Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 12, 2020
Константин Викторович Матросов – поэт. Родился в 1987 году в Нерехте Костромской области. Учился на филфаке, работал грузчиком и пастухом. Публиковался в различных журналах: «Прочтение», Homo Legens и т.д. Вошёл в шорт-лист Волошинского конкурса в 2018 и 2019 годах, лонг-лист премии «Лицей» 2018 года. Живёт в Костроме.
СТИРКА
вот картина пасторальная:
летом на мостках сидит
пристяжная, постиральная
утомлённая вдова.
груди крепкие без лифчика
молодой имеют вид —
клад для нового счастливчика.
в плате белом голова.
как страница неба, странница
бабочка внизу кружит,
а вдова к ней томно тянется,
носом над бельём клюёт.
и весёлая капустница
над постиркой ворожит:
то на кожу вдруг опустится,
то вниз к облаку вспорхнёт.
хочется за нею под воду
прямо в небо улететь,
где летают по три, по два, да
в одиночку воробьи.
манит, манит желтоглазая
и перваншевая смерть,
тянут к ней и дети, лазая
по стволам, тельца свои.
между облаком и женщиной
только бабочки полёт.
реактивной белой трещиной
аккуратно расколол
небо водяное надвое
серебристый самолёт.
солнце виснет над Непрядвою,
как потерянный обол.
эта бабочка покружится
между облаком и ней.
в небо сызнова обрушится —
нераскрытое письмо.
а вдова ещё поленится
и с корзиною своей
мимо грядок и поленницы
побредёт, как в слоумо.
а зимой, как в длинном коробе,
как больной эритроцит,
поплывёт она из проруби
по течению реки.
там вода хранит все облаки,
там ребёнок не пищит.
никого кто плыл бы об руку
и ненадобно руки.
взапуски с литыми рыбами,
прочь со лба откинув прядь,
под расколотыми глыбами
будешь там наверняка
отдыхать теперь столетьями,
лёжа, бабочек читать,
и стирать сыночку третьему
в синих водах облака.
ДУ ФУ
император Суцзун пил байцзю, ел дрофу,
только прыгал по горлу кадык.
уж забыл, что в темницу он бросил Ду Фу
за его непомерный язык.
ну а как поднебесной-то без языка?
не опишешь ни горы, ни лес.
ни в бамбуковой роще смешного зверька,
что наверх по суставам залез.
правда, есть и замена — хороший поэт,
друг Ду Фу — гениальный Ли Бо.
впрочем, подвиг военный на лире воспеть
и ему — демиургу — слабо.
его больше пленяет вершин мрачный вид,
суть природы, её естество.
взгромоздившись на склон, он на горы глядит,
ну а горы глядят на него.
и Суцзун отпустить из тюрьмы приказал,
предложив мир и место, Ду Фу.
но в ответ, обведя взглядом весь тронный зал,
он сказал лаконично: «да фу».
и теперь у правителя нет языка:
он уплыл по низовьям Янцзы,
где он хижину выстроил из тростника
внемля стрёкоту крыл стрекозы.
и Ду Фу вечерами стихами поёт,
а Суцзун скорбно лёг почивать.
потому что язык не утратил народ,
а утратила только лишь знать.
и китайский народ, и природу страны,
их калёный в поэзии сплав,
смог вобрать не безумная сяо войны,
а Ду Фу, тростником вскоре став.
в бедной джонке на сгибе великой реки
обнаружили мёртвым Ду Фу
проплывавшие мимо в Чанъань рыбаки,
чем закончили эту строфу.
но он до сих пор всё же норд-остом гудит,
тростники шевеля, я и сам
это видел, когда — современный пиит —
поклонялся его небесам.
я на склоне, уткнувшись в колени, сижу,
тело к бездне глухой накреня,
и на горы — их пики и шапки — гляжу,
ну а горы глядят на меня.
РАЗРЫВ
когда умру, порвутся цепи,
и силуэт моей души,
махая крыльями нелепо,
взлетит, пронзая этажи.
душа, похожая не стерха,
увидит жизнь их без прикрас:
сначала лишь соседа сверху,
что заливал нас пару раз,
потом соседей на четвёртом,
тех, что кричат по выходным,
пуская в ветре распростёртом
с балкона сигаретный дым.
потом старик, пацан с собакой:
и гости дома, и свои;
душа, ослепшая во мраке,
пробьёт бетонные слои.
как лезвие сквозь тесто вафель,
разрезав именинный торт,
минуя арматуру, кафель,
она к поверхности плывёт.
никто её не замечает,
как и при жизни было с ней,
я сам лишь раз в призывах чаек
её прозрел в гриппозном сне.
но девочка в машинки с братом,
играющая, как с ножом,
с ней встретится невинным взглядом,
плывущей верхним этажом.
она уронит синий «вольво»,
осев у вытертой стены,
уставясь на меня безвольно
среди внезапной тишины.
душа не знает то ли к богу
лететь ей, то ли в темноту,
она придумает дорогу,
из тела выйдя, на лету.
и как двоюродные сёстры
друг друга чувствуют они…
но, как булавки, светят остро
над домом звёздные огни.
окостеневший от испуга,
заплачет бессловесно брат,
но всё ж изучит тёмный угол,
взглянув через плечо назад.
и девочка, коснувшись смерти,
застынет, глядя сквозь года.
а на вопрос «куда ты смотришь»?
она ответит: «никуда».
