Лесин, «Русские вопли». М., издательство «Ракета», 2005.
Если поэзия призвана отражать время (в чем я сомневаюсь, но так нас учили в школе), то лучше всех нынешнее смутное и тяжкое время, на мой взгляд, отразил поэт Евгений Лесин.
Книгу «Русские вопли» (М., «Ракета», 2005) читать страшновато. В книге не так много привычной лесинской иронии, тут грубая сатира, гротеск, обсценная лексика, монструозные лирические герои и т.п. Все как в нашей грешной жизни.
Лесин сделал интересный эксперимент. Он, точно химик, в одной колбе перемешал стихи Баркова, Олейникова, Глазкова, Олега Григорьева и получилось то, что получилось. Получился своеобразный лесинский стиль.
* * *
Весенним утром в Подмосковье
Среди берез и тополей,
Напившись менструальной крови,
Я спал в блевотине твоей.
Вокруг гремели электрички.
И нежно щебетали птички.
Журнал «Крещатик», № 33 (2006); главный редактор — Борис Марковский.
Очередной номер «Крещатика» представляет широкую палитру современного русскоязычного литературного процесса. Интересны роман Валерии Нарбиковой «Султан и отшельник», эссе Готфрида Бена «Проблемы лирики» (в переводе Игоря Болычева), рассказ Бориса Юдина «Птица»…
Владимир Захаров, «Перед небом». Книга избранного. М., издательство «Время», 2005.
В предисловии к книге избранного «перед небом» (именно так это и пишется, с прописной буквы, — по воле автора) Владимир Захаров рассказывает о своем детстве, о семье, в которой русская поэзия почиталась высшей ценностью; о себе, не помнящим тех дней, когда бы он не знал наизусть «Незнакомку» Александра Блока. «В шестидесятые годы был диссидентом, до начала перестройки — невыездным». Наконец, он пишет о новосибирском Академгородке. Как ученый (физик-теоретик) он формировался в стенах Института ядерной физики, затем в Москве, а как поэт вообще рос на наших глазах. Компания человек в десять, мы действительно росли все вместе, в невероятном, чудесном сплетении стихов, влюбленностей, интересов. Мы даже поносили друг друга с глубочайшей горячностью и любовью, — но поносили только за то, что действительно было написано. «Хорошо бы при жизни прославиться, Научиться цениться и нравиться, Чтобы даже венеры в мехах О моих говорили стихах». А вот этого ты не сделал… А вот это можно было сказать иначе… А у Волошина, например… Этот тон вульгарного критицизма был нам попросту чужд. Он был не наш. Мы ценили друг друга за то, что сделано, мы судили друг друга по поэтическому факту. Владимир Захаров эти факты сыпал как из мешка. Там были шедевры, которые он и сейчас включает в свои книги: о девочке, плачущей над стихами Вознесенского; о библиотека Бога, в которой Он перед сном выбирает почитать душу поинтересней; о страданиях Христа, которые нам не даны… Уже тогда нам все это казалось высоким фактом поэзии.
И мы не ошиблись. Так оно и было.
Третья по счету книга Владимира Захарова это доказывает.
Боже мой, как мало сегодня поэтических книг просится в руки.
Само собой, есть бесценный мир, который для Владимира Захарова (как, надеюсь, для всех нас) включает в себя Неизбежность поэзии — Пушкина, Некрасова, Блока, весь Серебряный век с его отступлениями и вершинами, наконец, Железный век советской поэзии, где у Владимира Захарова тоже были свои кумиры, тот же Ярослав Смеляков. Я помню, как, увидев у меня первое издание Смелякова в «Библиотеке поэта», Владимир Захаров стонал страстно: «Да, Гена, да тебе-то зачем? Ты люби своего Гумилева, люби своего Пастернака». Ему нужен был Смеляков, и он добился своего (как всегда всего добивался в жизни). Конечно, я расстался с тем синим томиком, потому что искры поэзии должны плясать на пальцах того, кто ее создает. И в университетском общежитии, и на снежной улице Академгородка (дрогнет ветка, белка сронит сухой снег, как дым развеется) Захаров искал свое. Хватило его и на то, чтобы стать одним из самых известных физиков мира (академик РАН, член многих иностранных научных обществ, своя лаборатория в США), хватило его и на то, чтобы стать одним из лучших российских поэтов. Думаю, что в частотном словаре любителей поэзии имя Захарова сегодня впереди многих и очень многих не только по алфавиту. «Пьяный мастеровой, Пьяный мастеровой, подгибающиеся ноги, Идет по дороге, говорит сам с собой, Пьяный мастеровой Уляжется на дороге с проломленной головой…» Какие грустные, какие ужасные стихи, но и этого было бы мало, если бы не заключительное: «Боже мой, какой красный, какой пыльный закат!».
Пронзительность.
Это врожденное свойство поэзии, создаваемой Владимиром Захаровым.
«На вокзалах будущего холодно, полутьма, Плачут младенцы. Изображающее солдата.
Панно сильно облуплено. Выцветшая сума В руках у старухи модной сумкой была когда-то… Как ей когда-то нравилась эта фарца, Когда она летом в ней выбегала из дома!
Я не хочу видеть старухиного лица, Боюсь, что оно окажется мне знакомо!»
Новосибирск — удивительный поставщик плохих, каких-то усредненных поэтов, но Новосибирск (точнее, Академгородок при нем) дал Владимира Захарова. Чтобы никого не вводило в обман название книги (в связи с процветающим религиозным дилетантизмом), процитирую: «Перед небом, перед небом многоцветным, Рассылающим полотна грозовые, Желтым, розовым, лиловым и бессмертным, Я стою ошеломленный, как впервые».
Ошеломление.
Это тоже лично захаровское.
Книга Владимира Захарова ошеломляет.
Она хороша в своей простоте. Она — книга Поэта, который действительно Поэт. Не в концепте, не в прикидах того или иного метода, а в истинном ритме счастливого ужаса и трагической радости, ведущих человека. «Страшная это вещь, собственное фамильное имя…». Вот прекрасная книга, которую не губит даже отвратительное послесловие Евгения Рейна, почти во всем не понимающего Поэта.
Геннадий Прашкевич
Снежана РА, «Городская сумасшедшая». Орел, издательство «Орлик», 2006.
Снежана РА — загадочное явление русской поэзии. Поэтесса пишет на весьма откровенные темы, и, разумеется, обречена на успех. При этом ее тексты весьма профессионально сделаны — по версификационному мастерству она намного сильнее популярной Веры Павловой, также эксплуатирующей эротические мотивы.
В стихах Снежаны Ра много игры, каламбуров, нарочитого эпатажа.
я бля-
шкою золотой
ремешка на сумочке
кожа-
ной пускаю зайчиков…
или:
в твоей попе-
чительской любви не нуждаюсь…
Важно не заиграться в этой игре, не выплеснуть с водой ребенка.
Как ни странно, когда поэтесса начнает говорить серьезно, к ней приходят несомненные удачи.
Бог солнца — Ра
Снежана — Ра
Русь-Волга
Широка и тоже —
Ра
Не переплыть ее
Не осилить
Не одолеть не осмыслить
Ни Богу
Ни Ра