Рец. на: Чемоданов Андрей. Пропущенные вызовы. Стихи 1993 -2019. – М.: Воймега, 2019
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 11, 2019
Чемоданов Андрей. Пропущенные вызовы. Стихи 1993 -2019. – М.: Воймега, 2019. – 208 с.
Есть книги, которые можно испортить оформлением, есть книги, которые может изувечить составитель, а есть и такие, которые может безвозвратно загубить предисловие. Очень хотелось бы обратиться к возможным читателям сборника Андрея Чемоданова с призывом не читать предисловие, написанное для этого в своём роде промежуточного итога работы поэта за четверть века Яном Шенкманом.
«Лучшее его выступление, на котором я был, выглядело так. На сцену выходит смешной человек, полный, не очень трезвый, и говорит:
— Здравствуйте! Меня зовут Андрей Чемоданов, и у меня маленький хер.
Зал взорвался аплодисментами.
Скажете, это не про стихи? Нет, и про стихи тоже» (с. 3).
После этой блистательной по своей яркости и привлекательности зарисовки следуют беспомощные попытки подвести под стихи Чемоданова некое культурологическое обоснование, уровень доказательности и разумности которых прекрасно иллюстрируется таким рассуждением:
«У моего поколения, конца шестидесятых – начала семидесятых годов рождения, к которому и Чемоданов принадлежит, есть пунктик: мы очень не любим героев и героизма… Это советская школа. Болезненная реакция на пафос была привита нам именно тогда, и все дальнейшее её только оправдывало. Родители и школа учили: ты должен кем-то стать, должен добиться, должен принести пользу. А кем? Секретарём комитета комсомола? Успешным бизнесменом? Политиком?» (с. 4).
Помимо трёх перечисленных, других возможностей приносить пользу в мире не существует. По этой логике, если бы Шенкмана родители и школа учили, что он не должен воровать и должен умываться, он бы стал форточником и не мылся бы годами. Я уж не говорю о жалкой смехотворности попыток выдать свою нравственную ограниченность за «пунктик» поколения, но бог с ними. В общем, на месте автора книги я бы вспомнил Грибоедова и призадумался о том, что от этаких похвал вряд ли может поздоровиться.
К счастью, предисловие можно спокойно пропустить и читать собственно книгу. В этом случае читателя ждёт встреча с самобытным и незаурядным литературным явлением, пусть и не претендующим на какой-то масштабный прорыв в деле обновления поэтического языка (даже «фирменный» чемодановский отказ от прописных букв, в том числе не только при употреблении, как в подавляющем большинстве вошедших в сборник стихотворений, верлибра, но и во вполне традиционных с точки зрения метрики текстах, не назовёшь открытием, сопоставимым, скажем, с проникновением в русскую поэзию дольника), но всё же занимающим видное место в поэзии последних десятилетий.
Главное свершение Чемоданова – создание узнаваемого по любому стихотворению лирического героя. При этом сами составляющие, из которых этот герой возникает, ну никак не новы. Это демонстративная деэстетизация окружающего мира («под общественный запах хлорки / мастурбировал ох как сильно», «подходят люди к воротам / и ссут что очень неприлично», «и вспоминая время оно мы /расчёсываем геморрои»). Это неизбежная игра с осколками литературных традиций (в случае Чемоданова это Есенин, Блок, Маяковский, Вертинский, Т.С. Элиот в переводе Андрея Сергеева, и вообще вся русская поэзия от Пушкина до Маршака), призванная продемонстрировать её исчерпанность или причудливость существования в современном мире («вахтер ты помнишь вьюга злилась?», «загляну и плюну в эту бездну / но не ждите весь я не умру», «я знал его горацио он был того же завсегдатай магазина» и т.д.), это «подпольная» романтика, представляющая собой смесь настроений обрусевшего битничества, хиппизма (отсылки к американской культуре – ещё один важный пласт смыслов чемодановской поэзии) и чуть ли не русского шансона. В связи с этим рецензенты книг Чемоданова часто вспоминают Эдуарда Лимонова или Чарльза Буковски[1], но Чемоданов ему не столько подражает, сколько движется в том же русле, что и классики контркультуры двадцатого века.
Если попытаться сформулировать наиболее значимую особенность поэтического мира Андрея Чемоданова, то ею, пожалуй, может стать принадлежность к тому расхожему и давно потерявшему связь со своими историческими корнями явлению, которое когда-то назвали «про´клятые поэты». Надрывная смесь зашкаливающего цинизма и мучительной тоски по чистоте и подлинности – одна из его основ.
С цинизмом у Чемоданова всё в порядке. От несколько, скажем прямо, натужных попыток запугать читателя «депрессухой» и темой самоубийства («данс макабр», «и / неспокойная ночь…», «смерть спит на моём диване / зубами к стенке…», которыми пестрят стихи начала 2000-х, он переходит к куда более мрачным и совершенным проявлениям абсолютного безверия (вот где пожива Яну Шенкману и другим), как, например, в стихотворении «посмотри в мои мёртвые очи», где тема действительно великих свершений, связанная с романтикой космоса, одним из последних героических усилий человечества, снижена до предела:
и на самой враждебной планете
нас пускали в любой ресторан
в социальных сетях в интернете
мы логинились ким и буран
и чужие скребли по обшивке
а в скафандры мы прятали шлюх (с. 155).
Ким и Буран, напомню, это персонажи книг Кира Булычёва и мультфильма «Тайна третьей планеты», отважные звёздные капитаны, герои и первопроходцы. Избирать их имена для логинов и при этом прятать шлюх в скафандрах – как хотите, но это, по-моему, ещё страшнее, чем знаменитое
помню
в детстве любил
глотать нержавеющие фигульки
гайки и винтики из конструктора
а потом обнаруживать их в какашках
точно такими же
даже
ещё ярче блестевшими…
но теперь
слегка переваренный
экологией образом жизни возрастом
и т.п.
понимаю что лучше
когда они
и т.п.
не проходят зря
и вообще-то
говно интересней стали (с. 84-85).
Тут чистый эпатаж, радующий настрадавшихся от родителей и школы, а там, про космос, всё куда хуже — там уже полный распад незыблемых скал, приводящий к беззаботному неразличению высокого и низкого.
Так что — автор предисловия прав?
Нет, потому что самое главное в поэзии Чемоданова – это тот голос, которым его лирический герой, краснея и запинаясь, выговаривает то, что очень во многом (хотя и не во всём) искупает и его цинизм, и крайне натужную порой игру слов, и приблизительность сравнений. Это голос, который может зазвучать в самый неподходящий момент и заставить всё стихотворение преобразиться. Например, вот так:
это просто ошибка ошибка
изрисованная тетрадь
ты некрупная глупая рыбка
но зато я умею летать (с.158).
Или вот так, через сарказм и самопародию:
только дурни пишут о влюблённости
графоманы или как их там
по законам и попсы и подлости
вешаются вечно в инстаграм
ну а нам по рангу не положено
интеллектуальней мы ваще
я один стою любви заложником
в романтичном и смешном плаще (с. 148).
Собственно говоря, в этом тоже нет особых открытий – принцип романтической иронии родился даже не позавчера. Но вот суметь сделать его реализацию настолько неброской и в то же время поэтически убедительной, позволить ему побеждать в конце концов циничность и, скажем прямо, достаточно шаблонную эпатажность, — это у Чемоданова получается очень ярко и очень по-своему.
Так что книга лучше предисловия. Можете верить на слово.
[1] http://literratura.org/issue_criticism/2002-oleg-demidov-ot-marginala-do-huliganchika.html