Рец. на: Лекманов О. Ключи к серебряному веку. М.: Rosebud Publishing, 2017;
Лекманов О. Самое главное: о русской литературе XX века. М.: Rosebud Publishing, 2017.
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 10, 2019
Известный историк литературы, лектор, популяризатор филологического знания Олег Лекманов как-то назвал себя агентом службы понимания. В интервью проекту «Постнаука» он, ссылаясь на С.С. Аверинцева, именно так охарактеризовал филологию и своё место в ней. Определение действительно очень хорошо подходит к деятельности Лекманова, чьи открытые лекции и образовательные проекты неизменно собирают внушительную аудиторию, и позволяет понять логику двух вышедших в 2017 году и во многом похожих книг – «Ключи к Серебряному веку» и «Самое главное: о русской литературе XX века». Обе — про то, как сегодня можно понимать главные для одного из самых интересных периодов существования литературы тексты.
Книжки объединены авторской концепцией и призваны показать ряд ключевых авторов, своеобразие творчества которых раскрывается на примере ключевых же произведений. Интересна перекличка названий: «ключи» к пониманию становятся способом подступиться к «самому главному». В обоих случаях интересно и то, на каких представителей эпохи обращает внимание литературовед, и то, с какой стороны подсвечиваются выбранные им тексты. Создаётся впечатление, что перед нами карта контрольных точек, своего рода возвышенностей, с которых хорошо виден литературный ландшафт, в какую сторону ни посмотри: назад – в сферу причины явления, или вперёд – в область его следствий.
Сборник «Ключи к Серебряному веку» адресован, как это принято говорить, широкой аудитории: «наш идеальный адресат в данном случае – школьник, студент, учитель литературы, да и просто любой гуманитарно ориентированный читатель, который хочет получать удовольствие не только от непосредственного эстетического восприятия, но и от ощущения, что он эти тексты понимает» ( с. 9), — читателя как бы предуведомляют, что написанное не предназначено для тех, кто не любит русскую литературу, равно как и для тех, кто её любит настолько, что является специалистом по периоду («разборы, составившие книгу, вероятно, покажутся слишком простыми») (с. 9). Последнее, впрочем, относится скорее к предусмотренному жанром введения преуменьшению значимости собственного труда.
Цель первого сборника, конечно, популяризаторская, но всё же книга будет интересна в первую очередь коллегам по истории литературы, поскольку позволяет как освежить восприятие хорошо знакомых явлений, так и составить представление о спектре подходов к ним. При этом задача Лекманова — не в определении места и роли рассматриваемого литературного факта в ряду других, а в установлении его своеобразия. Множество факторов — исторических, социальных, интертекстуальных — укладывается в одну концепцию – стремление вывести «формулу творчества» изучаемого автора, расширяющую пространство его понимания.
Этот же подход отличает и генетически родственный проект Magisteria (https://magisteria.ru/category/silver-age) — серию посвящённых Серебряному веку лекций, из которых выросла книга. О преемственности свидетельствуют и подзаголовок, и оформление, и авторское предисловие, но всё же «Ключи к Серебряному веку» — не повторение и не транскрипт прочитанного два года назад курса, а самостоятельное произведение со множеством отличий. Сложно сказать, что из чего выросло, но это и не так важно, ведь ключ у «Ключей» всё равно один — опыт наблюдений над литературой филолога, кандидатская и докторская диссертация которого, как и ряд монографий, посвящены затронутому периоду.
Авторский курс на Magisteria доступен и сегодня, он содержит девятнадцать лекций-ключей. В книге их меньше, пятнадцать, и они пересобраны: некоторые темы раскрыты более сконцентрировано. Скажем, в сборнике автор концентрируется на анализе хрестоматийной «Незнакомки» Блока, а в лекции в рамках проекта рассматривает его творчество на примере целого рядя других стихотворений, но оба пути ведут к появлению одной и той же «формулы».