Константин Викторович Матросов – поэт. Родился в 1987 году в Нерехте Костромской области. Учился на филфаке, работал грузчиком и пастухом. Публиковался в различных журналах: «Прочтение», Homo Legens и т.д. Вошёл в шорт-лист Волошинского конкурса в 2018 и 2019 годах, лонг-лист премии «Лицей» 2018 года. Живёт в Костроме.
СТИРКА
вот картина пасторальная:
летом на мостках сидит
пристяжная, постиральная
утомлённая вдова.
груди крепкие без лифчика
молодой имеют вид —
клад для нового счастливчика.
в плате белом голова.
как страница неба, странница
бабочка внизу кружит,
а вдова к ней томно тянется,
носом над бельём клюёт.
и весёлая капустница
над постиркой ворожит:
то на кожу вдруг опустится,
то вниз к облаку вспорхнёт.
хочется за нею под воду
прямо в небо улететь,
где летают по три, по два, да
в одиночку воробьи.
манит, манит желтоглазая
и перваншевая смерть,
тянут к ней и дети, лазая
по стволам, тельца свои.
между облаком и женщиной
только бабочки полёт.
реактивной белой трещиной
аккуратно расколол
небо водяное надвое
серебристый самолёт.
солнце виснет над Непрядвою,
как потерянный обол.
эта бабочка покружится
между облаком и ней.
в небо сызнова обрушится —
нераскрытое письмо.
а вдова ещё поленится
и с корзиною своей
мимо грядок и поленницы
побредёт, как в слоумо.
а зимой, как в длинном коробе,
как больной эритроцит,
поплывёт она из проруби
по течению реки.
там вода хранит все облаки,
там ребёнок не пищит.
никого кто плыл бы об руку
и ненадобно руки.
взапуски с литыми рыбами,
прочь со лба откинув прядь,
под расколотыми глыбами
будешь там наверняка
отдыхать теперь столетьями,
лёжа, бабочек читать,
и стирать сыночку третьему
в синих водах облака.
ДУ ФУ
император Суцзун пил байцзю, ел дрофу,
только прыгал по горлу кадык.
уж забыл, что в темницу он бросил Ду Фу
за его непомерный язык.
ну а как поднебесной-то без языка?
не опишешь ни горы, ни лес.
ни в бамбуковой роще смешного зверька,
что наверх по суставам залез.
правда, есть и замена — хороший поэт,
друг Ду Фу — гениальный Ли Бо.
впрочем, подвиг военный на лире воспеть
и ему — демиургу — слабо.
его больше пленяет вершин мрачный вид,
суть природы, её естество.
взгромоздившись на склон, он на горы глядит,
ну а горы глядят на него.
и Суцзун отпустить из тюрьмы приказал,
предложив мир и место, Ду Фу.
но в ответ, обведя взглядом весь тронный зал,
он сказал лаконично: «да фу».
и теперь у правителя нет языка:
он уплыл по низовьям Янцзы,
где он хижину выстроил из тростника
внемля стрёкоту крыл стрекозы.
и Ду Фу вечерами стихами поёт,
а Суцзун скорбно лёг почивать.
потому что язык не утратил народ,
а утратила только лишь знать.
и китайский народ, и природу страны,
их калёный в поэзии сплав,
смог вобрать не безумная сяо войны,
а Ду Фу, тростником вскоре став.
в бедной джонке на сгибе великой реки
обнаружили мёртвым Ду Фу
проплывавшие мимо в Чанъань рыбаки,
чем закончили эту строфу.
но он до сих пор всё же норд-остом гудит,
тростники шевеля, я и сам
это видел, когда — современный пиит —
поклонялся его небесам.
я на склоне, уткнувшись в колени, сижу,
тело к бездне глухой накреня,
и на горы — их пики и шапки — гляжу,
ну а горы глядят на меня.
РАЗРЫВ
когда умру, порвутся цепи,
и силуэт моей души,
махая крыльями нелепо,
взлетит, пронзая этажи.
душа, похожая не стерха,
увидит жизнь их без прикрас:
сначала лишь соседа сверху,
что заливал нас пару раз,
потом соседей на четвёртом,
тех, что кричат по выходным,
пуская в ветре распростёртом
с балкона сигаретный дым.
потом старик, пацан с собакой:
и гости дома, и свои;
душа, ослепшая во мраке,
пробьёт бетонные слои.
как лезвие сквозь тесто вафель,
разрезав именинный торт,
минуя арматуру, кафель,
она к поверхности плывёт.
никто её не замечает,
как и при жизни было с ней,
я сам лишь раз в призывах чаек
её прозрел в гриппозном сне.
но девочка в машинки с братом,
играющая, как с ножом,
с ней встретится невинным взглядом,
плывущей верхним этажом.
она уронит синий «вольво»,
осев у вытертой стены,
уставясь на меня безвольно
среди внезапной тишины.
душа не знает то ли к богу
лететь ей, то ли в темноту,
она придумает дорогу,
из тела выйдя, на лету.
и как двоюродные сёстры
друг друга чувствуют они…
но, как булавки, светят остро
над домом звёздные огни.
окостеневший от испуга,
заплачет бессловесно брат,
но всё ж изучит тёмный угол,
взглянув через плечо назад.
и девочка, коснувшись смерти,
застынет, глядя сквозь года.
а на вопрос «куда ты смотришь»?
она ответит: «никуда».