в переводе Александра Триандафилиди
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 11, 2019
Перевод Александр Триандафилиди
Песнь XVII, октавы 22-68.
(Рыцарь Грифон, сын Оливьера, вместе со спутниками приезжает в Дамаск, где в это время королем Сирии Норандином готовится грандиозный турнир. Они останавливаются на ночлег у одного из рыцарей, и тот рассказывает им, по какому случаю учреждён праздник)
Со спутниками въехав в стольный град,
Грифон взирает сколь доступно глазу;
Был некий рыцарь с ними встрече рад,
Он во дворец гостей отводит сразу,
Учтив, как здесь обычаи велят,
И там уж им ни в чём не знать отказу;
Он первым долгом в ванны их отвёл,
А после усадил за пышный стол.
Хозяин рассказал, что Норандином,
Дамаска и всей Сирии царём,
Был брошен клич и местным паладинам,
И тем, чей далеко отсюда дом:
На следующее утро властелином
Турнир назначен в центре городском,
И кто отважен так, как с виду мнится,
Тот непременно сможет отличиться.
Грифон сюда спешил не для того,
Но принял предложение охотно,
Ведь всякий раз отрадно для него
Явить отвагу, что всегда почётно.
Он только расспросил про торжество,
Справляется ль оно здесь ежегодно,
Иль, может, царь впервые захотел
Увидеть, кто насколько храбр и смел.
Сириец так ответил: «Представленье
В четвёртый месяц будет каждый год.
Покамест в новь сие увеселенье,
Но вряд ли кто подобное найдёёт.
То в память о властителя спасенье,
Сим днём он был избавлен от невзгод,
Что мучили его дотоль треть года
Предчувствием смертельного исхода.
Но, впрочем, по порядку обо всём:
Владыка, Норандином наречённый,
Немало лет пылал любви огнём
К прелестнице красы непревзойдённой,
Рождённой Кипра славным королем.
Сыграл с ней свадьбу государь влюблённый;
Со свитою и молодой женой
Он устремился в Сирию домой.
Попутный ветер полнил нам ветрила,
Мы шли по карпатийским злым зыбям,
И вот внезапно буря подступила,
Внушая ужас кормчему и нам.
Три дня, три ночи в море нас носило
Кривой дорогой по лихим валам
И, наконец, прибило измождённых
Ко брегу меж ручьёв и рощ зелёных.
Постелен полог, высится шатер,
Под зеленью деревьев нам раздолье:
Те жарят пищу, разложив костёр,
Те блюда расставляют для застолья.
Тем временем в луга, в укромный бор
Уходит государь, чтоб на приволье
Ловить оленей и косуль вокруг;
Колчан и лук приносят двое слуг.
С охоты ожидая государя,
Мы нежились в приятном забытьи,
Как видим: к нам бежит в слепом угаре
Вдоль брега Орк. Господь не допусти
Вам, добрый рыцарь, этой мерзкой твари
Однажды повстречаться на пути.
О ней вам лучше знать лишь по рассказам,
Чем собственным хоть раз увидеть глазом.
Каков он вширь, представишь не тотчас,
Не смерить мне, какого был он роста.
Я помню, цвета мяса, вместо глаз
У чудища два костяных нароста.
Вам говорю, обрушился на нас,
С горой сравнить его мне будет просто;
Клыки из пасти как у кабана,
Нос удлинён и мерзостна слюна.
Несётся, водит рылом, водит ухом
Сродни легавой, взявшей след добыч.
Узрели мы его и пали духом,
И страх погнал нас в бегство, словно бич.
Что слеп он, мало радости, ведь нюхом
Он большего в охоте мог достичь,
Чем кто-то при чутье и остром зренье.
И только в крыльях было бы спасенье.
Мы кто куда, но скрыться тяжело:
С ним урагану состязаться трудно,
Из сорока и десять не смогло
Добраться до спасительного судна.
