Рец. на: Марр Ю. Сочинения. 1912–1935: В 2-х томах. / Сост., подг. текста и коммент. С. Кудрявцева. М.: Гилея, 2018.
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 10, 2019
Стихи Юрия Марра (1893-1935), изданные «Гилеей», кажутся чтением совсем необязательным. Его тексты не претендуют на значительное литературное высказывание, а мерцание между самой радикальной версией футуризма и самым простым изводом акмеизма показывает, что он не участвовал в творческой полемике своего времени.
При жизни он стихов не публиковал – основным занятием было востоковедение, а именно иранистика, в которую Марр внёс значительный вклад. Это арабское присутствие в стихах очень заметно – здесь и отсылки к ориентальной линии русской классики, и интеграция в заумные стихи восточной лексики, которую может понять только профессионал, и даже каллиграфические опыты, в которых вязь мешается с кириллицей, а стрелочками рисуется траектория чтения (см. фото).
При этом никакой филологической отстранённости в этих текстах нет – Марра сложно назвать кабинетным учёным. Список посещённых им стран и пережитых впечатлений вполне сопоставим с гумилёвским: центр и север Европы, Америка с Канадой, потом – логично – Азия. В Нью-Йорке поэту сломали руку во время ресторанной потасовки, в Саракамыше чуть не застрелили. «Ему хотелось не столько изучать и наблюдать жизнь, сколько в ней участвовать» – пишет жена поэта (т. 1, с. 199). Востоковед Иван Стеблин-Каменский отмечал, что составленный Марром словарь полон тонких и очень проницательных наблюдений именно над бытом Персии, а не только над её языком[1].
Поэзия для него была таким же активным проживанием внутреннего напряжения языка, а футуристические опыты группы «41°», с которыми он познакомился в Тифлисе, дали форму его текстам:
Я получил от благодарных иностранцев
Обратный календарь из бабьей чешуи
В ответ запел собственным голосом.
Хмык Ыхлык ым мыкышка
Яак ВувоАнь
ТЕ не Выпусти
Стōй
и всё-таки я потерял подарок (т. 1, с. 73).
Анализировать такие стихи непросто, тем более что поддающаяся рациональному осмыслению часть уже описана в комментариях к двухтомнику[2], но стоит отметить, что в те же годы им создаются совсем иные стихи – вполне традиционные, чувственные, ничуть не пародийные:
На двадцать седьмой ступени
Я вспомнил, что Ты еси.
Непонятные и неясные тени
Помаячили передо мной в выси.
Отвори мне, Владыка, двери,
Чтоб тебя я увидеть смог.
Я не верил, но теперь я верю
В смирении у твоих ног (т. 1, с. 83).
В отличии от многих современников, у Марра мерцание между творческими стратегиями не превращается в раскол: он не отрекается от одной из поэтик из-за идеологического давления, в нём не происходит никакой эстетической революции, он не пытается подстроиться под литературную конъюктуру – столь различные практики в нём попросту сосуществуют, порождая сущностно разные тексты.
Это положение может показаться уникальным – особенно на фоне того, с каким боевым эпатажем другие будетляне отвоёвывали свое место под солнцем, но поэзия Марра во многом есть плод удивительной культурной среды, которая сложилась в Тифлисе в годы Гражданской войны. В эту бурную эпоху на грузинские территории, не принадлежащие большевикам, съехались столичные деятели культуры, организовав в грузинском городе среду, в которой многие из старых литературных склок стали куда менее актуальными. Ярким примером может служить Татьяна Вечорка, которой Марр посвятил свой заумный сборник, – эта поэтесса одновременно была сопредседателем местного «Цеха поэтов», и сторонницей почти дадаистического «Сорок первого градуса». Её поэтические портреты будетлян – несколько импрессионистские, но всё же вполне традиционные стихи в духе акмеизма, а ведь даже Есенин, посвящая стихи Кручёных, докатился до зауми! Сосуществование, казалось бы, взаимоисключающих поэтик – любопытнейшая черта тифлисского эпизода русской поэзии, и Марр – достойный её представитель.
С исчезновением этого оазиса творчество поэта теряет львиную долю очарования. Приватный характер его стихов всё усиливается – значительное количество текстов не поднимаются над уровнем частных посланий, рифмованных шуток «для своих» и простого дуракаваляния в переписке[3] (оно было и раньше, но им дело не ограничивалось). Игровое начало здесь торжествует – но игра не перерастает саму себя, не порождает мощных образов, а просто служит развлечением взрослых, умных, очень живых и смешливых людей. Вряд ли это действительно отображало реальность: всё-таки на дворе были тридцатые, а сам поэт страдал от туберкулеза, который в итоге и унес его в могилу – красивым, сорокадвухлетним. Упоминания врачей, бактерий, антисанитарии в его стихах часто носят такой же карнавальный характер, как и все остальное, но иногда боль прорывается открыто:
Как утро свежестью полно,
Роясь в луче, блестят пылинки,
И разукрашенное окно –
Цветы переводной картинки.
Но кто-то грубый сможет ведь
Всё грязной тряпкою стереть (т. 1, с. 182).
Здорово, что он мог ещё и посмеяться над этим.
[1] Из истории русского авангарда. Юрий Марр – поэт, писатель, востоковед // Радио Свобода. 1.11.2003.
URL: https://www.svoboda.org/a/24200201.html?fbclid=IwAR3DFo48ufAIevLqCmQ-wdI1nfRPEYO9x9i32iofQr4NT_5z0Rc7W3ZVb5Y (Дата обращения: 25.01.2019)
[2] Кроме них, упомяну статью Татьяны Никольской «Юрий Николаевич Марр – заумный поэт».
[3] Некоторые письма поэта, вместе с прозой, биографическими материалами и прекрасными маленькими пьесками, опубликованы во втором томе издания