Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 7, 2005
АВТОБИОГРАФИЯ
Без малейшего драматизма
растет и уменьшается луна.
Хочу знать, что значит, когда стихает шум.
Хочу знать, что значит, когда бежишь проблем.
Хочу знать, что значит землю есть
и проглотить собственный язык.
Хочу знать, что значит душа.
Когда вода у берега теплее воздуха,
появляются эльфы.
То же, когда с асфальтом то же.
Хочу знать, что значит, когда нет проблем.
А под поезд броситься? Страстно,
здесь и сейчас! хочу знать,
что значит, когда исчезновение,
облегчение, забвение, смолкание.
Ужас и смерть всех неизвестных
на море, на поле брани, в роддоме,
как это стихает, умолкает, и
уж трудно поверить, хоть и видна быль
в позолоте и в мраморе —
трудно поверить, что видно, что были
и ужас, и смерть, что каждый был
на море, на поле брани, в роддоме
нет ужаса и смерти иных, лишь
моя и мой, и вот уже стихло.
Автобиография —
нужное слово, чтобы представить,
нет слов иных, чтобы представить.
Мозгу нет разницы —
видеть ли, делать ли, представлять.
Упражняй воображение! — полезно.
следуй за первым! но
мир — это зеркало, и если он влево —
следует двигаться вправо.
Воспоминание о синем небе.
Воспоминание о Пикассо за работой,
воспоминание о забитых мусорных баках
и смеющемся на крючке Будде.
Отпечаток внутренностей; они валятся и
валятся — все равномерно и четко.
Сознание не валит, но идет кадрами,
меняя автора, меняя ритм,
меняя угол, время и место,
прерывая логику.
Сочувствуешь ужасу и смерти, словно
они твои собственные;
взираешь на тех, кто
потерял все, кто
потерял и левого, и правого, у кого
все валится из рук, кого
подводят под монастырь, от кого
требуют невозможного, кого
выматывают, отбрасывают в сторону, кого
преследуют, кто должен бежать,
должен верить, потому что должен
любить преданно ничто, мимолетный жест,
вежливость, пересказанные истины; тех, кто
не успел даже пискнуть, а
уже было слишком поздно, а
теперь, раскрыв рот, в одухотворении
не могут кричать ничего, кроме как
«Еще! Еще! Еще!»
Фарс. Его притяжение крепит
жителей синей планеты друг к другу, к
травке поля для гольфа. Махну рукой на гoры;
гора — мачо волосатая грудь,
а на груде купола на солнце,
словно золото на его шее.
Не верю глазам своим и еще
меньше — речам Бога.
И потом, в искусстве жив тот единственный
бог, что показывался.
Мир недавно взял меня к себе,
будь я лошадь или собака, то
не было бы уж меня, а человек —
вытискиваюсь из отверстия,
падаю в мутную, быкующую реку,
познаю ожидания создателей,
пристраиваю свой кирпичик, даже
учусь страданиям мучеников,
лишенных инстинкта самосохранения, —
в катакомбах глухо, но воззри:
я есть.
Человек поднимает руку, когда
перед ним открывается путь. Придешь и увидишь.
А там и твои члены скажут, что
они не есть то, что
было обещано в первый день:
да, и губы совсем не влажные, не мягкие, не трепетные,
да, и лоно совсем не влажное, не мягкое, не трепетное,
лоб не высокий — с изгибом, с оттенком,
бровь не высoка — с изгибом, с оттенком,
да, и глаза, эти самые глаза
под низким лбом зияют они.
Что общего у Тамерлана,
Шенбeрга и каруселей Бордо?
То, что я их слышала, видела,
чувствовала, ощущала,
познала в чужих пересказах;
унесу их с собой. Автобиография —
верное слово,
а еще читатель, что решился
поговорить со мной. Автобиография —
друг детства, что
пишет мне из заключения,
удивляясь, неужто мне не интересно, что
с ним стало?
Однокашник вот пишет из психушки,
он отзывчив, желает добра и тепла:
«Если хочешь встретиться с Иисусом, он будет
в 2006 году в хельсинкской «Академкниге».
Позаботься о том, чтобы в 2017 году
жить где угодно, но не в Южной Финляндии,
потому как ее смоет в море».