Одних в охапку чудище сгребло,
Других – под шкуру в полости нагрудной;
Иными Орк суму свою забил,
Что по-пастушьи на боку носил.
В пещеру над прибрежною волною
Принёс улов незрячий козопас.
С бумагой чистой спорил белизною
Пещерный мрамор, заключивший нас.
Чертог был скрашен знатною женою,
Печальной, скорбной, но не без прикрас.
При ней различных возрастов девицы,
Есть и дурнушки, есть и чаровницы.
А возле грота был ещё другой,
Устроенный под самою вершиной,
Не менее просторный и большой;
У чудища стояла там скотина.
Несчитанное стадо и зимой,
И летом выпасал пастух злочинный,
И гнал, и загонял он в срок его
По прихоти своей, скорей всего.
Людское мясо извергу услада:
Ещё в свою пещеру не вступил,
Как сразу трёх из нашего отряда
Засунул в пасть, живыми проглотил.
У стойла сдвинул камень, выгнал стадо,
А после нас в том стойле заточил.
На сытный выпас он погнал скотинку,
Терзая сладкозвучную волынку.
Наш царь вернулся на берег морской
И понял сразу, что стряслось худое,
Вокруг ни звука, ни души людской
Ни в роще, ни в шатрах, ни на постое.
Не зная, приключился грех какой,
Помчался к морю он, лишась покоя,
И видит, как, спасаясь от беды,
Матросы тянут якорь из воды.
Они его заметили на взморье
И шлюпку не замедлили послать,
Но Норандин, узнав, какое горе
Принёс ему сегодня злобный тать,
Назад метнулся и помчался вскоре,
Не зная сам, куда ему бежать.
Не жить ему, утративши Лючину,
Решил: спасёт иль примет здесь кончину.
Где на песке виднелся свежий след,
Там и бежал он, по-над морем прямо,
И, весь любовным гневом изошед,
Домчался быстро до скалы той самой,
Где в страхе, что вернётся людоед,
Томились ожиданием тогда мы
И в каждом звуке чуяли беду,
Что Орк вернётся взять нас как еду.
Но жребий был у государя светел:
В пещере только Оркова жена.
Кричит ему: «Пока ты смерть не встретил,
Беги, не то изловит сатана»!
«Изловит, не изловит, – он ответил, –
Спасусь ли, не спасусь, беда одна:
Сюда не по оплошности вторгаюсь –
Любимую спасти намереваюсь».
Он вопрошает у неё, кого
Чудовище на взморье похватало.
Но о Лючине более всего
Услышать хочет, что же с нею стало?
И добрая утешила его,
Сказав, чтоб не боялся он нимало:
Жива Лючина, пленница сих мест,
Поскольку женщин вовсе Орк не ест.
«Порукой в этом и сама я буду,
И дамы, что попали в сей чертог,
Здесь ни единой пленнице не худо,
Пока не выйдем за его порог.
А кто бежать попробует отсюда,
Ту покарает Орк: или в песок
Живьём зароет, иль цепями сдавит,
Иль нагишом на берегу оставит.
Когда принёс он пленников, поверь,
В пещере побросал, не различая.
И дамы, и мужчины здесь теперь,
У тех одна судьба, у тех другая.
Их пол по нюху различает зверь,
И дамам не грозит погибель злая,
Зато мужчин предпочитает есть
То по четыре за день, то по шесть.
Как вызволить красавицу отсюда,
Пожалуй, посоветую навряд.
Скажу одно: то благо или худо,
Она жива, и будь известью рад,
Спасайся ради Господа, покуда
Твой запах не учуял супостат.
Как входит он, так носом сразу водит
И мышь саму в её норе находит».
И царь ей отвечает: нипочем
Он не уйдёт, не свидевшись с Лючиной.
При ней погибнуть лучше, чем потом
Томиться в одиночестве кручиной.
