Рец. на: Баранова Евгения Джен. Хвойная музыка: стихотворения. — М.: Водолей, 2019.
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 12, 2020
Казалось бы, не столь много времени прошло со дня выхода предыдущей книги Евгении Барановой «Рыбное место» (2017)[1], и вот новый сборник — «Хвойная музыка». Причём сборник действительно новый, поскольку включает в себя стихотворения, написанные как раз за истекший период.
За эти три года Баранова успела многое — стать призёром и лауреатом ряда крупных литературных премий[2], добиться заметных успехов в редакторской деятельности[3]. Но что мы можем сказать о ней как о поэте? И какова была её эволюция как поэта? Ответ на этот вопрос и даёт нам «Хвойная музыка».
Евгения Баранова всегда писала ритмичные, звучные стихи, густо насыщенные образами на грани, но почти никогда — за гранью понимания. Первое впечатление от этих стихов — все они полны примет мягкого, тёплого, уютного быта.
Поезд дальше не поедет.
Просьба выйти из вагона.
Чай, не маленькая. Чаю!
С мёдом, с мятой, с молоком… (с.8).
Этот тёплый, уютный мир, безусловно, находит своих поклонников, но в то же время часть читателей встречает такие стихи настороженно, поскольку в русской традиции тема домашнего уюта — это не совсем то, чего ожидает от поэзии большинство читателей. Из русских классиков вспоминается разве что ранняя Цветаева времён «Вечернего альбома» с её апологией домашнего быта.
Но первое впечатление, как обычно, бывает обманчиво. Более внимательный читатель обнаружит, что по сравнению даже с предыдущей книгой в «Хвойной музыке» стихи стали жёстче, насыщенней, резче и мрачнее. Их образы теперь менее доступны для расшифровки и уже гораздо ближе к суггестивной поэзии. Впрочем, это такая лёгкая суггестия, останавливающаяся за полшага до того, когда непонимание переходит в отторжение, потому что даже в самых непонятных стихах Барановой чувствуется сюжет, некая история, происходящая с лирической героиней, преобразующая её и нас вместе с ней.
Погрузившись в этот сюжет, читатель внезапно обнаруживает, что теплота и уют занимают в мире автора очень маленькое пространство, а за пределами этого пространства находится холодный, заснеженный, мёртвый мир.
Почему тогда мигает,
от метро осатанев,
ледяная, злая стая
автопринцев, автодев (с.21).
Если взять немного шире, мёртвым для поэта являются не только снег и холод. Вообще всё правильное, здоровое, рациональное в её стихах синонимично миру мертвому (то есть нашему миру). И в этом смысле противоположно тому, что является значимым для лирической героини.
Трёхколёсен, многоушен,
шестипал, умён,
был он ровен, был он душен,
я совсем не он (с.95).
А вот настоящий мир мертвых, наоборот, показан как вечно живое зеленое царство. Где живы родные, которые словно бы и сами стали частью растительного мира.
Слой за слоем — и числа им несть.
Катит камушек трудяга-муравей.
Мёртвые растут, пока мы здесь.
Не ходи без стука по траве (с.50).
К той же хвое, ставшей частью названия книги, лирическая героиня обращается не иначе как «Матушка хвоя», видя в ней владычицу зелёного мира. И в целом эта символика хвои соответствует её символике в русской культуре, где именно хвойные деревья по естественным причинам стали символом неувядающей вечной жизни. Причём это воплотилось не только в новогодней символике, чей истинный смысл оказался практически забыт, но и, например, в использовании еловых ветвей в похоронном обряде.
И основным мотивом почти любого стихотворения сборника, а если взять шире, то и всего творчества, является противостояние тепла и холода. Причём тут есть существенный парадокс. Если для нас привычно ассоциировать тепло с жизнью, а холод со смертью, то у Евгении Барановой они словно бы меняются местами. Царство мертвых в её поэзии — живое, а наш мир — мёртвый.
Это противопоставление реальности обыденной и реальности подлинной в какой-то степени продолжает поиски многих поэтов начала прошлого столетия. Вообще в стихах Евгении Барановой ощутимо влияние поэтов Серебряного века. Даже сложно сказать, кого конкретно. То тут, то там мелькнёт что-то из Блока, что-то из Цветаевой, а что-то из Георгия Иванова. Близки стихи Барановой и стихам современных поэтов, наследующих этой традиции и по-своему развивающих тему «двоемирия», например, стихам Светланы Кековой или Евгения Чигрина.
Авторский взгляд фокусируется то на том, то на этом мире. Это хорошо видно, если присмотреться к разделам сборника. Их четыре: «какие все мёртвые», «цветные семена», «когда был маленьким» и «несоответствия». Все они — как амплитуда колебания маятника: тёплый мир детства — холодное настоящее — тёплый мир детства — холодное настоящее. И постепенно холода становится всё больше. Да и заканчивается сборник именно «холодными» картинами.
При таком устройстве поэтического мироздания особое значение приобретает мотив перехода из одного мира в другой. И действительно, в стихотворениях сборника очень точно переданы ощущения человека, внезапно обнаружившего себя в чужом и непонятном для него мире. Иногда, кстати, эти ощущения переданы через уподобление лирической героини растению, оказавшемуся в чуждом климате.
Консьержка заменяет сухостой
на астры, в их строении простом
присутствует желание пробиться.
А я, скорее, бархатец. В дожди
я погибаю с лгкостью в груди,
подобно миллионам чернобривцев(с.30).
По сравнению с предыдущей книгой «Рыбное место» этот переход лишился своей биографической основы и приобрёл более экзистенциальный характер. И, наверное, это правильно, поскольку вне зависимости от того, имело ли в прошлом место расставание с малой родиной в географическом смысле, в образном плане расставаться с детством приходится каждому. И это последнее расставание гораздо значимее для каждого человека.
