Повесть
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 6, 2005
— Алло.
— Слушаю.
— Сережа?
— Да.
— Это Оля, привет.
— Подробнее.
— Мы познакомились позавчера, ночью.
— …Так это было поздно…
— ………….
— Ты поймала меня у дверей. Я улетаю в Москву.
— Когда тебе позвонить?
— Через неделю. Пока.
1. Бежать от касаний нежных рук
Предметы смотрели на нее со всех уже известных миру сторон. Она не знала, о чем они думали сейчас, но слышала, как спрашивали:
— Ну что?
Оля искренне пожалела, что оставила их в комнате
…Теперь будут говорить, что я неудачница.
Выглянула в окно и увидела, как наблюдавшая за ней ночь спряталась за угол дома.
…Все только и делают, что следят за мной, извращенцы.
По стене ползал луч луны, незаметно приближаясь к ее телу.
Она увернулась.
— Ну что?
Снова спросили вещи.
— Ничего особенного.
Она помолчала
— Перестаньте лезть в мои дела. Или я вас выброшу на помойку.
Шкаф обиделся больше всех.
Вечер рвался на части…
….между множеством желаний: приготовить еду, читать книгу, поболтать по телефону, пойти в клуб.
Вечер сыпался …осколками желаний.
Сколько их сейчас?
Пойти в клуб, выучить испанский язык, сняться в кино…
Вечер спасался бегством. Проводила его взглядом до ближайшей остановки и пошла открывать.
На пороге стоял актер второго плана Александр:
— Ты начинал приставать ко мне еще по телефону.
— Да.
— Хотя я предупреждала тебя, что мне 56 лет.
— Нет.
Он протянул к ней руки. Она отодвинулась.
— Для тебя я женщина преклонного возраста.
— Но …не скажешь… разве?
— Не верь глазам своим. Лучше ответь, что я делаю в Петербурге? Мне здесь скучно.
— Мм.
— Не знаешь? Тогда зачем пришел?
А потом позвонил Шиловский.
24 мая 2002 года 14 часов.
— Алло, Серёжа? Это Оля Казанская.
— Я рад тебя слышать.
— У меня проблема, не могу найти актера на роль в моем фильме. Может быть, тебе попробоваться? Сколько тебе лет?
— 27.
— Всего лишь. Я разочарована. Мне казалось, что тебе больше.
— Нет, мне 27.
— Ладно, изменим сценарий. Ведь в двадцать семь у человека вряд ли может быть
ребенок 14 лет, правда?
— Наверное.
— Так тебе интересно?
— Очень.
— Ну что, увидимся? Обсудим наши планы?
— Да, звони мне вечером.
— Пока.
2. Не всадник ли это, Понтий Пилат?
Ветер летел на крыльях, отобранных у парящего или уснувшего на скале орла. Заносчиво. Расстегивая платье. Завернул за угол и исчез, забыв окликнуть стройное тело, отражающееся в мятежных водах канала Грибоедова. Она сделала шаг, а волна убегала.
Чуть-чуть отошла от изогнутых в ленивом узоре перил — холодных или жарких. …Да я и не помню.
— Хочу стоять здесь всегда, как дерево.
…Почему я — не дом или школа милиции?
— Волны, не исчезайте.
Мимо плыли тела, сонные, полураздетые, ждущие совокуплений. Было лето. Лето плавилось в каменных сетях. Переливалось через край города. Тела струились, как река. Мимо, возлегающей на пучине русалки-ее тени. Мост изогнулся, как пенис. Русалка-тень скрылась в волнах. Томная ночь. Именно в эту ночь, вбежала девушка, спрашивая неизвестно кого:
— Что может сегодня произойти?
Спустя час он остановил машину возле нее.
В комнату вступало утро вместе с грустным солнцем, вместе с разъяренным солнцем. Летали птицы в колодцах. Солнца полулежали в двух окнах, за шторой, как вазы. На кровати притаилась голая девушка, накрытая тонкой простыней. Лучи ловили ее сон. Дверь скрипнула недовольно, когда сон уходил.
Внезапно она вскочила, блеснула белым телом и, затмив солнце на краткий миг, в котором уместились все воспоминания, завтрашний день и разбросанные на полу письма. Склонилась над конвертом, взяла в руки, обернулась к окну и объяснила:
— Он ревновал меня к именам мужчин и словам мужского рода.