И видит дама: никаким путем
Не изменить намерений мужчины.
Умом и добротой наделена,
Она решает, что помочь должна.
А в этом доме туши припасали
Овец, баранов, горных коз, козлов,
Их шкуры всюду с потолка свисали,
Шло мясо для обеденных столов.
Хозяйка посоветовала в сале
Из вынутых козлиных потрохов
Намазаться царю как можно гуще,
Чтоб скрыть им запах, телесам присущий.
Тем временем зловонием козла
Отчётливо запахло от героя,
Ему хозяйка шкуру подала,
Залезть в неё велела с головою.
Когда его личина облекла,
На четвереньках следом за собою
Ему велела двинуться к скале,
Что милую его таит во мгле.
Покорен Норандин, он остаётся
Перед дырой пещерной ждать поры,
Когда заря вечерняя зажжётся,
Чтоб среди стада внутрь войти горы.
Чу, слышит, песнь волынки раздаётся,
То, зазывая звуками игры,
Гнал безобразный пастырь гурт безмерный
С обильных пажитей в приют пещерный.
Представьте, как же трепетал в нём дух
По мере приближения урода,
И вскоре устрашающий пастух
Ему предстал у каменного входа.
Но страх пред силою любви потух,
Ведь у любви не ложная природа.
Орк подошёл и камень отволок;
Тут Норандин войти со стадом смог.
Загнав свой гурт, Орк выход закрывает
И первым долгом поспешает к нам,
Обнюхивает всех и двух хватает,
Предав их плоть безжалостным зубам.
Как вспомню эту пасть я, пробирает
Всё тело трепет с пòтом пополам.
Уходит зверь и, сбросивши личину,
Наш царь спешит обнять свою Лючину.
Но счастья на лице её не зрит,
Лишь безутешность с горечью досады,
Она-то знала: смерть ему грозит,
И ей не будет никакой пощады.
«Во всех моих напастях, – говорит, –
Мне не было, супруг, иной отрады,
Как только то, что я одна взята,
Тебя же доля миновала та.
Хоть приходилось горько мне дотоле
Готовиться к исходу бытия,
Но плача лишь о собственной юдоли
Подобно всем, не так страдала я,
Как в час, когда и ты со мной в неволе,
Ведь смерть твоя мне горше, чем своя».
Так продолжала жалобу в кручине
Не о себе, о милом Норандине.
В ответ он: «Я в надежде шёл сюда
Спасти тебя и всех, кто здесь с тобою.
А нет – погибнуть лучше мне тогда,
Чем жить без солнца, скрытым темнотою.
Как я вошёл, так выйду без труда
И всем вам путь к спасению открою.
Вы лишь отважьтесь на себя надеть
Те шкуры, в коих тягостно смердеть».
И тут открыл он нам хозяйки ковы
Чудовищному нюху супротив,
Велел облечься в смрадные покровы,
Чтоб зверь не сгрёб нас, запах ощутив.
Никто не прекословил, все готовы.
И тут мужчины, женщины, схватив
По козлищу, их взрезали тогда же,
Избрав таких, что подряхлей и гаже.
Из их кишок мы сало извели,
Употребив его как мазь густую,
Затем себя их шкурой облекли.
Покинул день гостиницу златую.
Лишь первый солнца луч достиг земли,
Вернулся Орк в пещеру роковую
И задудел в волынку во весь дух,
Сзывая стадо на цветущий луг.
Загородил он выход пятернёю,
Чтоб нам со стадом не уйти отсель.
Кто с шерстной, со щетинистой спиною,
Тех пропускал он в выходную щель.
Походкой непривычной, чередою
Под шкурами мы шли туда, где цель,
И чудище препятствий не чинило,
Но вот Лючина в страхе подступила.
И то ль от нас в отличие не так
Она зловонным салом умастилась;
То ль медлен был, то ль слишком плавен шаг,
И разыграть козла не получилось;
А то ль крестца её коснулся враг,
И ей вскричать от ужаса случилось;
А то ль волос развеялась копна, –
Не знаю что, но узнана она.