Проиллюстрировать подход Лекманова можно на примере его анализа той же самой «Незнакомки». Тема, которую традиционно принято раскрывать с позиций противопоставления мира пошлости миру вечной красоты, в анализе Олега Лекманова обретает расширенную перспективу. Обращаясь к мифологемам, выявляемым в этом стихотворении (это ряд образов «адской бездны» — от канавы до ресторана, мотив причащения вином и т.д.), филолог переносит главный конфликт в сферу внутреннего мира героя, в котором борются реальное и воображаемое. Анализ композиции позволяет разделить стихотворение на две части, которые и вводят последовательно два принципиально важных для понимания смысловых нюанса «Незнакомки» пространства.
«Что меняет в общей картине реальное или воображаемое появление незнакомки? Очень многое. До возникновения героини в окне трактира всё стихотворение закономерно воспринималось как злая автопародия Блока на собственные ранние стихи. После её появления становится понятно, что сводить цели автора “Незнакомки” к дискредитации идеального мира Прекрасной Дамы было бы неправильно», — подчёркивает Олег Лекманов (с. 56). Ключом к творчеству Блока, таким образом, оказывается внутреннее становление его героя. По сути, как даёт нам понять исследователь, противостояние сакрального и профанного в ходе становления выливается в творческое высказывание, которое рассматривается в широком контексте поэзии символистов вообще. Лекманов сопоставляет блоковское произведение с «Творчеством» Брюсова (анализ этого текста приведён главой выше) и приходит к выводу об «экспансии внутреннего мира, расширению его территории за счёт мира внешнего» (с. 61). Это задаёт определённый вектор понимания логики существования символизма в литературном процессе XX века.
В дополнение к статье Лекманов приводит список из четырёх работ, которые рекомендуется прочесть для лучшего понимания Блока. Подобные списки есть в каждом разделе книги «Ключи к Серебряному веку», и, как и сама книжка, они выполняют две функции: очевидную просветительскую и «расширительную» — за счёт увеличения пространства понимания исследуемого факта.
В итоге творчество каждого рассмотренного автора сводится к некоей сумме представлений о нём, сложенной из особенностей биографии, философских и творческих взглядов, прочитанных и переосмысленных им текстов. Каждая — название главы: «Максим Горький — между спасительной ложью и разоблачительной правдой», «Анна Ахматова — принцип айсберга», «Валерий Брюсов — символы-ребусы». Безусловно, такое сведение к «формуле» — упрощение, о чём говорит и сам автор в предисловии, но это упрощение — камертон, его функция — настроить наше восприятие Горького, Ахматовой, Блока на рекомендованную автором тональность. Перед нами не учебник, не монография, а действительно связка ключей. Название каждой главы является развёрнутой метафорой, содержащей в сжатом виде главное для понимания того или иного представителя Серебряного века, и это понимание — авторское. То есть, по сути, знакомясь с «Ключами к Серебряному веку», мы знакомимся не только с историей литературы определённого периода, а с историей литературы, написанной филологом Олегом Лекмановым, и ценность обобщённых сведений здесь равняется значимости зафиксированной точки зрения.
Так, читатель «Ключей» выясняет, что пророческий характер «Молитвы» Анны Ахматовой раскрывает жертвенное начало её творчества и свидетельствует о «расширении площадки изображаемых ею событий» (с. 105), что важным для понимания «Бобэоби пелись губы» Велимира Хлебникова является эпизод его автобиографии, в котором автор «зачерпывал воду в Волге и выливал её в Лену» (с. 115), что «А вы могли бы?» Владимира Маяковского фиксирует момент перехода «уличного быта» в «великое искусство будущего» (с. 125).
Хрестоматийность выбранных Лекмановым текстов только способствует реализации его замысла: сосредоточившись на одном аспекте творчества, показать общее через частное и понять тем самым иногда автора в целом, иногда направление, а иногда и причинно-следственные связи явления в литературном процессе. Такому осмыслению подвергаются и Брюсов, Анненский, Есенин, Мандельштам; то, что Олег Лекманов обращается к столь знакомому набору авторов — важно.