В шкафу еще таилась ночь, воспоминанье: дождь, платье, которое везде срывает ветер. Телефон молчал. Лаяла собака за стеной. Все события сошлись в доме номер 156., что на Фонтанке. Таков был пейзаж. Голубь сливался с небом. А она обходила комнату совершенно обнаженная, любуясь собой, когда проходила мимо зеркала.
…Он сказал, что Оля — красивое имя, но я не заметила его слов.
…Не попадайся на его удочку, ты же не пескарь.
3. Жертвы Петербурга
…Помнишь, Сережа, я рассказывала тебе, что в этот день лил дождь. В Петербурге всегда дождь. Река ливня подхватила мой зонт и умчалась в пространство. Я шла по городу на ощупь, иногда натыкаясь на внезапные тела, и мстила всем за прикосновенья. Странная личность схватила меня за руку, потащила за собой пленницу и втолкнула под крышу летнего кафе. Сказала:
— Что ты мокнешь, как ворона?
Исчезла.
Я ждала, когда закончится ливень, наблюдая за стройными струями, что крошились, ударяясь о землю. Стены звонкого дождя согревали меня, рассеивали туман, срывали завесу с деревьев и кустов. Откуда-то из неизвестности примчалось солнце. Предвечернее, готовое танцевать.
Я наблюдала, как он пробирается между каплями.
Моя странная личность возвращалась. Странная личность металась, стараясь попасть в мои глаза, вместе со столами, баром и забором, но я делала вид, что не замечаю его. Подумала:
…кто это? …сексуально озабоченный… или любитель снимать девушек?
Он оказался режиссером с телевидения. Понравился он мне мгновенно. Такой стремительный, с распахнутыми глазами. Мой друг Шиловский. Друг моих петербургских времен. Ночь порхала бабочкой.
4. Шиловский!
Сколько раз, мой дорогой, мы бродили по улицам этого безумно красивого города, мы — жертвы Петербурга. Сколько лет? Вдвоем. Втроем. Вчетвером. Оля, Лешка или Нина. Куражились под дубами и другими деревьями у метро Горьковская. Помнишь, Лайзу? Помнишь, помнишь. Когда я уезжала в Москву навсегда, ты пришел ко мне в офис. Мы пошли в кафе. Я пила сок. А ты пиво. И ел пирожки. Шиловский (с грустью):
— Казанская, ты что, уезжаешь?
— ……..
— Может, не надо. Москва — большой город. Потеряешься.
Дубль первый.
Я все-таки освободилась от чар Петербурга… Никогда не люби целый город.
5. Разве в мире одна золотая чаша?
— Что может произойти сегодня?
Спросила она саму себя и выбежала в ночной город. Чуть-чуть фригидный. Чуть-чуть бесполый. Чуть-чуть фаллический. Во дворе гулко отозвался стук каблуков. Темнота висела вопросительным знаком над головой. Пространство мчалось. Ночной город забавен. Он стелется по разбитым тротуарам, наблюдая за прохожими в подзорную трубу. Где он ее только взял? А потом, когда его замечают, прячется за деревьями, которых так мало, что его серые стены просвечивают сквозь ветви. Темный город сексуален. Во всех углах он прячет большие и маленькие пенисы.
…А за мной бежит-летит, бедная бабочка, тень моя, оставленная на тротуарах… И дышит вздохами сексуально озабоченных мужчин.
Канал бурлил и снился Эндрю, который спал в своих апартаментах в Нью-Йорке. Помнишь, когда-то ты любил Олю и вы вместе мечтали о том, чтобы жить в городе, где сейчас ты живешь один. А она осталась в Петербурге. Среди онанирующих мужчин и фаллообразных деревьев. Зачем ты оставил ее здесь?
— Энди, как классно, что ты уехал. Как справедливо. Иначе что бы я увидела в жизни, кроме твоего тела. Слишком огромного, загораживающего от меня мир, но ничтожно малого для моего ума. А потом, по мере пребывания рядом, я бы превратилась в тебя. Стала твоей частью.
Клуб «Конюшенный двор» был полон. Везде и всюду нужно было наталкиваться на другие тела, чтобы пройти к бару или подняться на второй этаж. Прижавшись друг к другу, люди стекали по ступенькам.
— Ау, — хотела кричать Оля, — я заблудилась.
Музыка заглушила ее голос.