Это столкновение двух миров оказывается столь болезненным, что попеременно оборачивается то стоическим отчаянием в духе Георгия Иванова («Где же всё, что мы любили?..»), то практически хармсовским ощущением абсурдности существования.
Мёртвые растут до самых звёзд.
Медуница, донник — рвы да рвы.
Вот Сергей Иванович, он прост,
он всегда хотел быть зерновым (с.50).
Но сам факт признания мирового холода, наверное, не самое важное, что может дать читателю эта книга. Её главный урок в другом. Чтобы хоть как-то выжить в этой реальности, лирическая героиня выстраивает целую систему обороны от окружающего холода.
Первый способ, ставший внутренним сюжетом многих стихов, —мысленное возвращение в детство. Очень многие стихи сборника — это детские воспоминания, и все они связаны с чем-то подобным. Детство в этих стихах ассоциируется с чем-то тёплым, уютным: чаем, печеньем, домашними радостями. В целом можно сказать, что поэзия Барановой — это попытка обрести утраченное детство, отыскать «в женщине ребёнка».
Но детство осталось в прошлом. И уйти в него навсегда не получится. Зато есть вещи, которые помогают выживать поэту и в царстве холода. Так, знаком присутствия в этом мире мира того, потустороннего и живого, в поэтическом мире Евгении Барановой оказывается вода. Вода как символ времени, вода как стихия, которая уносит всё лишнее. Вода становится неким оберегом, способом защиты от вечного холода. Обращение к воде оборачивается вторым способом защиты.
Вода поёт, вода прочтёт,
вода тебя простит.
Живая хмарь, живой расчёт,
живой надежды щит (с.23).
Третьим спасительным оберегом становится любовь. Любовь, которая показана у Барановой совершенно в неромантическом виде. Она тоже «домашняя», полная милых и смешных глупостей, которые так хорошо знакомы каждой влюбленной паре. В каком-то смысле такая любовь тоже — возвращение в детство.
здесь столько места столько ерунды
мы можем заговаривать цветы
касаться тела обнимать заборчик
язык прохладен разум пустоват
и кажется приносит виноград
спокойный древнегреческий уборщик (с.101).
Четвёртый способ — искусство. Слово и музыка. Слово как возможность, назвав предмет, сделать его реальным. Поэт в этом случае выступает новым Адамом (в одном из стихотворений есть аллюзия на данный библейский сюжет). И музыка — единственное, для чего не существует границы между мирами. Она с лёгкостью проникает сквозь неё и находит одинокую героиню в её мёртвом мире. И это, конечно, даёт новый смысл названию книги. «Хвойная музыка» — музыка не нашей, но настоящей, вечной жизни.
Все эти способы также словно бы возвращают героя в мир детства, помогают устроить его подобие во взрослом мире холода. Мотив возвращения в детство плавно соединяется с мотивом памяти дорогих ушедших, людей, некогда бывших неотъемлемой частью детского мира. Так соединение двух мотивов, теплого мира детства и «живого» мира мёртвых, рождает шокирующие, но убедительные в данном контексте образы, вроде смерти с «домашним печеньем на тарелке».
Сама потребность в уюте также становится объяснима. Так, в стихотворении про поезд, с цитаты из которого начинается рецензия, потребность в чае возникает в момент остановки поезда, остановки, символизирующей переход из одного мира в другой, когда опустевший вагон становится похож на наш, реальный, но мёртвый мир. И, таким образом, этот уют также оказывается востребован именно как способ поддержания жизни. Это пятый способ. Всё это множество звуков, запахов, ощущений в стихах Евгении Барановой, кажется, и упомянуты лишь затем, чтобы напомнить, что ты ещё жив. Подтвердить реальность собственного существования.
Взятые все вместе, эти способы представляют собой практически инструкцию по выживанию в мире вечного холода. И это, скорее, свойство не русской литературы,в которой все невзгоды предписано сносить с мужественным стоицизмом, а скорее, поэзии украинской, с её напевами, звуками и красками, к которой Евгения, безусловно, близка (вспомнилось бессмертное «смерть боится щекотки» Александра Кабанова).
Люди, знакомые с современными тенденциями в дизайне, знают, что сейчас в мире вошёл в моду придуманный в Скандинавии стиль «хюгге». Стиль, который состоит из сочетания минималистического, «холодного» интерьера и хорошо продуманных «милых» мелочей, которые помогают скандинавам спасаться от депрессии и переживать долгую зиму. Мне кажется, что стихи Евгении Барановой тоже в каком-то смысле «хюгге». Торжество красивых мелочей над окружающей зимой. Эти стихи настолько — в поэтическом смысле — красиво сделаны, что книгу, которая, кстати, тоже оформлена очень красиво,просто приятно брать в руки. И читать. И — благодаря всему этому — чувствовать, как пусть ненамного, но отступает окружающий холод и становится немного теплее на душе.
[1] Мне доводилось писать об этой книге. См.: С. Баталов. Три прыжка белки (о книгах Евгении Джен Барановой, Анны Маркиной, Олега Бабинова). // HomoLegens, 2017. № 4
[2]Навскидку: финалист премии «Лицей» (2019 г.), победитель Шестого поэтического интернет-конкурса «Эмигрантская лира-2017/18», победитель Десятого международного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира-2018», лауреат премии имени В.П. Астафьева (2018), лауреат премии журнала «Дружба народов» за 2018 год.
[3]Редактор раздела публицистики журнала «Лиterraтура» и один из главных соредакторов журнала «Формаслов».