Каждый, кому приходилось работать в студенческой аудитории с хрестоматийным перечнем текстов, знает, насколько сложно нарушить горизонт ожидания слушателей, выйти за пределы клише, традиций восприятия и схем понимания текстов, которые значительно упрощают средняя школа и банальный читательский опыт. С этой точки зрения, Лекманову удаётся совершить своего рода перезагрузку.
Оригинальный угол подхода к произведению позволяет литературоведу не сообщить читателю очередную прописную истину, сдобренную личным опытом прочтения, а дать оригинальный взгляд на описываемое. Постепенно вооружая читателей «ключами к нескольким хрестоматийным произведениям» (с.7), Олег Лекманов заодно указывает и на двери, которые ведут к пониманию литературы периода на более «продвинутом» уровне.
Вторая книга, «Самое главное: о русской литературе XX века», предназначена как раз для тех, кто в состоянии этот уровень осилить. Это тоже сборник, вышедший в том же издательстве и тоже с логотипом Magisteria. О масштабности охвата темы и взгляда на литературу Серебряного века говорит всё, начиная с оформления — название превращается в смысловую игру, намеренную или случайную. На первый взгляд, обложка манифестирует нескромное: название «Самое главное о русской литературе XX века» подразумевает истину в последней инстанции. На корешке, однако, манифестация становится уточнением — «Самое главное: о русской литературе XX века». Появившееся двоеточие показывает, что это не автор велик, а изучаемое им, демонстрирует, насколько важные факторы литературного процесса оказались затронутыми. Тут нужно отметить и то, что сборник составили ранее опубликованные статьи; это проявляет третью грань смысла его названия — под одной обложкой собраны собственные главные для автора тексты.
По утверждению самого Лекманова, в книгу «Самое главное: о русской литературе XX века» вошли «главные статьи нескольких последних лет» (с. 7). Появившиеся в разное время в «Знамени», «Новом мире», «Вопросах литературы» и других журналах, эти работы предлагают уже квинтэссенцию не творчества конкретных авторов, как в «младшем» сборнике, но филологии в целом — как «службы понимания».
Перед нами всё то же авторское литературоведение — читателю интересно знакомиться не только с филологическими замечаниями относительно особенностей литературного процесса, но и с тем, что и как попадет в сферу внимания автора. «Самое главное» — это и о периоде, и о социокультурной обстановке, и о культуре в самом широком смысле слова, и о нашем её восприятии, и о том, насколько разнообразна может быть филология сегодня. Разнонаправленные статьи позволяют составить представление об актуальных сегодня способах и методах прочтения, изучения и понимания литературного произведения.
Просто рассмотреть сборник как искусственное помещение под одну обложку свежих работ, своего рода избранное, не получается — рановато ещё для подведения итогов, да и зачем-то же были объединены именно эти статьи. И действительно, после знакомства с целой книгой, которую можно читать хоть по главам, хоть последовательно, но главное — до конца, сквозь пестроту и избирательность подходов и явлений начинает проступать авторский замысел. «Чтобы самому хоть немного нравилось», — определяет Олег Лекманов принцип отбора статей и, кажется, лукавит, потому что абзацем ниже говорит о «некотором естественном единстве» сборника (с. 7).
Это единство ощущается, несмотря на значительную методологическую пестроту, когда каждый из разделов сборника реализует, как правило, отдельный литературоведческий метод. Содержащаяся на обложке аннотация объясняет принцип построения сборника: «Самое главное — это постоянная смена ракурса… Если можно говорить о “жанре исследования”, то перед вами — коллекция таких жанров». «Самое главное» — действительно, весьма пёстрая книга. В разнообразии и достоинство этой книги, и причина задать ей главный вопрос. Обилие подходов вкупе с очень широким охватом рассматриваемых Лекмановым явлений литературы (так, сборник начинается с русских журналов 1900 годов, а завершается вступительной статьёй к книге избранных стихотворений Сергея Гандлевского) может сбить с толку читателя, привыкшего к целостному, последовательному и неторопливому изложению результатов работы историка литературы.