Она увидела ее волосы. Длинные, в которых путались прохожие, которые царствовали в этом пространстве вместе с музыкой. А они, пробиваясь сквозь толпу, стремились навстречу друг к другу.
Мэри Энн:
— Hi.
Сказала она, наткнувшись на Олино тело.
— Hi.
— Я приехала из Флоренции. Вчера.
— А у меня не было вчера, потому что я не спала всю ночь.
Оля потрогала ее руки с восторгом.
— У тебя такие мускулы!
— Нравятся?
— Конечно. Хочешь быть моим телохранителем?
— С удовольствием. А зачем тебе телохранитель?
— Мир двупол и потому очень опасен для меня. Я не люблю быть сексуальным объектом.
— К тебе пристают мужчины?
— Да, к сожалению. Я люблю гулять ночью. Просто не могу жить без ночи. А они думают, что я ищу их, и предлагают разные гадости.
— Как они смеют, мерзавцы?!
Мои глаза расцветали фиалками.
— Спасибо, Мэри Энн, ты меня понимаешь. А некоторые прикасаются ко мне.
— Одноклеточные. Теперь я никому не позволю трогать тебя.
— Спасибо, дорогая Мэри Энн.
— А некоторые хотят трахнуться с интеллектуалкой.
— Фиг им на постном масле.
— Я не могу отбиться от них одна. Они все лезут в мою кровать, кроме Шпонечки. Мужчины слишком часто отождествляют себя со сперматозоидами, кроме Шпонечки. Он совсем не похотлив. Но так манят голубые бездны.
Их тела плыли во след за луной.
— Ты что, совсем не хочешь заниматься сексом? Сегодня желтый понедельник.
Их тела плыли вослед за луной.
— Что это за имя, которое ты произносишь, как молитву, Shponetchka?
— А-э — эээ-н-эээ. У мира понизился IQ.
— А он?
— Его глаза порхали вокруг моей груди, взгляд странствовал за моим телом, в голосе было много капель раскаянья. Бежим?
Она любила мчаться.
— Если ты с этим мальчиком не занимаешься сексом, возьми его фотографию, — крикнула Мэри Энн.
— Зачем?
— Будешь на нее мастурбировать.
Мгновенья мыслимы.
— Нет, нет. Я люблю две вещи на свете: сон и ночь.
Лето начинает подражать осени и зиме и сыплет листья снега.
— Как мы будем проводить свободное время, которого у нас нет?
Мэри Энн сидела на скамейке.
— Пойдем в клуб «Грибоедов» целоваться с молодыми мальчиками.
— And what will we doing for fun?
— Sleeping. O.K?
— Really?
— Why not? I like to watch my dreams.
— How about men?
— No men, no love, no problems. The drop of love kill horse.
Перед ними остановилась машина.
— Ну что, ты спросишь, что ему нужно, или сразу будешь бить? Бежим. Мы так долго гуляли, а Шпонечка звонил и не смог дозвониться.
Они неслись, обгоняя ветер.
— Мы бежим к тебе? — спросила Мэри Энн.
— Да. А где живешь ты?
— В реке. Я русалка.
6. Bodyguard
…Cережа, я не знаю, какого размера у тебя пенис, но мне бы хотелось, чтобы он был маленьким.
Оля лежала на полу, закрыв глаза и разбросав руки, безвольные, как упавшая ткань.
Мэри Энн сидела рядом.
Она смотрела туда, где однажды заблудилась. Только теперь этот лес существовал в ее голове, она ходила там среди вспоминаемых деревьев (Мэри Энн сидела рядом спиной к ней), благодаря ее усилиям не расплывающихся в памяти, а зримо плавающих в клетках мозга вместе с остатками снов, желаний и тайных мыслей, которые должны оставаться мыслями, потому что она не хочет их показывать другим, она хочет, чтобы они принадлежали только ей.
…какие тайные мысли у Мэри Энн? Такая она хрупкая, кажется, спроси у нее — и ничего она не сможет скрыть. Спроси у нее, и ответ засветится через ее тонкую кожу, поплывет по линиям тела. И даже если захочет она не сказать, ее плоть выдаст ее желания…
Такая прозрачная Мэри Энн сидела рядом, а сквозь нее просвечивали предметы за ее спиной. От нее убегали желанья.