Тогда мы не смотрели друг на друга,
Всяк за себя в напасти общей был,
Но обернулся я на крик испуга
И вижу: шкуру Орк с нее стащил,
И загнана в загон царя супруга.
Мы все, куда слепой пастух стремил,
В числе скотины в шкурах шли покорно
По луговине злачной и просторной.
Дождались мы, когда под сенью крон
Носатому вздремнулось изуверу,
Бежим кто к морю, кто на горный склон;
Лишь Норандин не следовал примеру,
Любовью неизбывной поглощён,
Вернуться помышлял он в ту пещеру,
Где или гибель верную найдёт,
Иль милую подругу обретёт.
Он видел, как в темнице одиноко
Несчастная осталась чуть жива,
И он, отчаявшись в тоске жестокой,
В пасть хищника не бросился едва.
От хобота стоял он недалёко,
Чтоб кинуться под зубы-жернова,
Но всё надежду сохранял благую
Освободить супругу дорогую.
А вечером, пригнав стада назад,
Чудовище дозналось о побеге
И, ощущая непомерный глад,
Лючину обвинило в неуспехе.
Связал её цепями супостат,
Оставил погибать одну на бреге.
Царь, увидав, что казнь из-за него,
Скорбя, едва не умер от того.
И вечером, и поутру несчастный
Смотрел, как страждет, плачет красота,
Когда он в поле иль в вертеп ужасный
Покорно шёл в компании скота.
Та грустным ликом умоляла страстно
Покинуть бога ради те места,
Где жизнь его на волоске висела,
Ведь ей помочь бессилен был всецело.
Напрасно людоедова жена
Немедленно бежать его просила,
Ему была Лючина лишь нужна
И не желал спасаться он без милой.
Любовь и Верность, вам служа сполна,
Испил он чашу горести унылой,
Пока сын Агрикана и Градасс
К той круче не добрались как-то раз.
Благодаря отваге их могучей
Лючина из полона спасена,
Но паче ей помог счастливый случай.
На брег морской она отведена,
Где ждал её отец в тревоге жгучей.
То час был пробужденья ото сна,
И Норандин стоял ещё в загоне
И ждал дневного выпаса на склоне.
Когда же день затвор ему открыл,
Он не увидел узницы прекрасной.
О том супругу Орка вопросил,
И всё со слов её тут стало ясно.
Молитву к Богу царь наш обратил,
Чтоб, спасшись из неволи сей ужасной,
Булатом, златом ли, посулом вновь
Им обрелась жена, его любовь.
Тем временем он в радости огромной
Выходит среди стад на злачный луг
И ждет, когда, под сению укромной
Возлегши на траве, заснёт пастух.
Бежит, – бежит и днем, и ночью темной,
Лишь бы спастись от Орка крепких рук.
В Анталье быстро на корабль садится;
Три месяца уже, как он в столице.
Гонцов на Родос, Кипр, в Египет слал,
К ливийцам, туркам и в края иные,
Прекрасную Лючину всё искал,
И лишь три дня, как новости благие
О том, что спасена она, узнал.
Известие пришло из Никосии.
Была задержка по вине ветров,
Что дули против воли моряков.
Тогда король возликовал душою
И учредил на славу торжество,
Чтоб с каждою четвёртою луною
И вновь, и вновь нам праздновать его.
Решил почтить он памятью такою
День славного спасенья своего,
До коего под шкурою треть года
Ходил он в стаде пастуха-урода.
Что видел я, о том и сказ гласит,
От государя слышал также много;
Он столько выстрадал календ и ид
От горя до счастливого итога!
Того же, кто рассказ мой исказит,
Вы сей же миг осаживайте строго».
Так от хозяина узнал Грифон,
Откуда дивный праздник учреждён.