Под одной обложкой оказываются сравнительные таблицы параметров книг стихов как особой жанровой формы («Книга стихов как “большая форма” в русской поэтической культуре Серебряного века»), исследование читательской рецепции значимых явлений литературного процесса («Четыре заметки к построению читательской истории литературы»), мифологический анализ «Смерти пионерки» Э. Багрицкого («Для кого умерла Валентина? О стихотворении Э. Багрицкого “Смерть пионерки”).
Второй вопрос привыкшего к системе и взыскующего ответов читателя — необходимость самостоятельно делать выводы. Например, разбирая одно из самых сложных стихотворений Мандельштама, «Стихи о неизвестном солдате», Лекманов прибегает к методу «быстрого чтения» не для того, чтобы высветить все проблемные места этого текста (на что, по идее, должно быть направлено чтение пристальное), а чтобы охватить поэтическое произведение разом — с широкой перспективы: «задача моего быстрого чтения… в стремлении прочитать текст на одном дыхании» (с. 314).
В то же время следующей идёт статья, направленная на гораздо большее количество вдохов, и она тоже о Мандельштаме. Олег Лекманов прибегает к сравнительному методу, объясняя драматичный эпизод творческой биографии Мандельштама — появление «оды» Сталину, стихотворения «Когда б я уголь взял для высшей похвалы». Филолог, проанализировав целый ряд верноподданнических стихотворений эпохи, выделяет своего рода жанровый канон и показывает, насколько тяжело было вписаться в него поэту и как изменения канона позволяют судить о художественном своеобразии этого неоднозначного произведения.
В некоторых же случаях Олег Лекманов и вовсе входит в сферу сослагательного: его статья «О чём могли (бы) поговорить Владимир Нарбут и Александр Булатович» посвящена не столько несостоявшемуся разговору поэта и иеросхимонаха, сколько причудливым биографическим пересечениям внутри «цеха поэтов» и вокруг него. Перед этой работой приводится большое историко-литературное исследование о специфике книги Владимира Нарбута «Аллилуя».
Да, выстроить в систему столь разные тексты сложно, но всё же система прослеживается. Правда, достаточно неожиданно. Почему Олег Лекманов в двадцать одной статье представил читателю двадцать один разный способ филологического составления литературной карты двадцатого века? Всё просто. Потому что может. «Самое главное» — это своего рода демонстрация силы, и то, что заголовок на обложке дан без двоеточия, всё же не случайно.
Можно сказать, что «Самое главное» не только про литературу, но и про сам процесс филологического анализа текста. За мыслью Олега Лекманова интересно следить, видя, как рождается теория или как формируются подходы к трактовке. Аудитория этой книжки, как и аудитория «Ключей к Серебряному веку», тоже может быть весьма широкой, но больше всего она пригодится именно профессиональным читателям. Лекманов создал сборник-образец для тех, кто уже вышел за рамки рекомендованных к чтению списков, изучает историю литературы и работает с ней; образец таким образом устроенного исследовательского мышления в рамках хорошо изученной темы сообщает известную смелость и тому, кто только подступается к изучению вопросов с огромным исследовательским бэкграундом.
Такой же стимулирующий эффект отличает и «Ключи», книжку «начального» уровня, и рассматривать их по отдельности не следует. Это книги — из числа тех, что читаются не последовательно, но параллельно, поскольку так они позволяют увидеть и достаточно полную для понимания литературы XX века картину, и срез современного знания о ней. При этом обе книжки предлагают именно тот порядок осмотра изучаемого периода, который позволит раскрыть его во всех его особенностях. В этом смысле Олегу Лекманову удалось сделать так, что каждому литературному факту соответствует своя хорошо подобранная оптика. Именно её разнообразие обеспечивает требуемое для ясного видения происходивших в литературе XX века процессов фокусное расстояние.
И ещё одна деталь. В «Главных текстах», книге, в которой речь идёт о двадцатом веке, двадцать одна статья. Завершающим, двадцать первым, в сборнике идёт материал, посвящённый нашему современнику уже из двадцать первого века Сергею Гандлевскому. Эффектный финал. В традиции американской журналистики это называется kicker, от глагола, одно из значений которого — «врезать». Филологи демонстрируют силу так.