Оля заговорила после некоторой невидимой паузы, образовавшейся между мыслями и словами:
— Почему комната не изменилась за последние два дня? Почему он не позвонил? Не пришел? Ведь он же хотел…
Мэри Энн начала превращаться в свой голос.
— Зеленый цвет не подходит сегодняшнему дню.
Она оборачивалась долго.
— Давай уберем все зеленые вещи из комнаты.
И снова села спиной.
— Зеленые глаза…
— Нет, не надо.
…Мне кажется, мы в клетке. Всегда. Почему же не происходит то, что я хочу? Почему происходит через месяц, когда мне уже ничего не нужно из того, что хотела вчера?
— Зеленые глаза.
Это Мэри Энн, как голос, вторила самой себе. Она стала эхом. Зеленым эхом. Ползала по полу, как гусеница. Мэри Энн — гусеница и жужжала в ушах.
День начинался опрометчиво, может быть, будучи задуманным еще вчера или неделю назад. Интерьер этого дня был неуловим для его участников, а наблюдателям казался не стоящим взора. Потому была пропущена эта простая классическая сцена. Ее не заметила даже Мэри Энн, которая задумала ее неделю назад. Волны сознанья выплеснули эту сцену на неосязаемый берег памяти. Капли утра украшали летающих птиц, подьезды и милиционеров, уставших от хулиганов.
День воплощался в клетку, в которой сидели девушки, во всегда летящие мимо мысли, текучие реки, невидимые для всех, в сковороду, упавшую на пол из рук, когда Оля вспомнила его, а потом произнесла имя в алчущий дождь, внезапно собравшийся начаться, еще в какие-то неопознанные вещи, в вопросы:
— Двери всегда скрипят?
— Который час? Когда нам спать?
— А вы сегодня дома?
— И где же лужи?
— Давай за Шпонечкой последим?
— Давай.
…Что я делаю? Как девчонка. Мне же много лет. Мне не нужен один мужчина. Я с ним тускнею. Сливаюсь с миром. Перестаю замечать себя. Мне начинает казаться, что я исчезла. Мне нужно много взглядов, много желаний. Нет, один мужчина мне вреден. Я становлюсь такой злой, что готова разнести этот мир в клочья.
Пятнистая река изогнулась и скрылась из глаз.
— Он сказал мне, что у него нет девушки. Сказал, что не подвергался сексуальному насилию.
Оля злобно вращала глазами.
— Он меня доведет.
Мэри Энн шла рядом, мерзла (как я ее люблю) на ветру, но все равно просвечивала деревьями и домами, вся цвела ими, искрилась, как сон, не успевала и бежала, замешкалась на повороте. Вдруг вырвалась на дорогу вихрем.
Испугались машины, разбежались в стороны, подальше от сумасшедших гуляк.
Мэри Энн споткнулась о свои мысли.
— Сегодня всю ночь звонил мой друг, от которого я сбежала. Не давал тебе заснуть.
А утром тебе позвонил Леша и грязно приставал. Я слышала. Целовал в интимные места.
— Мне обычно звонят, когда наступает время утренних эрекций.
— Ты не боишься гулять ночью?
— Нет. Ночь — это мое личное царство. День опасен. Он переполнен телами и предметами. Ночью улицы свободны. Иногда, правда, встречаются сексуальные маньяки. Но я уже в таком возрасте, когда не я должна бояться, а меня.
7. Я хотела не быть такой прекрасной
— Сережа, привет. Это Оля.
— А, здравствуйте.
— Ты построил свой ресторан?
— Нет еще. Строю. Вот трубу прорвало. Сейчас за мной приедет машина.
— О, Мэри Энн пришла. Она передает тебе привет.
— Очень приятно. Передай ей тоже.
— Сережа, отгадай, кто мне Мэри Энн? У тебя три попытки. Если ты не отгадаешь, то никогда не узнаешь этого.
— Так нечестно. Она — твоя соратница. Вы вместе снимаете фильмы.
— Нет. Отгадывай, отгадывай, ты же умница.
— Ой, ты меня сбила с мыслей. Она твоя рабыня. Готовит тебе еду.
— Ну-у. Скорее всего, я ее раб. Знаешь, вчера мы были в клубе, где я познакомилась с двумя мальчиками, а когда появилась Мэри Энн, мы с ней так обрадовались друг другу, хотя расстались сегодня утром, что обнялись, расцеловались, она назвала меня «крошкой». Мальчики спрашивают: вы что, муж и жена?