Фарш. Мы все есть фарш.
Этому учил отец, когда
в детстве запрещал выходить на дорогу:
там ездят машины, превращая детишек в фарш.
Сильно верилось. Но думаю, что
мы все равно фарш. Состоим из
смерти, а я — самая короткая дорога на
адову свалку. Я пахну гнилым фаршем,
мой мозг — два кило фарша, — странно, что
можно так сильно любить фарш.
Когда мне было столько же лет,
сколько распятому, казалось, что
настали сроки, символически, стало быть;
арифметически и исторически
теперь все должно быть, как в лучших домах.
Роскошь. Годы со знаком минус.
Можно подумать, что мистическим образом фарш
растет в цене, чем дольше лежит на прилавке.
Тем дороже, чем дольше стоишь посреди
проезжей части, а грузовика все нет.
Вымысел последним будет и
подведет черту. Последняя
строчка как подпись. Автобиография —
верное слово.
ТАНГО-БАСТАРД
И приидет тот, что превзойдет тебя
в надежде и в нищете.
What angels, facing what?
Мой орган глух, словно сверток папируса,
хочется даже, чтобы его отрезали,
расплющили, высушили и потом
написали бы на нем слова, которых
более нельзя произносить вслух;
это для будущих поколений.
Как все поучительно.
Как и в египетском зале музея
тихо лежащие мумии —
одноглазые, ведь их мозг
вынут через другой глаз.
Удивительное отчаяние. И зима
большая и черная, как Африка.
Те же волны бьются всюду,
ломают тот же лед,
стираются об тот же песок.
как и мы, что прячемся в песок,
в истертые горы, головой вперед, как в море.
Лебеди летят в проводах.
Слышу, как то и дело буркнет память Сибелиуса
про себя: Они пришли за мной.
Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пальцы пляшут твои в полукруг.
Захлебнуться бы в этом угаре
Мой последний, единственный друг.
Лбом называют нарост на лице.
Думала, что призванье мое — размышлять,
но страсть к жизни, дефицит любви
превращают все в ничто.
Сверкают глазницы,
словно за ними нет ничего,
а ими смотреть — это как в комнате темной:
с ног на гoлову все.
Всегда одно и то же,
и будто не знаешь,
что есть потерять любовь?
Состариться в одну ночь,
потерять силу и красоту, оставить лишь кости,
родить мертвого ребенка,
раз за разом рожденного мертвым.
Разлюблена. Как будто нет ни губ,
ни рук, ни задницы, ни запаха…
Любовь сняла меня с себя, меня —
свой бунчук. Орган любви растоптан.
Геракл любви в львиной шкуре
свершил двенадцатый поход
против меня.
Yes it’s life alright,
it’s like a bullfight,
except that you’re bull
and you’re the fighter.
* * *
Утро. Ястребы охотятся.
Страшны они, другие формы жизни,
для которых гуманизм пустой звук —
темный лес, дикие животные, дикая мафия;
достопочтенному гражданину — экстремизм,
всем — враги, соседи, сатана. Страшны.
Чудища, когда домой — навеселе. Крадущиеся
кусты. Все это не из шекспира. Родина, отечество,
для твой которых гуманизм — пустой звук. Желтые и красные
карлики. Все названные звезды. Называние
их не приручает, но приручает твое сознание.
Дикий вопль рожающего Млечного пути.
И не думай, будто все соотнесено; были типы,
верили в это и все же считали за лучшее наложить
на себя руки. Я тебя не боюсь и даже
почти не тоскую, но люблю. Держись.
Держись и держись, держись ради бога,
держись на воде, держись за небо, ради творца,
когда я взгляну туда. К счастью, я не знаю
звезд и назову их заново именами.
Твоим и ребенка, которого сможешь видеть раз в месяц,
твоей умирающей матери, одиноких друзей
и твоего разбитого прошлого.
Я глажу твою голову, точно треснувшую тыкву.
Так, значит, нет вариантов? Спасибо, что
хоть ценишь меня за доброту.
Перевел с финского Евгений БОГДАНОВ
Анни Сумари — поэтесса. Автор многих публикаций в финской периодике. Стихи публикуются из сборника «Годы на воде», Финляндия, издательство «Джонни Книга», 2003.