— Я понял, она твоя girl-френд.
— Провокационная подсказка, правда? Ты пошел по ложному следу. Она мой телохранитель.
— Да, Оля, а зачем тебе телохранитель?
— Мужики пристают. Надоели.
— Ох.
— Хоть бы один позвонил и сказал: давай я сделаю из тебя героя нашего времени.
— Потому и не звонят, что у тебя есть телохранитель.
— Ну что, дорогой?..
— Ты, наверное, уже забыла мое лицо. Может быть, увидимся. Правда, у меня бумаги разложены.
— Мы разведем костер и сожжем их.
— А, но там же…
— Ничего, ничего. Ха-ха. Давай в другой раз. Мне еще нужно сделать два звонка, а потом к нам еще припрутся гости. Все, пока. Созвонимся.
Мэри Энн подошла ко мне, села рядом, обняла. Посмотрела в глаза. В них пряталось множество предложений.
— Опять нет? Давай разработаем план соблазнения Шпонечки.
Поздно, он приглашает меня в гости. А я отказалась.
— Почему, Оля?
— Разве я не знаю, что между нами может произойти, когда мы так нежничали по телефону. Это несправедливо. Он увидел меня со стороны моей попы, которая соблазняет даже неодушевленные предметы. Зачем он ехал по той же дороге, где я обычно гуляю? Что ему нужно? Что он там искал? Зачем он остановился? Какая же он задница! Я свободная женщина. Я свободна от мужчин. Я наконец-то узнала, что такое секс, свободный от любви. Чистый трах. Зачем ты приехала?
Мэри Энн жалобно пропищала
— Ты сексуальный маньяк. Только о нем и думаешь.
…в кого я влюбилась? Ну что я знаю о нем, кроме адреса? Улица Римского-Корсакова.
Что может сказать о человеке название улицы? Как глупо.
8. Не трогай, мальчик, не трогай моей прохлады хрустальной
— Это он подарил мне небесный цветок хризантему-луну.
Река Фонтанка спала, и Оля снилась ей.
…Сережа, Таня тогда одела короткое платье, чтобы держать парня, к которому мы пришли в гости в состоянии полового возбуждения. Мне запомнился этот день, потому что мы спорили всю ночь. Я кричала, что у женщины всегда один мужчина — символический, которого она сконструировала сама, и каждый реальный мужчина лишь часть общего, каждый из реальных — лишь продолжение следующего, лишь часть мужчины, которого она вообразила.
Город сексуален. Причастен ко всем половым актам сразу. Наблюдателен. Вуаеристичен.
…Сережа, сегодня я встретила своего знакомого. Он предложил пойти напиться. Но я не люблю себя как пьяницу.
Она неслась и мчалась. Времени не хватало. Они договорились встретиться у подьезда. Предполагалось, что она будет его ждать, когда он подъедет на серебристом форде.
Скорее всего, у них безответная любовь. Он любит ее, а она его, и никто из них об этом не знает.
Он увидел ее, и пенис его чуть-чуть вздрогнул.
…Мы с ним говорим иероглифами, каждую секунду опасаясь, что проговоримся и выдавим себя:
— Сережа, на какую часть тела ты чаще всего ссылаешься?
— На душу? А ты?
— На Шиловского.
Лето повисало на глухих стенах города-сосуда и выплескивалось через ограды.
— Когда я подьехал к тебе, что ты подумала?
— Я подумала, кто это — сексуально озабоченный?
— Разве?
Он огорчился.
— Извини, я же не знала, что это ты. Потом, я обо всех мужчинах так думаю.
Лето метнулось в сторону, надеясь выскользнуть из сетей города, забыла подобрать плащ, и его прищемила бегущая от дверей Мэри Энн.
И лето осталось пленницей.
— А откуда это имя, Саския, в твоей повести?
— Зачем ты спрашиваешь? Ты же знаешь. Мне кажется, что ты все обо мне знаешь.
Два тела-розы цвели на пустынной улице. Всякий раз, когда он начинал говорить, Оля отключала все органы чувств, чтобы не услышать слова, которые она так давно ждала. …Нет не говори, любимый мой, молчи. Думаешь, мне хватит твоих дурацких ежесекундных прикосновений, когда мне нужно все. Каждое твое мгновение должно быть со мной. Мы не сможем победить страсть. Она нас унесет, как океан, в океан.
Луна моя, сжалься надо мной.
Мамонты вымерли от любви. Многие виды животных исчезли с лица земли из-за нее.
— Ричард, останови меня.
— Кто такой Ричард?
— Так зовут одно из моих Я.
Полночно звенят часы, и луна соблазняет бесстыдной и непорочной грудью.
— Мне кажется, что бы бежишь от моих слов.
Произнес Сережа.
Они настигли голубой луч и остановились внутри него. Голубой свет лишил ее одного лица. А вместо роз и ирисов руки ее срывали паутину.
…Как мне спрятаться от него? Может, принять другой облик?
…Я люблю тебя так же как Шиловского.
— У меня есть предложение. Давай ты будешь моим приятелем.
— Конечно, Оля. Только у меня очень мало времени.
— Не говори в моем присутствии о времени. Я его ненавижу.
Она любила быть без одежд. Укутай ей плечи луною.
Он так посмотрел на нее, словно это была не она, а цветок, беззащитный, затоптанный стадом, словно можно его сорвать и бросить. И он так жалел, что не может это сделать. Он ошибался, замкнутый в своем личном пространстве, не различил, что она не из тех женщин, которую можно бросить, не из тех женщин, которым не отвечают взаимностью. И ей нельзя дарить цветы, потому что цветы ей не идут, ей идут ум и гениальность. Они блуждали среди голых тел, а улицы боялись их.
— Но зачем нам время, — продолжала Оля. — Давай встречаться один раз в год.
Жасмином висела на небе луна.
— Все цветы умерли от любви.
Сказала Оля, когда ушла от него. Да, они встретились, но она боялась, что он прикоснется к ней, что он попросит: можно я тебя поцелую, а она притихнет, не заметит его слов или не сможет ему отказать. Но нет, она не могла позволить ему оставить следы на своем теле. За ней подглядывали все тени сразу. Тайны трав шептала заря.
9. Бежать, чтоб крылья не достались
— Алло, Сережа, привет.
— Привет, Оля. Знаешь, я обычно уходил из дома рано, а сегодня остался, и ты звонишь.
— Я видела сон. Будто сижу на берегу необыкновенно красивого моря и разговариваю с тобой по телефону. Обычно я вижу такие сны, когда исполняется мое большое желание. Я уезжаю в Москву.
— Да? Это удел всех гениальных людей Петербурга.
— О ком ты говоришь? Обо мне?
Мы говорили о снах и не снились, не снились друг другу.
…Сережа, знаешь, какое сегодня красивое солнце, как шляпа Мэри Энн, которую она выбросила вчера на помойку, потому что она мне не понравилась. Когда я увидела ее в этом наряде, злобно скривила губы и прошипела: как несексуально.
И тогда Мэри Энн исчезла. Она побежала выбрасывать шляпу, стараясь мне угодить. Словно это я королева, а не она. Скажу честно, Сережа, это была корона, а не шляпа. Получается, что она свергла себя. И тогда я решила уехать. Ее корона всегда глумилась над солнцем. Сейчас придет Мэри Энн и будет упрекать меня в том, что я уезжаю, мол, ради тебя я выбросила свою любимую шляпу, а ты… и будет просить, чтобы я перестала любоваться проснувшимся солнцем.
Мэри Энн вышла из воды, достала косы из ручья и, ступив на распластанную на земле нежную траву, крикнула:
— Не изображай из себя Нефертити.
— Мэри Энн, дорогая…
Мечется по комнате, трясет предметы.
— Сучка, я тебя ненавижу.
— Зачем ты так. Я же любила тебя.
А кругом чужие тела. Сгорели мои глаза.
Наконец буря улеглась.
— Что это закрывает свет солнца?
— Это я повесила просушиться свои воспоминания.
— Почему ты уезжаешь?
— Потому что в Питере одни красноармейцы, а все любовники в Москве.
— А как же Шпонечка?
— Мне иногда кажется, что в действительности он только одно из моих я.
Время прессуется и превращается в один день.
А мои последние дни в Петербурге будут пахнуть Мэри Энн и Сережей.
Все герои и события совпадают с реальными. Имена сохранены.
Эва Касански (Санкт-Петербург — Москва) — поэтесса. По образованию продюсер кино и телевидения. Публиковалась в журналах «Черновик», «Крещатик», «Футурум АРТ», «Рефлект», «Женский взгляд», «Комментарии».